Лидия Раевская - Билет на вчерашний трамвай

– Большая. И ты не будешь ни у кого стрелять, если я попрошу. Так, давай переодевайся в чистое, грязное кинь в пакет, я постираю. А я пока пойду к Марчелу схожу.

Обратно я вернулась минут через пятнадцать и протянула Генри пачку сигарет.

– Бери и ничего не спрашивай. Он обрадовался, как ребенок.

– Ой, спасибо! Пойдем, покурим? На лестнице было темно.

– Что там у тебя с работой? – спросил Генри, жадно затянувшись.

– Ничего. Все в порядке.

– С Шубиным своим разобрались?

– Ага. Я его сегодня кинула почти на сто штук.

Генри поперхнулся и долго откашливался. Я молчала.

– Ты?! Кинула?!

– Я. Кинула. Выбора не было.

– А дальше что?

– Дальше откроем с Сережкой свою фирму. Будем работать сами на себя. В жопу всяких Шубиных. Сами с волосами.

Димка затушил окурок, подошел ко мне и вдруг крепко, до боли, обнял.

– Бедная ты моя девочка… – шептал он, целуя мои волосы. – Да что ж ты все одна-то, а? Да еще я, дурак, свалился не вовремя… Знаешь, мне порой так стыдно бывает… Вроде я же мужик… А на деле выходит, что по сравнению с тобой я девка сопливая… Ты у меня очень, очень сильная.

Я легонько оттолкнула Генри и поправила волосы.

– Я тебе сейчас тайну одну открою. Я не сильная. Я – страшное ссыкло. Все, что я в своей жизни сделала, – от страха. А было б у меня все шоколадно – я бы и пальцем не шевельнула, а свалила бы все проблемы на тебя.

Димка посмотрел мне в глаза.

– Так свали.

Я выдержала взгляд.

– И свалю. Ты только из больницы выйди. Генри не моргал.

– И выйду. И много еще чего сделаю. Я наверстаю упущенное, вот увидишь. Знаешь, я пока тут лежал, вдруг подумал, что мог бы умереть, так и не задав тебе самого главного в своей жизни вопроса…

– Какого?

Дима опустил глаза, сделал шаг назад, опустился на колени и негромко спросил:

– Ты выйдешь за меня замуж?

Я прикрыла ладонью рот и засмеялась: рыцарь в трениках моего папы и в больничных тапках…

Генри стоял на коленях и смотрел на меня. А я вдруг перестала улыбаться и твердо ответила:

– Выйду.

Домой я вернулась в девять часов вечера, и не успела разуться, как зазвонил телефон. Я подняла трубку:

– Да?

– Выходи, я подъехал.

Я посмотрела на экран телефона: Шубин.

Вздохнув, я снова застегнула сапоги и спустилась вниз.

У моего подъезда стоял зеленый «вольво» Шубина. При моем появлении дверцы машины распахнулись, и оттуда вылезли трое крепких ребят. А секундой позже и сам Шубин.

Я подошла к ним, поплотнее запахнула пальто и шумно выдохнула.

– И что дальше? Бить будешь? Бей. Шубин выглядел растерянным.

– Ты дура или прикидываешься? Где остальные?

Я непонимающе нахмурилась.

– Какие остальные? Шубин разозлился.

– Ты мне тут дурочку не включай, овца. Где твои мужики, спрашиваю ? Ну? В подъезде?

Я оглянулась, пожала плечами.

– Ты заработался, Витя. Нет тут никаких мужиков. Димка щас в больнице лежит. Говори быстрее, чего хочешь? У меня ребенок дома не кормленый…

Виктор кивнул своим друзьям, и те залезли обратно в машину. Окна они при этом опустили до упора. Я улыбнулась.

– На разборки приехал?

Витька шумно выдохнул и ослабил узел галстука.

– Только не говори, что ты это одна замутила.

– Одна. Мартынов до последней минуты ничего не знал…

– Да я не про Мартынова. Я от тебя фигею, красавица. Кинула серьезного мужика на бабки и спокойно выходит одна на

улицу.

Я засмеялась.

– Ты – серьезный мужик? Да ты лох и мудак, Шубин. И бизнесмен из тебя хреновый. А то, что я сегодня провернула, – лишнее тому подтверждение. Ну, и что ты со мной сделаешь?

Шубин посмотрел на меня долгим взглядом и махнул рукой.

– Да пошла ты…

Потом сел в машину и уехал. А я осталась стоять на улице.

Ну, почему у меня в жизни все вечно через…

Почему я постоянно влипаю в какое-то дерьмо и долго, болезненно из него вылезаю?

Почему меня даже замуж зовут, стоя передо мной на коленях на заплеванной больничной лестнице?

Замуж.

Я с улыбкой посмотрела на небо.

Сверху лил дождь, и было совершенно непонятно, что за капли стекают у меня по лицу…

…Такое яркое все вокруг… И тихо очень… И тишина эта – звенит… И – голос в тишине:

– Сегодня. Тридцатого. Ноября. Две. Тысячи. Пятого. Года. Ваш. Брак. Зарегистрирован!

Поднимаю лицо кверху и смотрю на потолок. Меня теребят, что-то говорят, а я смотрю на потолок. У меня глаза вдруг стали большие и мокрые. И слезы надо срочно вкатить обратно.

Не вкатываются.

И щеки тоже мокрые стали.

И губы соленые. Димкины.

– Вербицкая, – шепчет мне на ухо, – я тебя люблю… А я смотрю на него, и все такое соленое вокруг…

И красивое.

– Ну что, жаба моя, теперь моя очередь мужиков в яйца тыкать! – пыталась перекричать грохот музыки Лелька. – Только где они все, а?

– Скворцова… – вкрадчиво шепнула я Лельке в ухо, – ты сюда со своим самоваром пришла. Какие тебе еще яйца?

Лелька оглядела стол мутным взглядом и сфокусировала его на Тимуре, своем новом бойфренде, который, собственно, и ускорил ее развод с Бумбастиком.

– Ты про Тимку, что ли? – икнула она. – Да он сам уже в сра-котень, через губу перешагнуть не может. Какой с него прок?

Я отпила шампанского и подставила щеку под очередной поцелуй кого-то из гостей.

– Какой прок? А я откуда знаю? У меня только одна к тебе просьба: не пей до стадии «А в детстве я занималась спортивной гимнастикой».

Лелька захохотала.

– Завидуешь, жаба? Да у меня растяжка – Кабаева обрыда-ется от зависти!

– Верю. Верю, Лель. Ты только никому ее сегодня не показывай, ладно? Дай мне хоть одну свою свадьбу без драк отгулять.

Лелька сморщила нос.

– При чем тут драка?

– А при том. Щас ты начнешь на шпагат садиться, ноги задирать, а Тимку твоего уже самого жрать можно, вместо закуски.

– Это почему?

– А потому что он готов! Громко ржем. Потом я продолжаю:

– Ну вот, Тимка – в сопли, а ты спровоцируешь кого-нибудь из гостей. Он тебя по ошибке схватит за ногу, промахнувшись мимо сисек, а Тимка твой непременно полезет биться. У него ж папа грузин. Значит, парень горячий.

Лелька поднимает голову и громко орет:

– Эй, мне кто-нибудь нальет? Дима… Лешка… Денис… Я не забыла, как вас зовут, черт подери ! О, молодчина! Давай-ка эту вкусную бутылочку сюда! Ай, красавец! И что это мы так зло на меня смотрим? Да-да, это я тебе, грузинский принц. Я пропиваю свою подругу! Не надо меня останавливать, не надо меня тормозить… Я, может, щас напьюсь и плакать начну. Между прочим, это я Ксюху с Димкой познакомила!

Я украдкой смотрю на Генри. Он улыбается.

«Я тебя люблю» – читаю по его губам.

– Я тебя тоже, – отвечаю шепотом.

– Горько! – орет Лелька, и пятнадцать гостей подхватывают: – Горько! Горько!

– У меня уже губы болят, – тихо шепчу Димке на ухо.

– И у меня. Потерпи, родная.

– Обещай, что до завтрашнего дня меня больше не поцелуешь… – трусь носом о его нос.

– Этого не обещаю. Но губы твои оставлю в покое.

«Горько! Горько!» – скандируют гости, а я просто стою, прижавшись губами к Димкиному лицу, и чувствую себя абсолютно счастливой.

Абсолютно.

А еще я думаю о том, что скоро все это веселье, наконец, закончится и мы вернемся к нам домой.

Туда, где на телевизоре живет Дед Мороз. Который умеет петь и топает ножкой… И который нас ждет.

Вступая в новую жизнь, под новой фамилией, я надеялась обмануть судьбу, шлангом прикинуться… Думала, что навсегда избавилась от привычки вляпываться в идиотские ситуации.

И, как обычно, круто обломалась.

Судьба даже не обратила внимания на то, что козел отпущения, Ксения Фролова, поменяла фамилию и прическу. От судьбы, как говорится, не уйдешь.

– Дюшка! – Я рассерженно швырнула в раковину грязную вилку, и сын, вздрогнув, втянул голову в плечи. – Ты же знаешь, как меня раздражает вот это твое копание в тарелке! Почему салат не ешь?

– Там помидоры… – тихо ответил Андрюша, не глядя на меня. – Я их не ем…

– Хорошо. Не ешь. Давай, я их вытащу из салата. Остальное ты любишь?

– Майонез не люблю… – еще тише ответил сын и снова уронил на пол вилку. – И огурцы там какие-то не такие…

Я швырнула очередную вилку в раковину и завопила:

– Генри!

Димка вошел на кухню с газетой в одной руке и пультом от телевизора – в другой.

– Чего орем? – поинтересовался он и заглянул в раковину: – Состязание по метанию вилок в разгаре? Я – судья, что ли?

– Ты мой муж, – отчеканила я и ткнула в Дюшку пальцем: – Так что помогай. Как мне объяснить этому человеку, что надо есть то, что дают, и что огурцы в салате очень даже такие?

– Какие? – Генри явно надо мной потешался.

– Зеленые, блин! Свежие! С рынка! Не беси ты меня, ради бога. И так нервы ни в борщ, ни в Красную Армию.

Дима отложил газету, вручил мне пульт, пододвинул к столу еще один стул и сел рядом с Дюшей. Сын виновато посмотрел на него и опять склонился над тарелкой.