Чак Паланик - Невидимки

Со мной беседовали пластические хирурги, я смотрела принесенные ими книжки. С картинками. Слава богу, они были черно-белыми.

Мне объяснили и показали, как я смогу выглядеть спустя несколько лет жутких страданий.

Многие пластические операции начинаются с пересадки так называемого лоскута на питающей ножке.

Смотрится это кошмарно. Даже на черно-белой картинке.

А я еще подумывала когда-то стать врачом.

Прости меня, мама.

Прости меня, Господи.

Манус сказал однажды, что каждый видит в родителях Бога. Ты любишь их и пытаешься им угодить, но живешь по своим правилам.

Хирурги объяснили мне, что невозможно просто отрезать кусок кожи с одного места и переместить на другое. Ведь речь идет не о прививке растений. К пересаженному участку кожи должна поступать кровь, а вены и капилляры не во всех случаях могут к нему присоединиться. Если этого не происходит, он просто отмирает и отторгается.

Ужасно, но теперь, когда я вижу, что человек краснеет, в моей голове возникает единственная мысль: мысль о том, что под кожей любого участка человеческого тела циркулирует кровь.

Один из пластических хирургов, занимающийся дермабразией[Дермабразия - удаление эпидермиса и сосочкового слоя кожи с лечебной или косметической целью], сравнил свою работу с обработкой созревшего помидора на ленточно-шлифовальном станке. Получается, ему платят непонятно за что.

Чтобы воссоздать челюсть человека, необходимо рассечь кожу у основания его шеи и отделить ее от тела, но сверху не отрезать.

Представьте себе такую картину: от вашей шеи отодрана кожа, но от нижней части лица она не отсоединена и болтается, подобно тряпке. И все еще жива, поэтому получает кровь.

Кто- то берет эту кожу и сворачивает в трубочку. С нижней части вашего лица свисает кусок плоти. Он должен зажить.

Живая ткань. Теплая, болтающаяся возле шеи. Наполненная свежей здоровой кровью. Это и есть лоскут на питающей ножке.

Только этот первый этап может продлиться несколько месяцев.

Перенесемся в красный "фиат". На Бренди темные очки. Манус все еще в багажнике.

Мы едем по Скалистым горам, в районе Бьютта. Вокруг развалины какой-то крепости. Если бы завтра был

выходной, то учащиеся средних школ "Паркроуз", "Грант" и "Мэдисон" пили бы сейчас в этих руинах пиво и наслаждались прелестями небезопасного секса.

Особенно людно здесь, наверное, по вечерам в пятницу.

Молодежь смотрит с этой вершины вниз и видит свои дома со светящимися голубым телевизионным сиянием окнами.

Развалины, мимо которых мы проезжаем, - каменные глыбы, покоящиеся друг на друге. Почва между ними - ровная, каменистая и покрыта битым стеклом и жесткой травой.

Повсюду вокруг нас высокие утесы. Их нет лишь на дороге, устремляющейся вверх.

Тишина настолько оглушающая, что кажется, ею вот-вот задохнешься.

Нам необходимо где-нибудь остановиться. Я должна решить, что делать дальше.

У нас в запасе два-три дня. К возвращению Эви домой нам следует уехать как можно дальше.

Потом я позвоню ей и потребую денег.

Она передо мной в неоплатном долгу.

И я не намерена прощать ей его.

Бренди сворачивает в самую тьму и резко жмет на тормоза. Если бы не ремни безопасности, нас вдавило бы в приборную доску. Фары гаснут.

От грохота и дребезжания, наполняющего машину, звенит в ушах.

- Извини, - говорит Бренди. - На полу каким-то образом оказалась какая-то непонятная штуковина. Она попала под педаль тормоза, когда я на нее нажала.

Из- под наших сидений раздается переливчатая металлическая музыка. Я смотрю вниз и вижу выскочив-

шие к моим ногам кольца для салфеток и серебряные чайные ложки. У ступней Бренди - подсвечники. А еще выскользнувшее наполовину большое плоское блюдо из серебра. В нем отражается свет звезд.

Бренди поворачивается ко мне, опускает очки на кончик носа и вскидывает подведенные карандашом брови.

Я жму плечами и выхожу из машины, чтобы освободить груз-свою-любовь.

Я открываю крышку багажника, но Манус не двигается. Его колени прижаты к локтям, ладони - к лицу, ступни - к заднице. Он похож на зародыша. То, что вокруг него, я вижу впервые. Наверное, все дело в том, что когда я запихивала его в багажник, пребывала в состоянии крайнего потрясения. Вот и не обратила внимание на все эти серебряные вещицы. Манус лежит в них.

В ценностях.

В сувенирах.

Бренди вылезает из машины и приближается ко мне.

- О черт! - восклицает она и закатывает глаза. - О черт! Черт!

Я смотрю на пепельницу рядом с задом бесчувственного Мануса. Вернее, это гипсовый слепок. Подобные вещицы делают дети в начальной школе, чтобы подарить маме в День матери.

Бренди сдвигает волосы со лба Мануса.

- Классный парень, - говорит она. - Но наверняка во время езды в этом багажнике получил серьезную травму головы.

Я слишком устала, чтобы объяснять ей в письменном виде, что произошло. Но уверена, что никакой травмы Манус не получил.

Просто наглотался валиума.

Бренди снимает очки, чтобы лучше видеть. Потом сдергивает с головы шарф Гермеса, расправляет волосы, облизывает и закусывает губу. На всякий случай, ведь Манус может очнуться в любую минуту.

- Классных парней, - говорит она, - лучше кормить барбитуратами.

Я беру это на заметку.

И начинаю теребить Мануса.

Через пару минут он медленно приподнимается и свешивает ноги. И приоткрывает свои волшебные голубые глаза. Потом моргает. Закрывает их вновь, опять открывает и щурится.

Бренди подается вперед, ей не терпится показаться Манусу.

Мой брат намерен украсть у меня жениха. Мне хочется убить всех.

- Просыпайся, красавчик, - говорит Бренди и теребит Мануса по подбородку.

Манус жмурится:

- Мама?

- Проснись, сладкий, - говорит Бренди. - Все в порядке.

- Что? - спрашивает Манус.

- Все отлично.

Раздается странный шум. Так стучит дождь по крыше палатки.

- О боже! - Бренди делает шаг назад. - Боже мой!

Манус моргает, бросает на Бренди косой взгляд, опускает голову и смотрит на свои ноги. На его штанах появляется темное пятно. Оно на глазах расползается, до самых колен.

- Класс! - восклицает Бренди. - Он только что пописал в штанишки.

Вернемся к пластической хирургии. Представим, что счастливый день заживления настал. Длинный кусок кожи, свисающий с нижней части вашего лица на протяжении пары месяцев, готов.

Это не один, а несколько лоскутов на питающей ножке. Пластическому хирургу требуется немало ткани.

Говорят, первое, на что в человеке обращают внимание, это его глаза.

По прошествии двух месяцев заживления куска кожи, оторванного с вашей шеи, вы убедитесь, что это утверждение неверно. На ваши глаза никто больше не обратит ни малейшего внимания, потому что вы превратитесь в нечто, похожее на продукт, выпускаемый фабрикой "Ням-ням".

На мумию, разваливающуюся на части под дождем.

Хирург берет живую, питаемую кровью кожу, отделенную два месяца назад от вашей шеи, и прикладывает ее к вашему лицу. В этом случае перемещаемая с одного участка на другой ткань вообще не отсоединяется от вашего тела.

Кожу расправляют на неровной поверхности лица. А шея покрывается шрамами.

Хирурги надеются, что ткань приживется на новом месте.

Вы тоже надеетесь.

Проходит еще один месяц.

И еще один.

Вы продолжаете лежать в больнице и живете надеждой.

Перенесемся к Манусу, сидящему в своей моче в устланном серебряными изделиями багажнике красной

спортивной машины. Наверное, он вспоминает о тех далеких днях, когда родители объясняли ему, что мочиться следует в горшок.

Я наклоняюсь и ощупываю его карманы, надеясь найти бумажник.

Манус таращится на Бренди. Возможно, думает, что она - это я. Прежняя я, с нормальным лицом.

Бренди теряет к Манусу интерес.

- Он ничего не помнит, - бормочет она. - Считает, я его мамаша. Ладно бы принял меня за сестру, но за мамочку!

Дежа- вю.

Нам нужно где-то остановиться. Манус наверняка уже живет не там, где мы жили с ним вместе. Он будет вынужден пустить нас в свое обиталище, в противном случае я сообщу копам, что он похитил меня и сжег дом Эви. Ему ведь ничего не известно ни о мистере Бокстере, ни о сестрах Рей, ни о том, что я наводила на них винтовку.

Я пишу пальцем в грязи:

мы должны найти его бумажник.

- Но его штаны, - отвечает Бренди, - они мокрые. Манус пристально смотрит на меня, выпрямляет спину и чешет голову об открытую крышку багажника.

О боже! Боже! На него больно смотреть. Но все не так страшно, пока Бренди не усугубляет ситуацию своим возгласом:

- Бедняжка!

Манус не выдерживает. Манус Келли, который вообще не имеет права плакать, начинает хныкать. Я ненавижу все и вся.

Вернемся к пластической хирургии. Перемещенный кусок кожи приживается на новом месте, прирастает к тому, что осталось от вашей челюсти.