Владимир Топилин - Тропа бабьих слез
…Светится лицом Софья, и в то же время терзается сомнениями. Десять дней ожидания тянутся хуже вечности, что суровая, длинная зима. Все ей кажется навязчивым и надоевшим, как черная, бессонная ночь. Девушке кажется, что дед Лука стал невыносимо сварливым, все время точит ее нравоучениями. Отец Фома Лукич стал более чем требовательный, то не так, другое неладно. Маркел постоянно над ней подшучивает. Постояльцы захожего дома, офицеры царской армии излишне надоедливы: старший всегда чего-то боится, другой пристает с разговорами. Одна отдушина для Софьи, родная матушка понимает ее без каких-то слов. В то же утро Софья рассказала ей о том, что было ночью. Мария Яковлевна выслушала дочь с должным пониманием, привлекла к себе, обняла, поцеловала, успокоила:
– Все будет хорошо! Такова уж наша женская доля, ждать!
Софья прониклась словам матери. Переживая свою новую, женскую долю, девушка уже видела, представляла себя хозяйкой в новом доме, как все будет, грезила переменами. Обычная жизнь на заимке вдруг стала для нее другой, непонятно чужой. Родной дом казался старым и неуютным. Кухня и комнаты низкими, неудобными. Даже мягкая кровать, где она спала все время, была твердой, сбившейся. Надлежащую работу Софья теперь выполняла быстро и безответственно, абы как, к хозяйству относилась холодно, с некоторым равнодушием, перестала следить за чистотой и порядком. Понятно, что все это не осталось незамеченным. Каждый житель таежной заимки заметил в ней перемену, но только не все знали об ее истинной причине.
Единственной отдушиной для успокоения сердца Софье оставался все тот же любимый пригорок. В любую свободную минуту девушка незаметно, быстро уходила в тайгу, пробегала своей тропинкой между кустов и валежин, быстро взбиралась на высоту и, осмотревшись по сторонам, наконец-то становилась довольной. Каждый сантиметр площадки ей говорил о любимом. Вот здесь, в корнях могучего кедра, лежали их головы. Тут было разложено одеяло. А вот сюда Гриша клал, снимая с нее одежды… Здесь, на этом пригорке, произошло самое заветное, незабываемое для Софьи событие, которое она теперь уже не забудет никогда!
Вспоминая, сопереживая ту ночь, девушка, кажется, забывала обо всем на свете. Она не слышала, как журчит, переливаясь, речка; шумят от ветра горы; шелестит трава; качаются ветки деревьев; слышны ли где-то далеко, на заимке человеческие голоса. Все внимание Софьи было обращено на тропу вверх по реке: вдруг на ней раньше срока появится Григорий?
Однако по тропе никто не шел. Лишь один раз тот самый медведь, все лето желавший посетить пасеку Фомы Лукича, перешел вброд реку, вышел на тропу, какое-то время стоял на ней, но, почувствовав запах Софьи, поспешил удалиться в тайгу. В это лето мало кто ходит в сторону Перевала Бабьих слез, да и на заимку редко приходят люди. Один Григорий бывает часто, за все лето появился пятый раз. Из приходящих Софья может еще назвать свояка дядьку Ивана Добрынина. Это он привел на заимку офицеров, а потом с Мальцевым Григорием и Тулиным Василием ушли куда-то в верха. Дядька Иван звал с собой в тайгу отца. Софья слышала их разговор за стеной дома, как свояк шепотом зазывал Фому Лукича: «Айда с нами! Нам как раз пары не хватает. Эх, и жилку прихватили, тут неподалеку!.. Пошуршим лоточками, не пожалеешь!» Что такое «пошуршать лоточками», Софья знает не понаслышке. Неподалеку от дома, в горном ключе Погорельцевы сами моют золото. Софья сама на лотке отмывала самородки размером с ноготь большого пальца. Не отпустил Фома с Иваном и племянника Маркела, сказал, работы много. Зачем же он его отпустит? Кто будет ему помогать подносить на колоду золотоносный песок? Какой смысл идти незнамо куда, бить ноги да гробить лошадей, если неподалеку, в горе своя золотая жила, где они вдвоем, не торопясь, отмывают по двадцать и более золотников? Понятно, что про золотую жилу знали только обыватели заимки. Явную причину занятости Маркела Фома Лукич утаил от Ивана. Какой бы он ни был свояк, а дело разное. Кто знает, как завтра повернется жизнь?
Ушли свояки мыть золото больше месяца назад. Куда ушли, знает только ветер. После них на тропе след оставил только Григорий, да тот проказа медведь, кто ходит вокруг заимки, желает меду, но боится собак.
На пятые сутки ожидания, на заимке случилось небольшое происшествие. Глубокой ночью, в кромешной темноте, вдруг взорвались, заорали, залаяли собаки. Погорельцевы вскочили на ноги, не зажигая керосинок, подскочили к окнам, пытаясь что-то рассмотреть. Фома Лукич схватил ружье, выскочил в дверь на крыльцо, крикнул:
– А ну, кто тут, зверь или человек, отзовись?!
После его голоса так же разом, как переполошились, умолкли собаки, вернулись назад, к дому. С ними, радуясь встрече, чихая и закручивая в приветствии хвостом и задницей, под ноги подбежал Кыргыз. Фома Лукич удивленно потрепал пятимесячного щенка за ухом, размышляя, заговорил:
– А ты как тут? А Гришка где? Что, убежал от него, еще не привык к новому хозяину?! Или вместе пришли? – и уже в темноту: – Гришка! Ты ли это?..
Ответом ему была тишина. Собаки Ингур и Айба смотрят куда-то в темноту. Из пригона негромко, призывно заржал конь, но потом и он смолк. Фома еще долго слушал ночь, несколько раз показалось или точно услышал, как по грязи чмокнули копыта, и все стихло.
Из темноты построек вышли полковник Громов и Сергей Маслов. Опасаясь внезапного появления красных, за время своего проживания на заимке, – надо отдать должное, за очень короткий срок, десять дней, – офицеры выкопали из захожего домика на зады узкий, но длинный, около сорока метров подземный ход. Теперь, при любом появлении чужих людей, Громов и Маслов всегда в первую очередь прыгали в подпол, пробирались в тайгу и лишь потом, разобравшись в ситуации, возвращались назад. Какое-то время, прослушивая ночь, офицеры, с оружием в руках стояли за углом дома, потом подошли к хозяину.
– Зверь или человек? – хладнокровно спросил Сергей.
– По всем приметкам, кажись, человек… – растягивая слова, о чем-то думая, ответил Фома Лукич и пояснил: – Вон, щенок прибежал наш, Гришке Соболеву отдавали… а самого Гришки нет! Что-то непонятное творится… может, Кыргыз убежал от него?.. Однако вроде я как лошадь слышал… да и собаки говорят, что на тропе еще кто-то есть!
– Надо распределиться по номерам! – тревожным голосом приказал полковник Громов.
– Зачем? – зевая, спросил Фома.
– Есть вероятность появления красных!
– Ну да, как раз за вами тут сотню пригнали!.. – усмехнулся хозяин. – Кабы были красные, чужие, собаки за ушами не царапали… – и опять повторился: – Здесь что-то не так! Кто-то знакомый есть, чей запах собаки знают, – и, опять зевая, махнул рукой: – Ладно… пошли спать! Утром разберемся… – и ушел в дом.
Сергей Маслов, кутаясь от прохлады в китель, пошел назад, в подземный ход: иначе в дом не попасть, дверь изнутри заперта на прочный, черемуховый засов. Полковник Громов хотел его остановить, но, понимая, что давно потерял над подчиненным власть, горько выдохнул:
– А я тут… на посту постою. Вдруг чего…
– Что стоять? Комаров кормить? – сухо спросил Сергей через спину. – Хозяин знает, что говорить, идемте спать.
– Нет. Я принял пост, – упрямо повторил полковник.
– Ну, как желаете… я засов открою… зайдете, после себя дверь не забудьте запереть…
Едва забрезжил рассвет, дед Лука, облачившись в теплую одежду, пошел на тропу. До самого утра не спал старожил заимки, все ждал часа, пока не упадет роса, рассмотреть следы ночного происшествия.
Осторожно, чтобы не разбудить остальных, дед Лука открыл входную дверь, вышел на свежий воздух, тихо, в мягких тапочках прошел мимо спящего на чурке полковника, приютил к ногам собак и ушел на расследование.
Его не было достаточно долго. Дед Лука вернулся назад лишь тогда, когда на землю опустилась первая свежесть утренней росы, на хребте обозначились деревья, а на озере стал играть молодой хариус. Первыми на заимку неторопливо пришли собаки, легли на свои места. За ними, не спеша переставляя ноги, согнувшись под тяжестью бороды, подошел старожил. Так же беззвучно, как тень от облака, дед Лука подошел к полковнику, осторожно взял из рук наган, отошел в сторону, и уселся неподалеку от часового на крыльцо, рассматривая пистолет.
Прошел короткий срок, дверь дома широко распахнулась, на улицу вышел Фома. Резкий звук разбудил полковника. Громов, в суматохе посмотрел по сторонам, соображая, где он, потом стал ловить руками воздух, изыскивая наган, а увидев его в руках деда Луки, сконфуженно предупредил:
– Уважаемый!.. Он заряжен…
– А мне што? – просто ответил дед. – Я из него стрелять не собираюсь, – и с некоторой насмешкой, – я свою шкуру и так чутко берегу… – и передал оружие хозяину, – смотри, голову не проспи, воин…
– Что там? – потягиваясь до хруста костей, качнул головой в сторону озера Фома.
