Александр Снегирёв - Тщеславие
Начали подносить основные блюда. Димка предложил выпить. Откликнулись только серо-шерстяной с супругой. За знакомство.
Димкиных приятелей по «Полянке» рассадили вразброс. Лиса оживлённо беседовала со своими соседями по столу в противоположном конце театрального холла, дагестанский фантаст скучал через пару столов от Димки и так далее. Серо-шерстяной предложил снова выпить, Димка согласился. За литературу.
— А вы писатель? — поинтересовался серо-шерстяной.
— Ну… премию вот получил… Ещё не писатель, наверное.
Колбасный вперил в Димку стеклянный взгляд.
— Я вот тоже писатель, — заявил серо-шерстяной не без запальчивости. — Пишу биографии никому не известных писателей. Все говорят, зачем писать биографии плохих писателей, а я говорю, что они не плохие, а просто неизвестные. — Димка кивнул с уважением. Серо-шерстяной продолжил:
— Пока не публикуют, но я надежд, как говорится, не оставляю, а вы о чём пишете? — Он задал вопрос ненавязчиво, вдогонку к предыдущей фразе. Как бы в нагрузку. Хотелось ему узнать, за что премии получают.
— Я про жизнь пишу. Просто разные истории.
— А… — как-то удовлетворённо протянул серо-шерстяной, будто удостоверившись, что Димка очередной графоман, который описывает недавние подростковые похождения, воспоминания о которых скоро иссякнут, писать станет нечего и о Димке забудут. Его же труды будут помнить и оценят спустя века, как всё великое. Колбасный подал первое за вечер слово:
— Что вы знаете о жизни, юноша?! Я вот пятьдесят лет уже пишу! Столько всего написал, что и не вспомнишь! — Колбасный бросил несколько книжных названий, из чего стало ясно, что он Димкин кумир. Автор множества прекрасных детских книжек про приключения шалопаев и врунов. Небо там всегда ясное, а конец — счастливый. Димке эти книжки читал вслух дед.
— И что я знаю о жизни, ничего! — продолжил колбасный. — Меня должны были посадить вон за тот стол. — Он мотнул своим носом-сарделькой в сторону далёкого стола, за которым разместился маршал-попечитель со свитой. Ещё и пальцем указал. Кривоватый артрозный палец так и целился в кажущиеся на расстоянии маленькими фигурки сидящих. Палец поворачивался, будто давя эти фигурки. — А посадили меня сюда, на самую галёрку. Я член Союза писателей СССР, лауреат премий, в том числе и международных, герой соцтруда, сижу здесь, а на почётных местах чёрт-те кто! Друзья и родственники спонсоров, телевизионный кривляка и очередной формалист, актуальный писатель! Тьфу! — Колбасный залпом выпил бокал вина, сразу за ним рюмку водки, которую запил вторым бокалом, стоявшим перед жёлтым бородавчатым соседом.
Димка тоже выпил. Подали суши. Супруга серо-шерстяного схватила сразу две штучки.
— А горячее будет? — поинтересовался у официантки бородавочник.
— Будет шницель.
Бородавочник сладострастно причмокнул.
— Я недавно удивительную телепередачу смотрел, — заговорил, вглядываясь косящим глазом в суши, кукольный. — Сейчас, оказывается, везде поддельный васаби продают…
— Чего? — встрепенулся бородавочник.
— Васаби. Японский хрен. Вот он, зелёный. Ты что, Палыч, не ел никогда?
— Может, и ел, не помню. У меня жена всё запоминает.
— В этой телепередаче сообщили, что от сырой рыбы и поддельного васаби в нас поселились шестиметровые глисты и образовали коллективный разум. Представляете!
Все притихли. Каждый стал прислушиваться к собственному организму, коллективный разум уже успел там крепко угнездиться или только зарождается? Супруга серо-шерстяного даже жевать перестала, замерев с набитым ртом. «А что, если этот разум давно управляет всеми нами?..» — подумал Димка. В детстве врачиха сильно напугала его глистами. С каким удовольствием маленький Димка выпил таблетку, гарантирующую гибель этих гадких существ. Маленький Димка представил себе, что цивилизация глистов гибнет безвозвратно, как цивилизация каких-нибудь инков или майя. Ему как раз попалась книжка с красивыми картинками про древних индейцев. А может, индейцы погибли тоже из-за того, что кто-то таблетку выпил?..
Димка оглядел своих новых знакомых. Серо-шерстяной меленько жевал селёдочку, вытягивая изо рта тоненькие косточки, его супруга плотоядно смотрела на последний оставшийся на блюде ролл, жёлтый бородавочник вычищал языком застрявшие в съёмной челюсти кусочки пищи, кукольный облизывал вилку своим ротиком-бантиком, колбасный кумир Димкиного детства не отрывал налившихся кровью глаз от далёкого стола. От выпивки его нос-сарделька побурел, проявились красные запятые сосудиков. Димке стало казаться, что окружающие его люди ведут себя странно. Ёрзают, извиваются…
Димка присмотрелся к далёкому столу, во главе которого восседал маршал-попечитель. В рассадке гостей и вправду присутствовал едва уловимый смысл. Самые ловкие, те, что покинули зал церемоний первыми, заняли места поблизости от главного стола. Главный стол предназначался для министра культуры и приглашённых артистов-звёзд. Ни министр, ни звёзды так и не явились, но все по инерции стремились оказаться поближе к этому столу. Стол был занят, как уже отмечалось, маршалом-попечителем и несколькими мужчинами и дамами. Актуальным писателем, естественно, был Гелер, рядом сидел телеведущий, автор программы о культуре. К нему ежесекундно кто-нибудь подходил. Поздороваться, улыбнуться, напомнить о себе. Телеведущий излучал, тепло, делал вид, что помнит всех поимённо, но чувствовалось, что ему очень хочется спокойно поесть. Этого сделать не получалось, всё новые и новые почитатели подобострастно теребили его.
Димка захмелел, и ему стало казаться, что многие гости отчётливо напоминают классиков. То ли градусы Димке в голову ударили, то ли некоторые мужчины осознанно или бессознательно копировали внешность великих. Виднелись три-четыре Толстых и примерно столько же Гоголей. За соседним столом в угаре спора размахивал руками всклокоченный Достоевский. Чеховы всасывали жульены, Зингеры рвали на части шницели, Хемингуэи жрали суши. Один Чарльз Буковски собрался, было, закурить, но его одёрнули, курить положено строго в отведённых местах. Кроме того, Димке стало казаться, что колбасный похож на его деда. Командира пулемётной роты. Чем больше Димка пил, тем больше нежности он испытывал к варёно-копчёной физиономии. Только дед волосы не красит и на лысину не начёсывает. Может, это не дед читал ему книжки вслух? Может, сам колбасный читал?..
Стало душно, включили кондиционеры. Порыв воздуха задрал начёсанную на лысину прядь дедовского двойника. Он звучно прихлопнул её на место, продолжая сверлить взглядом лица тех, кто без всякого права расселся на почётных местах. Дамы за столом маршала-попечителя заливисто хохотали, хлопнуло шампанское. Жёлтый бородавочник набрал полный рот чаю и принялся звучно полоскать, устраняя таким образом застрявшие во вставной челюсти остатки десерта. Димка уже собрался обратиться к колбасному, сказать, как он его обожает, как он похож на его деда, который очередями своего «максима» кучу фашистов вывел из игры, но колбасный Димку опередил.
— Вот паршивцы драные… — тихо и безнадёжно выдавил он. Его нос к тому моменту превратился из розовой сардельки в кирпично-бордовую «краковскую». — Паскудники, сволочи! Витьке денег дали, а про меня забыли… — Из налитого глаза выкатилась слеза.
— Евгений Николаевич, не расстраивайся, — тронул его за руку кукольный, обратив наконец внимание на депрессию колбасного. — Ну не пригласили тебя за стол, ну и что? Делов-то! А деньги в следующем году вручат, они же по алфавиту работают. Я вот недавно одну телепередачу смотрел…
Колбасный обронил ещё несколько слёз и вдруг откусил край бокала. Раздался хруст, какой бывает, если наступить на прихваченную утренним ледком ноябрьскую лужу. Кукольный застыл с приоткрытым ротиком, даже пышная седина слегка опала, как сливки на просроченном торте.
— Евгений Николаевич…
Сквозняк снова поднял начёсанную прядь на черепе колбасного, но он уже не обращал на это никакого внимания. Прожевал стекло и сплюнул. Хрум-хрум, тьфу. Несколько мелких осколков повисло на нитке слюны. Супруга серо-шерстяного огляделась с испуганной диковатой улыбочкой. Жёлтый бородавочник так и остался сидеть с надутыми, как у хомяка, щеками, полными чаю. Пока все приходили в себя, Евгений Николаевич куснул бокал ещё разок. Тут бородавочник, наконец, проглотил своё полоскание и вцепился в руку Евгения Николаевича, держащую искалеченный бокал. Некоторое время они молча боролись, а потом Евгений Николаевич, колбасный кумир Димкиного детства, по-дурацки улыбнулся и плюнул жёваными осколками в морду бородавочнику. И в остальных принялся плевать. Сосиски дрожали, орошая окрестности стеклянно-слюнявыми брызгами. Так плюются маленькие детки, когда хулиганят за столом. Сидит капризный бутуз на своём стульчике и, вместо того чтобы глотать пюре из тыквы, с силой разбрызгивает его ртом. Губы при этом вибрируют. В более позднем возрасте бутуз таким манером будет имитировать звук мотора, играя в машинки.
