Ильза Айхингер - Великая надежда
Но потом, когда я его догоню, этот след от тени, все будет хорошо. «Стой, или буду стрелять, стой, или буду стрелять! Стой, стреляю!» Его голос сорвался. Эллен стояла вплотную к нему. Он протянул руки, но руки были слишком коротки. Как танцующий медведь, он остался позади тени. «Стой, или буду стрелять!» Но не выстрелил. Еще раз откинул голову назад, словно собирался позвать товарищей.
По восточному виадуку медленно шла женщина. В нескольких шагах от полицейского взлетела птица. Полицейский приготовился к прыжку, прыгнул и ухватил пустоту. У него закружилась голова. Матово и сине мерцали вдали огни станции. Он дрожал от ярости. Он бросился на землю, вновь вскочил и в отчаянии повернулся вокруг своей оси, как его мать-Земля. Он топнул ногой, принялся молотить воздух вокруг себя руками и, наконец, замер. Он встал на цыпочки, его сапоги скрипели на голой земле, новые сверкающие сапоги — полицейский был и впрямь еще очень молод.
— Здесь кто-нибудь есть? — спросил его голос, голос мальчика. Он на ощупь достал сигарету. Вспыхнул огонек. Кто здесь? Qui vive?[3] Старый вопрос — смехотворный вопрос. А сам-то ты никто?
Эллен не шевельнулась, ее глаза мерцали зеленым цветом под вагоном. Красный и зеленый, красный и зеленый, сигнал для последнего поезда. Она подтянула колени к подбородку. Полицейский был совсем близко. Так и хочется просунуть руку из-за колеса и сорвать у него с ноги сапог.
— Здесь кто-нибудь есть?
Так и подмывает перекинуть ему вопрос обратно, чтобы он утешился. Да, да, не нервничай, мой милый.
Внезапно пошел дождь. Полицейский замерз. «Если тут кто-то есть, — громко сказал он, — я ему приказываю… я ему приказываю… — он перебил сам себя, — я его прошу…» Он осекся и замолчал.
Издали он слышал крики товарищей. Тут и там, тут и там, приказано найти, да, приказано искать — нет. Вам государь прислал приказ и повелел… Только не меня, пожалуйста, только не меня!
— Кто здесь? — раздраженно прошептал паренек последний раз, а потом: — Я-то могу и подождать, хорошо же, я могу ждать долго. Последние дни у нас было много занятий по строевой подготовке, и я устал. Через три дня я еду на фронт. Туда, где горизонт укреплен. Три дня я могу подождать, три дня… — Его плечи поднялись; хорошо, что поблизости нет никого из товарищей. Никто тебя не видел, никто тебя не слышал, никто, никто… Беги, будь героем, поймай тень на свету и доставь ее в караулку. Она далеко от тебя, на что ты тратишь время? Подожди, я тебя достану, тень на свету, свист в тишине, насмешка в ночи!
Задыхаясь, полицейский споткнулся о мертвые рельсы. Его трясло от гнева, доброго сильного гнева. Сигарета полетела на землю, он ее раздавил ногой. И ринулся вперед, словно по его следу рвались собаки.
Эллен просунула голову под вагон и посмотрела ему вслед. Он бежал вслепую, руки болтались, полотняная фуражка слабо держалась на голове. Предупреждающе поблескивал герб на спине. Эллен выползла на дорогу. Пригнувшись для прыжка, она замерла на мокрой земле. Беги, они тебя не обнаружили. Беги в другую сторону, скорее, беги домой. Под виадук, в сторону улицы, там в одном месте, ты знаешь, в насыпи есть проход. Ныряй вниз, пока они тебя не нашли! Но рядом зазвучат еще один голос, его невозможно было различить, но и не различить тоже было нельзя. А потом опять первый: погоди, давай поворачивай, ты бежишь не в ту сторону!
Эллен была позади полицейского. Ее ноги проворно касались деревянных шпал. Как по кочкам вспаханного поля, прыгала она с одной шпалы на другую. И с каждым прыжком она преодолевала мучительное сонное онемение тела, и с каждым прыжком перепрыгивала через себя саму. Как черное повстанческое знамя, развевались ее волосы в сгустившемся тумане. Молодой полицейский бежал впереди нее. Он снял фуражку с головы и бежал быстро. Во что бы то ни стало, ради всего святого, любой ценой. Тень на солнце, горе тебе! Эллен бесшумно мчалась за ним по пятам.
Полицейский ускорил шаги. Его глаза беспокойным огнем горели в черной прохладе. Тут, там, нигде. Его взгляды были похожи на маленьких пойманных птиц, они метались из темноты и в темноту, казалось, наталкивались на стекло и враждебно возвращались к нему. Его голова беспокойно дергалась во все стороны. Угрозы, как пузырьки пены, прыгали по его губам и лопались во влажном воздухе. Он наливался гневом. Ноги у него болели. Рубашка прилипала к телу, воротник перекосился. С неба сыпались иголочные уколы дождя. Его собственная спина нанесла ему удар в спину. Еще несколько шагов — и игра проиграна. Слушаюсь, ничего, совсем ничего, вообще ничего. Дождь идет, туман сгущается, ночь наступает.
Кто-то крикнул? Или ему уже грезится? Ничего, нечему грезиться. Там перрон, товарищи, караулка. Его голова уныло повисла. Еще три шага, еще два, еще полшага. На выходе под жестяной крышей пристроились остальные.
— Поймал?
— Схватил?
— Никого! — гневно выкрикнул полицейский. — Никого, никого, никого.
Чья-то рука зажала ему рот. Чья-то рука ухватила его за ворот. «Никого», — смущенно пробормотал он. «Только я», — сказала Эллен и, не сопротивляясь, дала утащить себя в караулку.
Мимо строгих тупых лиц, мимо глаз, которые торчали как мокрые пятна на серых стенах, мимо толчков, тупых уколов, которые от нее отскакивали, сквозь коридоры, сквозь туловища распухших змей, неохотно извивавшихся под черными огнями, и через чужие пороги, как сквозь ядовитые зубы.
Лихорадка полицейских требовала сопротивления, проклятий и униженной мольбы, однако Эллен уступала, без малейших сомнений подчинялась их сомнительным распоряжениям, словно дело касалось всего лишь попытки исполнить старое па в новом танце. Полицейским казалось, что они танцуют в этих переходах впервые.
Караулка, как все караулки на свете, застыла на земле, погруженная в полудрему, ей снились недобрые сны, и разбудить ее было невозможно. Караулка караулила собственный сон, ревниво стерегла свои тяжкие сновидения и с готовностью впитывала в себя все испарения зла.
Исколотая булавками, между запертыми окнами висела географическая карта. Исколотые синие пучины океанов, мерцающий глянец равнин, темные водовороты населенных пунктов, исколотый образ их мира. Потому что названия городов превратились в названия битв: побережье или фронт, город или битва, сапоги или крылья, кому охота в этом разбираться?
Все ставни были заперты, в них не должен был проникнуть ни единый луч света. Посторонние могли утешаться собственной безутешностью. Война, война.
Бедная караулка. Синий дым смешивался с желтым электрическим светом и перетекал в ядовито-зеленый цвет солдатской формы. Эллен изумленно зажмурилась. В караулке спорили. Мужчины замолчали. За прикрытыми ставнями с неотвратимостью звучали чьи-то торопливые шаги.
— Что у вас? — тот, что стоял в середине, выпрямился.
Полицейский вытянулся в струнку. Он откинул голову назад, открыл рот и не издал ни единого звука.
— Ваш рапорт? — нетерпеливо переспросил полковник. — Мы не можем терять время.
— Так точно! — сказал молодой полицейский. — Мы можем потерять гораздо больше. — Он произнес это высоким и очень неуверенным голосом. Под его глазами глубоко залегли темные круги.
Второй полицейский вмешался:
— Разрешите доложить, среди оружия нами обнаружен ребенок.
— Разрешите доложить, — перебил молодой, — среди оружия все время попадаются дети.
— Поезд с боеприпасами чуть не выбился из графика, — сердито выкрикнул второй. — Машинист забыл, куда идет поезд.
— Разрешите доложить, — сказал молодой, — никто из нас не знает, куда идет поезд.
Полковник снял очки, покрутил их в руках и снова надел.
Эллен спокойно стояла между двумя зелеными мундирами. Капли воды стекали с ее волос на плечи, а оттуда на пыльный иол.
— Дождь идет, — сказала она в тишине.
— По порядку, — резко заметил полковник и облизал губы.
— Разрешите доложить, — выкрикнул второй полицейский, — мы заметили тень в луче света.
— Разрешите доложить, — тихо сказал молодой, — она там всегда бывает, наша собственная.
— Теперь она у нас в руках, — задохнувшись, выпалил второй.
— Держите себя в руках! — крикнул полковник. Он прижал ладони к краю стола.
Мужчины беспокойно переминались с ноги на ногу. Один из них громко расхохотался. Буря швыряла в закрытые ставни косые капли дождя, словно вражеские армии.
Отворите, отворите, отворите нам!
— Закройте дверь, — сказал полковник обоим полицейским, — снаружи тянет холодом.
— Разрешите доложить, — тупо сказал молодой, — я бы предпочел оставить ее открытой. Хватит меня за нос водить. Мне через три дня на фронт идти.
— Увести его, — сказал полковник, — немедленно увести.
— Снаружи тянет холодом, — повторила Эллен.
