Лев Сокольников - Polska
Коллаборационисты, "вражьи прислужник", не получат оправдания до поры, пока не "вражеские прислужники" покажут "порядочную сволочь", что толкала людей на служение врагам!
Были такие из коллаборационистов, кои могли бы сказать:
— Я живу прекрасно, но мне хочется служить захватчикам!
Есть у меня основания оправдывать и молиться за душу явного врага польского народа? Есть! Осудят меня за то, что поминаю добром начальника пересыльного лагеря номер шесть в польском городе Люблине? Осудят! Боюсь такого осуждения? Нет!
Пусть меня возьмут черти, но если мы решили мириться, то давайте начнём это делать со всеми! Почему и в молитвах моих кто-то пытается дать "инструкции" за кого молиться, а кого поминать не следует!?
Был и ещё один побег, но в другой манере: как немецкому прислужнику, лагерная охрана доверяла отцу. Как далеко простиралось доверие — никогда у отца об этом не спрашивал, но как бы там не было, а отцу разрешали выходить в город. Для выполнения всяких поручений господ охранников: достать выпивку, курева, добыть вкусного. Война не гасила желаний к маленьким радостям.
Вот он, прошлый отцов опыт меновой торговли на оккупированной территории отечества! Вот они меновые операции всех со всеми! Отец и в лагере "снискал расположение сильных мира сего": отпуская русского коллаборациониста в город, администрация лагеря не беспокоились о том, что он может сбежать. Куда бежать вечному русскому работяге от четверых малых детей и жены? Куда ему деваться? Придёт! Осечки в этом пункте охранники не допускали.
Отцу доверяли открывать и ворота. Это когда господам охранникам не хотелось в непогоду выходить на улицу. А это уже было много!
И вот как-то к нему обращается женщина и заявляет, что она еврейка учительница, и что ей, и двум её спутникам, молодым мужчинам, нужно покинуть лагерь. У них не было "опознавательных знаков" — "звезды Давида", и как они вообще попали в лагерь — отец не задавал таких вопросов. К отцу была одна просьба: открыть ворота и дать тихо уйти, не поднимая тревоги.
Как быть старому коллаборационисту и вражескому прислужнику? Как играть? Что думать? Принимать за тех, кем представились? Проверка? Игра? И отец почему-то поверил ей:
— Твёрдо и надёжно: вы меня не видели, я вас — не знаю. Если нас возьмут — "Майданек" нам будет обеспечен. Он — рядом. Приступим, помолясь!
Всё обошлось. Деталями той операции не интересовался, но если отец прожил девяносто один год — всё в тот раз прошло благополучно. Дождливой ночь была, охрана — на то она и охрана, чтобы в непогоду спать. Отсюда и успех операции.
Через какое-то время отец встретил их в городе, учительница его узнала и сказала, что пока всё нормально. Шло лето 44 года. До освобождения города оставались недели, но, сколько их было впереди, как их прожить — кто мог об этом знал? как можно что-то загадывать наперёд? Как сложилась в дальнейшем жизнь беглецов? Дожили они до конца войны? Помнили они о русско-немецком пособнике, что совсем немного помог им уйти?
Попутный вопрос к прошлому: знал пан керовник о побеге трёх человек из вверенного ему лагеря?
— Знал!
— Если знал, то почему не произвёл расследование? Почему не выявил пособников беглецам? Какой же он начальник лагеря, если всё "спустил на тормозах"?
— А зачем? В "первую голову" наказание получил бы он: "Плохая работа службы охраны лагеря". Но мог и не знать. Не до того было!
— Тогда какой он начальник лагеря!? — но его всё же расстреляли.
Текло польское лето, и тянуло удариться в бега без смысла и цели. Любая свобода без смысла и направления! Я не знал географии, не был наполнен определёнными желаниями, поэтому не мог точно выбрать направление бега. Любой взрослый обо мне мог бы сказать так:
— Отсутствие цели удержало его за линией лагерных ворот.
Верно, я был похож на домашнего гуся долго просидевшего в клетке: крыльями машет, но взлететь не может. Хотя нет, знал, "маршрут" полёта: город. И только!
Глава 18. "Псевдомедицинские эксперименты"
.
Сегодня спорю с сестрой: она утверждает, что меня первого укусила тифозная вошь, и только потом эта же энтомологическая ненужность проделала такую же процедуру и с ней. Помнится, что всё произошло не так, как она говорит, но поскольку и она была свидетелем всех событий, да ещё и старше меня, то спорить с ней не могу. Если меня первым свали тиф — пусть будет так.
Какое-то седьмое, или на единицу меньшее, чувство говорило мне, что на востоке дело не стоит на месте и прежние события, медленно, но неуклонно, "неотвратимо" движутся к нам. Пока их не слышал, но их чувствовал. Как? Кто может описать ощущения происходящих событий за сотни километров от него? И если ему всего только восемь лет? Хотя, что я говорю? Восемь лет в войну — это много!
Да ладно, пусть всё идёт, как идёт! Могу ли что-то изменить? Нет. Я не мог избежать встречи с тифозной вошью в "лагере перемещённых лиц", так о каких иных действиях с моей стороны вести речь!?
Сколько оставалось до освобождения, или до того момента, когда отца могли "взять" за его прошлое — не знал, но "что-то тревожное опять повисло в воздухе" — да простят меня критики за избитые предложения!
Лагерная охрана до предела стала "демократичной": кого охранять? лагерь на пять шестых пустовал. Кого караулить? На единственной вышке, что была на углу лагеря, слева от входа, не стало охранника! Идите, вы наполовину свободны!
Напротив открытых ворот лагеря были дома, и в тех домах проживали польские граждане. В один из таких домов с уютным двором я был приглашен на званый обед…
Глава 19. Гимн польской кухне и
продолжение 18 главы.
В доме с закрытым и зелёным двориком проживала бездетная чета поляков. Как отец с ними познакомился — никогда не спрашивал. Ещё меньше интересовало как и почему именно я был приглашён на обед к милым людям — не знаю, но "просто так" никак не могло произойти: были какие-то причины моего приглашения. До сего дня их не знаю.
Отец привёл меня к чете и ушёл.
Прошу заметить, что русский мальчик из лагеря перемещённых лиц пришёл к польскому инженеру своими ногами, и этот факт считаю очень существенным в дальнейшем рассказе.
Обед проходил на свежем воздухе. Было предложено вымыть руки, и я не возражал. Затем усадили на красивый витой стул, и я до сего времени помню, что обед происходил во второй половине дня: солнце было ещё высоко и светило в мой "правый борт". Оно перебралось в закатную часть неба, и лагерь от меня был на юге.
"Каким вином нас угощали за губернаторским столом"? Что я ел? Не помню, но там было столько вкусного! очень много! Было вино в красивом графине, но мне его не наливали: мал! Как могу сегодня перечислить блюда польской кухни на званом обеде, если из своей, родной кухни, знал очень малый перечень блюд? Полностью своих национальных блюд не знал, так о каких польских яствах вести речь!?
Сидел, ел и…чуть не написал "наслаждался жизнью" в благородном и очень культурном польском семействе. Как это делал — пробел в памяти. Предтифозный пробел. Рассказать о поведении за столом и как принимал яства, не зная ни единого пункта из "Правил поведения за столом" — не могу. Помню главное: не хватал жадно куски, не демонстрировал образец изголодавшегося мальчишки из лагеря перемещённых лиц. "Чванство", иначе не могу назвать своё поведение, объяснялось просто: во мне основательно работал тиф! Ничем другим объяснить плохой аппетит и равнодушие к прекрасному обеду было нельзя! В самом деле, не мог же он питаться такими блюдами по три раза на день и всё это ему не в диковину.
Что думала милая пани обо мне? Единственный и неповторимый обед, настоящий пир — и на тебе, полное отсутствие аппетита! Самые лучшие блюда польской кухни — и такое! Если бы не тиф, то я бы "полной мерой воздал должное" стараниям хозяйки дома! Но — не судьба!
К настоящему времени никто не произвёл подсчёт всем написанным и отснятым на плёнку детективам. Их много. Как правило, все детективы заканчиваются одинаково: злодеи бывают разоблачены и наказаны. Но как найти ту вошь, что так подло испортила мой единственный праздник желудка на польской земле!? Единственный, не забываемый польский званый обед закончился так: на десерт милая пани хозяйка подала клубнику со сливками. Говорят, что клубника со сливками — польское изобретение и апофеоз польского обеда! Что может быть выше клубники со сливками в польском исполнении? Через дорогу от лагеря перемещённых лиц?
Выше польской клубники со сливками оказался тиф потому, что я успел съесть одну ягодку и после неё немедля потерял сознание и свалился со стула. Сознание, как говорит медицина, может уходить быстро и не совсем так. Своё сознание я терял медленно, поэтому и до сего дня помню секунды перед тем, как надёжно уйти в беспамятство: это было испуганное лицо хозяйки дома.
