Светлана Волкославская - Повесть одной жизни
Но, все по порядку. В отдельной двухкомнатной квартире, которую мой муж как молодой специалист получил от предприятия, оказалось мало вещей и много света. Кроме детской железной кровати, найденной в металлоломе, мы владели еще очень легким фанерным столиком, родом из холостяцкой жизни Ростислава. По необходимости этот столик в компании с двумя неплохими деревянными табуретами переносился из кухни в комнату и, таким образом, имел двойную полезность — обеденную и письменную. Наша одежда удачно разместилась в нескольких картонных ящиках, но, честно говоря, я не отказалась бы от обычного платяного шкафа.
В совершенно новую для меня роль полноправной хозяйки этой квартиры я вошла с большим энтузиазмом.
Правду писали справочники, которые просматривала Инна Константиновна перед нашим отъездом в Казахстан: резко континентальный климат — штука суровая. Трудно сказать, что здесь хуже — жара летом, мороз зимой или непрестанный ветер. В зимние месяцы обдуваемые со всех сторон склоны окрестных сопок остаются выжженными, бледно-желтыми, и только по скованной холодом бескрайней глади Сары-Арки носится сыпучая, как порошок, снежная поземка.
Мне вспоминались зимы в городе моего детства. Если падал снег, то это было картинное падение, медленный полет, превращающий ивы на площади в головы седых великанов, городские здания во дворцы, провода в праздничные гирлянды. Мир становился светел, а воздух упоительно чист.
Но здесь, в Темиртау, все было по-другому. По улицам приходилось передвигаться полубоком, пряча лицо от ветра в воротник пальто. Физические термины, называющие ходьбу перемещением тела в пространстве, казались очень понятными — за каждым домом сквозила степь, отовсюду наваливалось слепящее небо, и казалось, что это край Вселенной, порог вьюжной бесконечности, у которого каким-то чудом зацепились несколько десятков зданий с живыми людьми.
И в этом странном и чужом пространстве я должна была стать взрослой, за все отвечающей женщиной, которая с большой сумкой ходит на рынок за продуктами.
Это оказалось не так уж и просто. У меня было лицо полного профана в товарно-денежных отношениях. Меня не стоило труда убедить купить что угодно!
Раз, на самом краю поселкового рынка встретилась мне внушительного вида тетка, торговавшая не то маслом, не то каким-то жиром в темных бутылках. Возле нее в нерешительности топталось несколько женщин. Я подошла, прочитала надпись на этикетке «Барсучий жир» и поинтересовалась:
— Скажите, а для чего он?
— От многих болезней, душечка, от всех практически помогает, — был уверенный ответ хозяйки товара.
— И от туберкулеза тоже?
— А как же! — не задумываясь, отозвалась она, — самое первое средство. Разом все очаги заживают. Бери, последние бутылки остались. Вчера по шесть рублей продавала. — Тетка любовно обтерла свои бутылки тряпочкой.
«Что же делать», — раздумывала я. Ростислав, хоть формально и вылечился, был все-таки бледноват и порой жаловался на слабость. Мне представилось вдруг, что от этого жира он может окрепнуть и навсегда избавиться от последствий туберкулеза. Барсук, конечно, нечистое животное по Библии, но если употреблять его жир как лекарство…
— Давайте, — произнесла я тихо, протягивая тетке драгоценную пятирублевку, на которую мы могли бы еще несколько дней покупать хлеб, молоко и картошку.
Мысль о том, каким же образом заставить Ростислава принимать этот чудо-жир, пришла ко мне значительно позже.
Он вернулся домой с работы в сумерках, усталый и замерзший. Снял полушубок и повесил его на дверной косяк. Огромная енотовая шапка, в каких ходили только председатели совнархозов на крайнем Севере, была ему очень к лицу.
Я уже поджидала его с ложкой, наполненной темной маслянистой жидкостью.
— Что это? — спросил муж.
— Жир. От легочных болезней очень помогает.
— Какой еще жир?
— Индюшачий, — почему-то вырвалось у меня.
Он смотрел на ложку с явным предубеждением.
— Выпей, пожалуйста, — попросила я очень ласковым голосом.
Он дотронулся губами до края ложки и сразу же бросился в ванную. Стал полоскать рот водой. «Тьфу! — слышалось оттуда, — что за гадость! Где ты только взяла это!»
Бутылку пришлось выбросить. Хорошо, что по складу характера Ростислав никогда не интересовался, сколько и на что я потратила денег.
* * *В тридцати пяти километрах от Темиртау существовал оазис городской цивилизации — большой индустриальный город Караганда. Нас, понятное дело, больше всего интересовала в нем возможность познакомиться с кем-то из верующих-протестантов, потому что в молодом комсомольском Темиртау о таковых никто никогда и слыхом не слыхивал.
Из Темиртау в Караганду регулярно ходил автобус, и однажды я уговорила Ростислава и Николая отправиться на разведку.
Оказалось, что Караганда — не очень уютный город, невероятно разбросанный во все стороны света. От одного района к другому можно было долго-долго ехать степью, глядя на серые терриконы — отвалы руды, горами обступающие шахты. В новом городе преобладали безликие коробки новостроек, в старом — маленькие домики без крыш — землянки, и в обоих — пыль и ветер, ветер и пыль.
По бумажке с адресом мы разыскали в старом городе на сорок втором квартале некоего Терентия Потаповича Шевчука. У него был неплохой домик, наполовину кирпичный, наполовину деревянный, и находился он тоже неподалеку от угольного разреза.
Наш осторожный стук в окошко заставил появиться на пороге хозяина — на вид простого работягу, плотного, кряжистого, с большим лбом и большими руками.
— Здравствуйте, — бодро сказал Николай. Так же, как и Ростислав, он был одет в овечий полушубок и объемную мохнатую шапку. — Мы — люди верующие, хотели бы с вами познакомиться… Не возражаете?
Для Терентия Потаповича, это, видимо, не было в новинку. В те годы интересующиеся религией люди узнавали друг друга как «рыбак рыбака» и в общем-то тянулись друг к другу. Потому, помедлив лишь самую малость, Терентий Потапович пригласил нас в дом. Мы старательно обтоптали с обуви черноватый каргандинский снег и вошли.
Внутри было тепло и уютно. Мне показалось, что я уже когда-то была здесь в гостях, потому что часы с кукушкой, настенный коврик с оленями и книжные полки над столом, покрытым плюшевой скатертью, я точно однажды где-то видела. Может быть, у тех многодетных вегетарианцев, чьи улыбчивые девочки играли на скрипках и мандолинах, а может, и у родителей Николая в Пятихатках.
Терентий Потапович усадил нас на диван, а сам присел напротив, у стола, в центре которого на ажурной салфеточке лежала большая Библия в темном переплете.
Мы рассказали о том, как попали в Казахстан и о том, что хотели бы найти здесь людей, верующих так же, как и мы. Слушая нас, хозяин усиленно кивал головой и порою вздыхал.
В комнате вдруг появилась симпатичная девочка лет четырнадцати, с ямочками на круглых розовых щеках и русыми завитушками волос, которые она то и дело старательно заправляла за уши. Лишь мельком взглянув на нас, девочка убежала на кухню ставить чай.
«Дочка моя, — сказал Шевчук с улыбкой, — Верочка…»
Нам не терпелось поскорее расспросить его о местной общине верующих. Какая она? Есть ли молодежь? Как часто они собираются, чем заняты? Ответом были только удивленно поднятые кустистые брови и заверения в том, что никаких подпольных богослужений в этом городе не происходит. «Что вы! — сокрушался Терентий Потапович. — Не разрешают нам собираться! Вот, пока был у нас молитвенный дом, так собирались, а как его закрыли, то мы проводим святой день каждый в своей семье».
Не скрою, мы были удивлены и разочарованы. Неужели здешние верующие так боязливы, что даже отказались от совместных богослужений? Мне казалось, что опасность преследования должна только обострять в людях стремление любой ценой исповедовать свою веру. Ведь первые христиане скитались в Римских катакомбах, рисковали жизнью, и все равно собирались, как церковь!
«Приходите в следующее воскресенье, — сказал вдруг Терентий Потапович и улыбнулся загадочно. — С приятелем вас познакомлю».
Мы выпили принесенный кудрявой Верочкой чай, распрощались с хозяином и ближайшим автобусом уехали к себе в Темиртау.
Нас встретил вьюжный зимний вечер, один из тех, что тянулись похожей вереницей уже так давно. Целый месяц Николай по вечерам приходил к нам рисовать большую пророческую карту. Вот и в этот раз, отогревшись, каждый занялся своим делом.
Николай разложил на столе лист ватмановской бумаги, расставил баночки с гуашью, кисточки и карандаши. По образованию архитектор, рисовал он очень красиво. Я всегда с удовольствием наблюдала за его руками в работе. Вот он кладет густые черные мазки на голени величественного истукана, стоящего босиком на земном шаре, вот вырисовывает тонкой кисточкой узоры на широком медном поясе колосса… Это тот самый символический истукан, состоящий из золота, серебра, меди и железа, о котором однажды мне рассказывал Ростислав.
