Вирджиния Эндрюс - Цветы на чердаке
Как-то раз, изображая предсмертные конвульсии умирающего лебедя, я подняла взгляд и увидела стоящего в тени Криса. Он смотрел на меня со странным выражением на лице. Скоро у него должен был быть день рождения.
Пятнадцатый. Как случилось, что он скорее напоминал мужчину, чем мальчика? Был ли это только странный взгляд, или что-то еще подсказывало мне, что он уже на пороге взрослости.
На одних пуантах я проделала несколько маленьких, едва заметных шажков, которые должны создавать впечатление, что танцор скользит по суше, и поэтому поэтично названы «ниткой жемчуга». Таким образом я приблизилась к Крису и протянула к нему руки.
— Пойдем, ты будешь моим danseur. Может быть, мне удастся чему-нибудь тебя научить.
Он смущенно улыбнулся, будучи явно тронут моим предложением, но покачав головой, отказался.
— Нет, балет не для меня. Но я хотел бы научиться танцевать вальс под музыку Штрауса.
Я рассмеялась. У нас была единственная пластинка с вальсами, и все они были написаны Штраусом, причем пластинка была очень старая. Я сняла с проигрывателя «Лебединое озеро» и поставила «Голубой Дунай».
Крис оказался очень неловким. Он неуверенно держал меня руками, как будто стесняясь. Он наступил на мои розовые балетные тапочки. Но я была тронута тем, как он старался делать простые шаги, и не могла объяснить ему, что все его таланты кроются в голове и тонких нервных руках художника. По крайней мере на ноги они точно не распространялись. Все-таки было что-то трогательное и нежное в этом вальсе, простом и романтическом, так не похожем на атлетические балетные вальсы, от которых задыхаешься и обливаешься потом.
Когда на пороге, наконец, появилась мама с бесподобным белым костюмом для «Лебединого озера» с отделанным белыми перьями лифом, плотно прилегающей к голове шапочкой, туфлями и трико, через которое, казалось, просвечивала кожа, я испустила радостный вопль.
О, Боже, наверное, в тот момент я подумала, что любовь, счастье и надежда снизошли на наш чердак, воплощенные в образе огромной, покрытой' сатином и перевязанной фиолетовой лентой коробки, принесенные человеком, которому я была действительно не безразлична, но по подсказке другого такого же человека.
Танцуй, балерина, танцуй. И делай свой пируэт. С сердцем своим в унисон. Партию нужно закончить, Об этом не забывай, Дойди до конца, танцор.
Ты сказала ему, что любовь обождет, И слава тебе важней, Но любовь ушла, не угнаться за ней Ничто ее не вернет…
Через некоторое время Крис мог танцевать вальс и фокстрот. Учиться чарльстону он отказался:
— Не путай меня с собой, я не собираюсь учиться всем танцам, потому что в мои планы не входит появляться на сцене перед публикой, все что мне нужно, это уметь танцевать с девушкой на танцплощадке и не выглядеть при этом ослом.
Я танцевала с рождения. Не было ни одного танца, которому бы я не могла или не хотела быстро научиться.
— Крис, пойми, ты не можешь всю жизнь танцевать вальс или фокстрот. Каждый год приносит изменения. Танцы меняются, как мода на одежду. Ты должен не отставать от времени, быть в курсе. Давай потанцуем джаз, чтобы ты размял свои скрипучие суставы, которые у тебя скоро перестанут сгибаться, потому что ты постоянно сидишь и читаешь.
Я прекратила вальсировать, подбежала к проигрывателю и поставила новую пластинку «Собачья жизнь».
Подняв руки, я принялась вращать бедрами.
— Танцуй рок-н-ролл, Крис, ты должен этому научиться. Вслушайся в ритм, расслабься, покачивай бедрами, как Элвис. Давай, давай! Держи глаза полузакрытыми, и ты будешь выглядеть ленивым и сексапильным, и не забудь надуть губы, а то ни одна девушка тебя не полюбит.
— Ну и пускай не любит.
Он произнес это безо всякого выражения, с загробной серьезностью. Никто не мог заставить моего брата делать нечто, противоречащее его собственному представлению о себе, и, честно говоря, я любила его именно таким: сильным, решительным, стремящимся быть самим собой, даже если это давно вышло из моды. Мой сэр Кристофер, рыцарь благородства.
У себя на чердаке мы управляли природой, как боги, и меняли времена года по собственному желанию. Убрав цветы, мы повесили на их место осенние листья, коричневые, алые и золотые. Если мы проживем здесь до снегопада, мы собирались заменить снежинки бумажными поделками собственного изготовления, заблаговременно вырезанными нами на всякий случай. Из белой, серой и черной бумаги мы сделали стаи диких гусей и уток и выстроили их клином, направленным на юг. Делать птиц было легко: продолговатый овал вместо туловища, шар вместо головы. Они напоминали мне слезинки. С крыльями.
Когда Крис не сидел, уткнувшись носом в книгу, он писал акварельные пейзажи с покрытыми снегом холмами и замерзшими озерами, на которых маячили фигурки людей, катающихся на коньках. Иногда на картинах появлялись занесенные снегом домики, красные и желтые, с клубящимися из труб дымками, а на заднем плане поднимался едва угадывающийся в туманной дымке шпиль церкви. Закончив один из таких пейзажей, он нарисовал поверх него оконную раму, и, повесив картину на стену, мы получили отличный вид.
Когда-то Крис был задиристым, вечно недовольным старшим братом. Но мы, кажется, изменились, пытаясь переделать маленький чердачный мир вокруг нас. Мы часами лежали на старом, грязном матрасе с неприятным запахом и говорили, не умолкая, строя планы на будущее, когда мы будем свободны и богаты, как царь Мидас. Мы собирались путешествовать по всему миру. Крис сказал, что он встретится и полюбит самую красивую, сексуальную женщину, которая одновременно будет талантливой, проницательной, обаятельной, остроумной и необыкновенно приятной в общении, она будет образцовой домашней хозяйкой, самой верной и преданной из жен, лучшей матерью, о которой только можно мечтать, и она никогда не будет ворчать, жаловаться, плакать, ставить его слова под сомнение или впадать в черную меланхолию, если он совершит непростительные ошибки, играя на бирже, и потеряет все их общее состояние.
Она поймет, что он старался как мог для блага семьи, и он вскоре снова заработает массу денег, благодаря своему уму и способностям.
Выслушав все это, я невольно загрустила. Наверное, меня никогда не полюбит такой мужчина, как Крис. Сам того не желая, мой старший брат стал своеобразным стандартом, образцом, с которым я впредь буду сравнивать всех своих кавалеров.
— Крис, эта умная, обаятельная, остроумная, роскошная женщина… может у нее быть хоть один маленький недостаток?
— Зачем? — недоуменно спросил он.
— Возьмем, к примеру, нашу маму. У нее, наверное, есть все эти достоинства, кроме, пожалуй… необыкновенно мощного интеллекта.
— Мама совсем не глупа! — решительно встал Крис на ее защиту. — Просто она выросла в такой среде! Ребенком ее унижали, и она чувствовала себя неполноценной, потому что была девочкой.
Что касается меня, я не определила пока, какой мужчина подойдет мне после того, как я решу пожить размеренной жизнью, пробыв несколько лет прима-балериной, если этот мужчина не будет дотягивать до Криса или отца. Я хотела, чтобы он был красивым, это я знала точно, потому что хотела иметь красивых детей. И я хотела, чтобы он был умным, иначе я не смогу уважать его. Прежде чем я приму из его рук обручальное кольцо с бриллиантом, я сыграю с ним в пару-тройку настольных игр, и если я буду все время выигрывать, я в конце концов, покачав головой, посоветую ему отнести кольцо обратно в ювелирный магазин.
Пока мы строили свои планы, оказалось, что филодендроны в горшках зачахли, а плющ пожелтел. Мы бросились к цветам, начали с любовью гладить листья, ухаживать за ними, умоляя не болеть, выпрямиться и вытянуть к солнцу свои шейки. В конце концов они получали прекрасный, бодрящий солнечный свет — по утрам, на восходе.
Прошло еще несколько недель, и Кори и Кэрри перестали проситься наружу. Кэрри больше не принималась стучать своими кулачками по дубовой двери, а Кори больше не пытался выбить ее пинком, забывая о том, что мог серьезно повредить пальцы на ноге, обутой в легкие спортивные тапочки.
Теперь они покорно принимали то, о чем когда-то и слышать не хотели. На наш искусственный «сад» они смотрели как на настоящий, и это была единственная доступная им природа. И в конце концов, как ни жалко было нам наблюдать это, они стали понемногу забывать о существовании другого мира кроме того, в котором мы были заперты.
Крис и я перенесли поближе к восточным окнам несколько старых матрасов, чтобы открытые лучам, которые иначе не проникали через грязные оконные стекла, мы могли принимать воздушно-солнечные ванны. Детям, чтобы расти, нужен солнечный свет, как и всему остальному. Достаточно было посмотреть на наши чахнувшие растения, чтобы убедиться, как влияет на живые существа чердачный воздух.
Ни мало не смущаясь, мы сняли с себя всю одежду и купались в солнечных лучах, пока солнце какое-то время светило прямо в окна. Мы видели, что наши тела отличаются, но не задумывались об этом и откровенно рассказали маме о том, что мы делали, чтобы не умереть, как цветы, от недостатка солнца. Она перевела взгляд с Криса на меня и слабо улыбнулась.
