Мария Метлицкая - Всем сестрам... (сборник)
Вика сидела в кресле и курила сигару. Светка скинула туфли, затем юбку и чулки и продолжала извиваться в трусиках и лифчике. Она подтягивала Маргошу к себе, крепко прижимала и отбрасывала. Маргоша по-дурацки хихикала. Потом Светка скинула лифчик и крепко прижала Маргошу к груди. Маргоша откинула голову, а Светка стала целовать ее в губы – долгим тягучим поцелуем. Потом взяла Маргошу за плечи, развернула и подтолкнула к двери спальни. Маргоша разразилась бездумным хохотом. Они зашли в спальню, и Светка громко хлопнула дверью.
Вика плеснула в стакан коньяку. Из-за двери доносились всхлипы и постанывания. Вика встала, подошла к спальне и тихонько заглянула: на широкой супружеской, ничем не оскверненной Лилькиной кровати Светка терзала маленькую, почти детскую Маргошину грудь. Она обернулась и хрипло сказала Вике:
– Уйди.
Вика пошла на кухню и попыталась найти кофе. На полке стоял только растворимый, да и то из самых дешевых. Вика брезгливо поставила банку на место. Не зажигая света, села на шаткую кухонную табуретку и стала смотреть, как за окном в свете фонаря медленно кружатся крупные хлопья снега. Музыка оборвалась, и стали отчетливее слышны звуки из спальни.
Вика вышла в коридор, накинула куртку, надела сапоги и вышла из квартиры. На улице она остановилась – подышать. Было влажно и пахло приближающейся весной – начало марта. Сугробы, темные от грязи, осели и покрылись коркой черного, острого льда.
Вика села на мокрую скамейку – ноги совсем не шли, и закурила.
«Бедная Лилька, – подумала она. – Самая талантливая из всех нас. Гнесинка, консерватория – и нате вам, учительница музыки. Учеников море – ничего не успевает, хочет заработать все деньги. Раз в полгода лечит в клинике невроз. Лет пять. Сидит на антидепрессантах. Мужа зовет Володенька, а этот Володенька – сволочь та еще, не придумано такого слова, чтобы его обозвать. Забирает у Лильки все до копейки, выдает на помаду и трусы (сам при этом зарабатывает, понятное дело, крохи). Вяжет из старых Лилькиных колготок косами мочалки, заставляет мыться только ими. Заварку не меняет по три дня. В магазин ходит сам – Лильке не доверяет. Колбасу жрет ту, что собакам покупают, и то не всем. Детей не заводит из экономии, чтоб не тратиться. А эта дурра Лилька… да что говорить…
Маргоша – тоже мама не горюй. При всей своей слабости мозга вышла замуж за олигарха. Правда, так, средней руки, но дом на Рублевке, «Ауди», прислуга, няньки… Муж Аркадий Васильевич – тот еще перец. Маскирует лысину лаками, красит волосы, вкалывает ботокс. Глаза липкие, губы мокрые. Ко всем подкатывал – и к ней, Вике, и к Светке, и даже к Лильке. Ему, по-моему, все равно. Держит Маргошу взаперти и убеждает, что осчастливил. Детки, правда, получились хорошие. Хоть это – если папаша и вся эта жизнь их не изуродуют.
И Светке тоже хватает. Муж никчемный, альфонс и плейбой, в голове – только тряпки и курорты. Ездит на распродажи в Милан. Похож на латентного гомика. За Светку держится будь здоров, понимает, что без нее пропадет, – у Светки три бутика. Дела идут неплохо. Завела себе мальчонку двадцати лет. Говорит, для души и тела. Неизвестно, что там для души, но для тела наверняка. Все-таки разница в пятнадцать лет. Купила ему тачку и снимает квартиру, а он ее, похоже, тихо ненавидит. Умный такой мальчик, хваткий, как все они, с периферии. Ну не хочет в родном Ейске на заводе пахать, можно понять. Сынок Светки, милый зайчик Кирюша, – третий раз в Швейцарии лечится от наркомании. Помогает месяца на два-три, а потом – снова-здорово».
Вика подняла глаза на Лилькины окна. В спальне потушили свет. Угомонились, стало быть.
Вика поежилась и поднялась со скамейки. Замерзла. Медленными и осторожными шагами пошла к дороге ловить такси. Шла и ревела. Больше всего ей сейчас хотелось увидеть Николаева – чтобы не чувствовать себя самой несчастной на свете. Она достала из сумки мобильник и набрала номер. Николаев ответил бодро:
– Да, Александр Иваныч, рад слышать, дорогой. Как жена, детишки?
Все ясно, законная рядом. Конспиратор хренов! Надоело все до чертей! Представила себе вечерний просмотр сериала в кругу семьи – жена в халате и в бигуди, дочка-отличница, чай в подстаканнике… Дружная семья. Все в порядке, все как у людей. Там – семья. Святое. Покой нарушить – смертная казнь. Кто такая она? Лю-бов-ни-ца. И любимая. Точно, любимая, это она знала наверняка. Но всяк сверчок знай свой шесток – завтра еще начнет выговаривать за то, что позвонила в неурочное время.
Вика заревела пуще прежнего, села в грязный сугроб и швырнула мобильник в лужу. «Заболею, – подумала она. – Точно заболею. Как всегда, месяца на два. Сначала бронхит, потом пневмония. Николаев будет таскаться с гранатами и медом, надевать на меня шерстяные носки и корить за разгильдяйство. И жалеть. Конечно, будет жалеть. Потому что как ни крути, а он меня любит. Просто приличный человек – не бросает жену после тридцати лет брака».
Она встала из сугроба, отряхнулась. Подняла из лужи мобильник. Вышла на дорогу и подняла руку. Остановилась старая иномарка. Рядом с водителем сидел молодой парень.
– Куда, красавица? Может, нам по пути?
– Вам не по пути! – рявкнула Вика. – Нашли молодуху.
Водитель дал по газам, резко рванул и окатил Вику с ног до головы.
– Сволочь! – крикнула она ему вслед и опять разревелась.
В метро зайти в таком виде было невозможно. Минут через десять она остановила «Жигули» и села в машину. В машине сильно пахло кокосовой отдушкой. Вику затошнило.
– В Чертаново, – коротко сказала она. Общаться не хотелось.
Теперь, немного придя в себя, она поняла, как замерзла. Скорее, скорее домой! Налить горячую ванну, бросить туда цветные шарики пены, заварить крепкий чай и положить туда три куска сахару… Чтобы было сладко. Очень сладко.
У подъезда дома она расплатилась с водилой и поднялась на седьмой этаж. Открыла дверь – и втянула носом родные и знакомые запахи. Вика с трудом стянула мокрые сапоги и колготки, бросила на пол сырую юбку и кофту и включила горячую воду – на полную катушку. Потом она заварила чай, размешала сахар, включила Патрисию Каас и плюхнулась в горячую ванну. Постепенно стали отходить, отогреваться ноги, перестали ныть спина и низ живота. Она глотнула горячего, сладкого чая и занырнула глубоко, под самый подбородок. Закрыла глаза, и на ее лице появилась блаженная спокойная улыбка.
«У меня все хорошо, – подумала она. – У меня все даже очень хорошо. Работа, слава богу, есть, квартира – тоже. Есть Николаев, умный, честный, надежный, порядочный, между прочим. Есть свобода – а это самое главное. Никаких скелетов в шкафу. Никаких пут, оков и обязательств. Захочу – ребеночка рожу, от любимого, между прочим, человека. В общем, все у меня хорошо. И получается, что я – самая счастливая. Точно, самая счастливая. Особенно когда есть с чем сравнить».
Она улыбнулась и с головой нырнула в пышную душистую пену.
А Патрисия Каас, как всегда, пела о любви.
Мечта
Таня Клименко, одинокая женщина тридцати шести лет, мечтала о шубе. Шуба снилась ей по ночам – длинная, в пол, цвета горького шоколада, обязательно с капюшоном. Шуба переливалась и сверкала, как колкий настоящий первый снег под светом уличного фонаря. Она была легкой, почти воздушной – мех в руке сжимался и тут же плавно, как цветок, раскрывался. Таня мысленно нежно гладила шубу, проводила ладонью по ворсу и против, трогала рукой легкую шелковую подкладку – и блаженно засыпала.
Этот сон приходил к ней почти ежедневно, отвлекая от тяжелых назойливых мыслей о куче несделанных дел. Засыпала Таня с улыбкой на губах.
На шубу, свою шоколадную мечту, она копила долгих три года. Какая зарплата у диспетчера аэропорта? Ей почему-то казалось, что наденет она шубу – и тут же придет счастье в виде мужа и, как следствие, детей.
На шубу были возложены многочисленные и обязывающие функции. Конечно, она должна сделать талию стройнее, выше, тоньше. Скрыть неприятные и опасные места – отвратительные валики на бедрах и складку на спине. Да просто должна украсить Таню, а когда мех не украшал женщину?
Таня про себя все понимала. Внешность обычная, как говорится, никакая, среднерусская: голубые глаза, курносый нос, светлые волосы. В шубе она точно станет таинственней, женщиной-загадкой. К шубе еще полагались сапожки на каблуках и элегантная маленькая сумочка, а не вечный баул, куда влезает пакет молока и три килограмма картошки.
Таня представляла: идет она в шубе, взгляд – куда-то вдаль, поверх суеты. Идет медленно, но не осторожно, не заглядывая себе под ноги, просто идет и несет себя как самую большую драгоценность, подарок. Кому – подумаем, будем выбирать, и прохожие мужского пола будут терять самообладание и оборачиваться Тане вслед.
Она не будет бежать за автобусом и толкаться, прорываясь внутрь. Она не будет носить тяжелые пакеты с надписью «Пятерочка». Шубе это не по ранжиру.
