Джеймс Хайнс - Расклад рун
В аудитории снова началось перешептывание, и Вирджиния тяжело, но с облегчением вздохнула. Она взглянула на затылок Оппенгеймера, затем через плечо на Беверли, встретилась с ней взглядом, многозначительно подняла брови, и Беверли подняла руку, сделав ей знак успокоиться.
Карсвелл же с видом небрежно-развязного светского льва облокотился на кафедру и изящным, артистическим движением откинул руку, зажав пенсне между большим и указательным пальцем.
– Как я вижу, аборигены заволновались, – сказал он. – Без сомнения, после вчерашнего ритуального жертвоприношения у них уже появилась жажда человеческой крови.
По залу пронесся хор из свиста и шипения, и Оппенгеймеру пришлось встать.
– Профессор, я попросил бы вас, – сказал он, обращаясь Карсвеллу дружески, но строго.
Затем повернулся к Вите, все еще стоявшей с насмерть перепуганным видом, ломая руки.
– Совершенно справедливый вопрос, профессор, – прокомментировал Оппенгеймер, произвольно присуждая Вите этот титул, так как она была ему совершенно не знакома, – однако, как мне кажется, его будет более уместно задать после того, как профессор Карсвелл закончит свой доклад.
Вирджиния облизала губы и бросила взгляд на дверь рядом с президиумом. Она в любой может сделать вид, что ей дурно, и броситься к дверям, зажав рот рукой. Отравление кусочком испорченного ананаса. Или просто спазмы. Все еще боясь смотреть в аудиторию, Вирджиния взглянула мимо Оппенгеймера и Карсвелла на Боба Доу, сидевшего в противоположном конце стола и дрожавшего всем телом. Пот катил с него градом, на рубашке появились бросающиеся в глаза пятна. Вирджиния чувствовала и сильный запах пота, который шел от нее самой из-под воротника рубашки. Впервые в жизни она поняла, как должен чувствовать себя парень вроде Боба Доу.
Сердце у нее забилось еще сильнее, и она рискнула, не поднимая головы, бросить в зал взгляд украдкой и только на первый ряд. Вирджиния увидела там целый строй из настоящих бой-баб, злобно взирающих на нее, – шесть молодых женщин с татуировками, в рваных джинсах, кожаных куртках и больших черных военных ботинках. Они сидели, скрестив руки и широко расставив ноги; одна из них, заметив, что Вирджиния смотрит на нее, сморщилась и послала ей некое подобие воздушного поцелуя сжатым кулаком и выставленным вперед запястьем. Вирджиния поспешно отвела глаза. Она прекрасно понимала их чувства. Ситуация становилась все более невыносимой.
– При… при… при… всем уважении к вам, – настаивала Вита, – мне хотелось бы получить ответ на свой вопрос сейчас.
По залу разнеслись нестройные аплодисменты.
– Должен признаться, что это результат неудачного стечения обстоятельств, – сказал Оппенгеймер, потирая костяшками пальцев о стол. – И я был бы рад все разъяснить – вкратце, естественно, – с разрешения профессора Карсвелла…
– Что, женщины оказались не доступны? – крикнул кто-то еще из аудитории.
– Женщины всегда доступны, – произнес Карсвелл, возведя глаза к потолку.
Зал наполнился нарастающим хором возгласов, смешков и шипения.
– Объясняю очень кратко, – очень громко сказал Оппенгеймер, пытаясь перекричать шум, – двум участницам нашей сегодняшней дискуссии пришлось срочно снять свои выступления…
– И эти две неудачницы – все, чем вы располагали? Вопрос прозвучал из первого ряда и принадлежал одной из
сидящих на полу воинственных девиц. Ее соседки разразились громким и вульгарным хохотом.
Вирджинии становилось все труднее дышать, однако попытки вдохнуть глубже сдерживались слишком узким спортивным бюстгальтером. Даже сквозь шум голосов, хохот, свист и шипение она услышала вздох ужаса, который издал с противоположного края стола Боб Доу. Он напомнил ей надувного клоуна, которого ради шутки прокололи. Доу нервно вращал глазами и вообще был похож на перепуганного пса.
В зале теперь стоял непрерывный шум. Вита, заикаясь, пыталась перекричать окружающих. Оппенгеймер стучал молоточком, надеясь успокоить собравшихся. Карсвелл опустил руки на кафедру, продолжая сжимать пенсне пальцами. Он улыбался.
– Леди и джентльмены, – призвал Оппенгеймер. – Прошу вас, соблюдайте тишину.
– Здесь нет ни одного джентльмена, – выкрикнула ему в ответ одна бой-баба из первого ряда, окинув взглядом соседок.
– Да и леди никаких нет, – откликнулась другая.
Хохот разнесся по всему залу. Вирджиния почувствовала покалывание где-то у щеки и подняла руку, чтобы стереть струйку пота. К ее ужасу, то был не пот, а ее борода. Та ее часть, что находилась у самого уха, начала потихоньку отклеиваться и теперь отвисала и болталась липким лоскутом.
Вирджиния прикрыла щеку ладонью и бросила ошалевший взгляд на Беверли. Но Беверли не смотрела на нее, она примостилась на четвереньках у ступенек, что вели к президиуму, и устремила ненавидящий взор на Карсвелла. Вирджиния хотела повернуться на стуле таким образом, чтобы щека с отклеивающейся бородой была направлена в противоположную от аудитории сторону, но в таком случае ей придется смотреть в стену, и она не увидит, что будет происходить за кафедрой. Вирджиния прижала бороду к виску в надежде, что она приклеится, однако стоило ей отнять руку, как борода приклеилась к пальцам, и она отодрала от лица еще целых полдюйма. Ничего не оставалось, как снова прижать руку к щеке, опустить локоть на стол и внимательно взглянуть в зал: не заметил ли кто-нибудь происшедшего с ней?
В зале, пребывавшем в неописуемом волнении, даже в передних рядах никто не обращал на Вирджинию ни малейшего внимания, все взгляды были устремлены в центр сцены. Теперь все говорили в полный голос, так, словно присутствовали не на научной конференции, а на вечеринке. Оппенгеймер отчаянно призывал присутствующих к порядку. Боб Доу на своем дальнем стуле астматически пыхтел, сунув руки под мышки.
Вирджиния повернулась к Карсвеллу, и ее сердце замерло. Он смотрел прямо на нее, и, как только их взгляды встретились, губы его изогнулись в неком подобии зловещей ухмылки.
Он узнал меня, подумала Вирджиния. Он заметил, что у меня отклеилась борода. Слишком поздно!
Тут Карсвелл медленно покачал головой, его улыбка стала шире, дружелюбнее, он как бы приглашал ее себе в союзники. Вы же понимаете, не так ли? – говорил его взгляд. Вы же знаете, откуда я. Вирджиния похолодела от ужаса. И по мере того как шум в аудитории нарастал, Карсвелл одними губами произнес, обращаясь к Вирджинии, как мужчина мужчине.
– Сучки, – произнес он, беззвучно шевеля губами.
– Послушайте! – рявкнул Оппенгеймер тоном того самого сержанта, каким он когда-то был в Корее. – Позвольте мне предложить компромиссное решение.
Толпа немного успокоилась, и Вите пришлось проглотить то, что она собиралась сказать, остановившись на середине предложения.
– Профессор?… – Оппенгеймер сделал жест в сторону Виты. – Мне очень жаль, я не имею чести знать вашего имени.
– Ви… Ви… Ви… Вита, – начала она, чуть не взвизгнув от смущения.
– Ну что ж, профессор Вита, – продолжал Оппенгеймер, – может быть, вы окажете нам честь и пройдете сюда. На сцену?
– Я? – Вита прижала руку к горлу. – Я… я… я…
– Вот-вот, ты, ты, ты, – крикнула какая-то разбитная девица с передних рядов.
«Пожалуйста, не загоняйте ее сюда!» – взмолилась про себя Вирджиния, еще ниже склонившись над столом и прижав руку к лицу. Не заставляйте меня пожимать ей руку.
– Или, – продолжал Оппенгеймер, оценив состояние Виты, степень паники, в которой она пребывала, и придя к выводу, что все ее мужество уже исчерпано, – может быть, присутствующие здесь коллеги выберут своего представителя.
Толпа зашевелилась, особенно наглые девицы с первых рядов. Устремив взгляд на передний ряд, Оппенгеймер добавил, повысив голос:
– Естественно, цивилизованным и разумным способом…
– Цивилизованным? – переспросила наглая девица из переднего ряда и встала.
– Разумным? – повторила вторая, поднимаясь. Поднялся весь ряд. Они стояли, распрямляя плечи и потягиваясь.
– Замолчите!
– Кто-то назвал мое имя?
– Идем по головам!
С радостными возгласами бой-бабы с переднего ряда поднялись на сцену и, не обратив никакого внимания на ступеньки, вспрыгнули прямо к столам президиума. Толпа подалась вперед; на какое-то мгновение Вирджинии показалось, что они сейчас всей своей массой рванут на сцену, но все просто приподнялись со своих мест, чтобы лучше разглядеть, что происходит в передней части зала. Слышался громкий топот ботинок девиц из первого ряда по дощатому полу. Они остановились перед столами президиума по обе стороны от кафедры, озаряя зал наглыми белозубыми улыбками, словно байкеры, ворвавшиеся на собрание школьного родительского комитета. Одна из них, с серебряным гвоздиком в носу, с хищной улыбкой остановилась перед самой кафедрой на расстоянии вытянутой руки от Карсвелла. Карсвелл вынужден был встретиться с ней взглядом, но в его глазах, даже несмотря на это, продолжало гореть зловещее пламя.
