Дмитрий Стародубцев - Куда уходят львы. Книга вторая

Я окончательно стушевался.

Миронов:

— Кстати, твой новый мандат на имя Некрасова Александра Викторовича Лайма через меня заказывала. Еще не оформил вид на жительство?

Гаудиньш молча поглядывала на нас, постукивая наращенными ногтями по столу: на Миронова — преданно, с любовью, на меня — с насмешкой и даже с некоторым вызовом. Ее роль во всей этой истории теперь мне была совершенно ясна.

Рафаэль:

— Сергей Львович, плесните еще граммульку, пожалуйста!

ГЛАВА 26

Я сидел в пляжном кресле со связанными руками, да еще под присмотром этого бульдога Бориса, а Лайма фотографировала Миронова на зеркальный «Nikon» и заботливо щебетала вокруг него кроткой самочкой.

1-й снимок. В одной руке мачете, в другой — мохнатый кокос. На заднем плане бассейн.

2-й снимок. В одной руке мой дробовик, в другой — бутылка виски. На заднем плане гигантский цикас в кадке.

3-й снимок. (Лайма предварительно намазюкала на моем лице кровь и синяки.) Приставляет дробовик к моему виску.

Только что мы съездили всей толпой в Пунта-Кана, в «Banco Santa Cruz», где я опустошил свою банковскую ячейку. Пять с лишним миллионов евро пятисотенными перекочевали во вместительную дорожную сумку Сергея Львовича. А что мне было делать? Лезть под мироновские пули или броситься в объятия доминиканской policia? В первом случае деньги мне и вовсе не понадобились бы, во втором — тюрьма, следствие, суд, экстрадиция в Россию, опять изолятор, следствие, суд и бесконечный тюремный срок, а мое сердце этого не выдержит. Я под колпаком у Мюллера, мои мучители прижали меня к стенке и заколачивают мне в глаза гвозди. Нате, подавитесь, твари! А мне, в конце концов, хватит тех денег, что на конфиденциальном счету в одном скромном латвийском банке, и тех, которые спрятаны на вилле, в гараже, тихонько лежат себе под полом и метровым слоем земли, ждут заветного часа.

— Белозёров, если ты думаешь, что это все, то глубоко ошибаешься, — заявил подвыпивший Миронов. — Теперь я хочу, чтобы ты перевел на мой счет деньги из латвийского «Parex Banka». Лайма, принеси ноутбук.

Нехитрая операция при помощи услуги electronic office занимает всего несколько минут. В итоге я нажимаю под дулом «Носорога» на «Ввод» — и $4’500’000 играючи отправляются на Каймановы острова, в какой-то мутный банчок, беззастенчиво обслуживающий аферистов всех стран.

Рафаэль:

— Вы меня сделали! У меня не осталось ни копейки!

Миронов:

— С чем тебя и поздравляю!

Лайма:

— И я тоже!

Мальчик-гаитянин привез на мопеде из ближайшей пиццерии две пиццы, и счастливая парочка теперь хорошенько выпивала и плотно закусывала. Что касается телохранителя Бориса, то он каменной глыбой стоял за моей спиной и угрожающе дышал мне в затылок.

Рафаэль:

— Я хочу, чтобы вы немедленно ушли! Вы получили, что хотели! Оставьте меня!

Лайма, которой я по глупости доверился, была в курсе моих сношений с банками, но только я один знал про денежный схрон в гараже. Это меня в какой-то мере успокаивало и придавало мне сил.

Миронов:

— Не так быстро, Рафаэль! Мы, конечно, уйдем, но сначала скажи нам, где прячешь наличные? По моим подсчетам, у тебя должно остаться еще кое-что.

Рафаэль:

— Сергей Львович, у тебя явно с математикой не в порядке! У меня нет никаких наличных! Ты забрал все! Чего тебе еще нужно, гнида?!

Миронов:

— Ага, мы уже на «ты». Прекрасненько! Борис!

Борис тут же вломил мне в челюсть, и я растянулся на полу.

Лайма застыла с куском пиццы во рту:

— Серёжа, ты же обещал!

Миронов:

— Заткнись!.. БЕЛАЗЁРАВ!!! Мы будем тебя бить и искать, искать и бить! Останешься без зубов, без носа, без яиц, без почек! Если на это понадобится неделя — я позвоню на канал и возьму за свой счет! Так что подумай, стоит ли? Лучше сразу отдай деньги, и я обещаю с тобой поделиться. Так и быть, оставлю тебе пару лямов на жизнь!

Я приподнялся на локте, но получил от Бориса повторный удар ногой в бок.

Светлая доминиканская ночь, безлюдный пляж пятизвездочного отеля, на песке впопыхах сброшенная одежда. Из океана выходят двое обнаженных и устало валятся на песок. Я и КСЮША. Какое острое блаженство! Какой сладкий сок у этих переживаний! Только в такие минуты я в полной мере понимаю, как прекрасна жизнь! Эти чувства, они так красочны, так великолепны, что хочется нажать на паузу и навсегда остаться в их безраздельной власти.

В лицо плеснули водой, я закашлялся, очухался и открыл глаза. Смеркалось. Надо мной стоял Миронов в одних шортах, с пластмассовым ведром в руке.

Башка гудела; тело, накачанное тупой болью, было тяжелым и непослушным. Я вспомнил, что меня часа два били и пытали, но я так и не признался, потому что лучше умереть, чем остаться без копейки, да еще в чужой стране и с фальшивым паспортом.

— Все, Рафаэль, ты свой шанс упустил, — сообщил Миронов, предъявив мне заляпанный землей полиэтиленовый мешок, набитый пачками валюты. — Не получишь ничего! Мог бы спрятать и похитрее!

Это были мои последние восемь миллионов долларов (что-то около того), на которые я так рассчитывал и из-за которых претерпел все эти чудовищные издевательства.

Лайма:

— Я же говорила, что в гараже! Больше негде!

Из двери, ведущей в гараж, вышел употевший Борис, поставил у стены лопату и ломик.

— Шеф, в спальне еще не искали, — сообщил он.

— Все, Боря, отдыхай, дело сделано. Финита ля комедия!

Я неловко поднялся на ноги, вынул из кармана помятую пачку «Dunhill» и закурил.

Рафаэль:

— Сергей Львович, ты получил что хотел. Теперь я могу остаться один в своем доме?

Миронов:

— В своем доме? Оригинально! Насколько мне известно, эти апартаменты записаны на госпожу Гаудиньш. Так ведь, Лаймуш?

Лайма:

— Хм, кто-то сомневается? Я приобрела этот дом на свои кровные. Могу принести свидетельство о собственности. Принести?

Я опустил голову. Я понял, что из меня ну никак не получается верноподданный данной кокосовой республики.

— Что же мне делать? — заскулил я.

— А чего хочешь, — пожал плечами гендиректор 16-го канала. — Ты свободен! Собирай вещички — и адью!

Через полчаса я стоял у входной калитки, держа в руках сумку со своими жалкими пожитками. По иронии судьбы то была та самая спортивная сумка, в которой некоторое время назад я перемещал все свои капиталы: деньги, золото, брюлики. Все трое моих мучителей провожали меня.

Я бросил на Лайму прощальный взгляд и разглядел в ее глазах слабые нотки жалости и раскаяния. А может быть, я увидел то, что очень хотел увидеть?

— Дура! — сказал я ей. — Чем я хуже Миронова?! Чего тебе не хватало? Ты многое потеряла, если не все!

Она сконфузилась и промолчала; было заметно, что мои слова задели в ее сердце какие-то высокие струны.

Сергей Львович приятельски похлопал меня по плечу:

— Ну-ну, все будет хорошо! Не расстраивайся, ©смотри на жизнь общим планом!

Борис протянул мне бутылку рома. Я положил ее в сумку и приоткрыл калитку:

— Прощайте, сволочи!

Борис:

— Не кашляй, чувачок!

Лайма:

— Спасибо за дом, пупсеныш!

— Постой! — в последний момент окликнул меня Миронов и полез в карман брюк.

— Совсем забыл! Вот тебе билет на самолет до Сантьяго-де-Куба на твое имя. Вернее, на новый паспорт. Вылет из Пунта-Каны завтра в пять тридцать утра. Там тебя встретит некий Франциско. Он узнает тебя. Он говорит по-русски… Хотя что я? Ты же дока в испанском. Кстати, классный парень, только смотри не сболтни ему чего-нибудь лишнего. Он устроит тебя на квартиру и поможет с работой. Если хорошо будешь себя вести, через полгода станешь гражданином Кубы. CUBA — SI! YANKEE — NO!

— Зачем мне все это? — изумился я.

— Бери, бери! И не благодари! Что мы, звери, что ли?

Миронов всучил мне билет, а вдогон протянул несколько стодолларовых бумажек.

— Muchas gracias! — огрызнулся я, но деньги взял.

Вечер я провел в дешевом баре, в окружении вооруженного и весьма криминального контингента, а ночью каким-то непостижимым образом оказался у океана на знаменитой «Скале плача». Над головой гремела доминиканская гроза — как всегда, с хлестким теплым ливнем и десятками молний, вспыхивающих повсюду, — а внизу ревел, стонал, пенился, набрасывался на покусанные берега шторм. Я был пьяный, мокрый, избитый и абсолютно безнадежный.

Я не помню в себе суицидальных наклонностей, но в эту кульминационную минуту, преисполненную торжественной трагедией, стоя на скале хилой измочаленной плотью, я захотел разом все это дерьмо прекратить. Смерть притягивала меня, звала, соблазняла, и сердце оглушительно бухало в груди, предвкушая долгожданный финал.