Роман Солнцев - Золотое дно. Книга 1
— Привет, товарищ Узбекова! — И Хрустов весело пояснил Тане. — Одна из лучших наших работниц в Стройлаборатории. Как живете, товарищ Узбекова? А ты, Тань, записывай.
Маша растерянно пробормотала:
— В свете решений… перевыполнили… на двенадцать… А вы из какой газеты?
— Какая разница! — перебил Хрустов. — Какая разница, милая Маша! Все это мелочи — журналы, газеты… Газета — бабочка века, живет, пока светло — до вечера… а вот вечером… — Лева озабоченно потер пальцем лоб, поманил Машу в сторону. — Тихо, Мария! Комсомольское поручение. Надо не осрамиться. На высшем уровне… — он едва заметно кивнул на Таню. — Это дочь знаешь кого? Секретаря обкома. Хотя тебе это ни к чему. И вообще, не важно — звание, чины, погоны… Не ради этого живем, верно? Если только ради этого жить… о-о, мне становится скучно, мозг покрывается волосом, как говорил Маяковский. — После этого «артобстрела», увидев, что Маша потерянно заметалась серыми глазками, ничего не понимая, Хрустов перешел к главному. — Эта дочка, эта фря… приехала посмотреть на ГЭС. А папаша на мраморном. А ключи от восемнадцатого номера увез с собой. Усекаешь? Возьми у тети Раи, у нее есть вторые. Она тебе даст. Как-никак, ты у нас активистка, давай! Жми! — Хрустов угрожающе понизил голос. — Замерзнет девочка — нагорит нам всем! Ну?!
Маша, наконец, уразумела, что от нее требуется. Но, видимо, какие-то сомнения тронули ее невинную душу. Вытянув шею, она старалась рассмотреть приезжую, а Хрустов, топчась на снегу, все заступал ей дорогу к Тане, не давал смотреть.
— Ты чего, чего?.. — зашептал он. — Уж не ревнуешь ли, Мария?! Ну-ка… потрогай мой лоб! — Он взял ее руку, снял варежку в пятнах масляной краски и приложил горячие пальчики к своему лбу. — Ну? Нормальный? Думала, с ума сошел — ухлестывать за дочкой секретаря обкома?..
— А че она с чемоданами? — спросила тупо Маша.
— Как че?! Платья… туалеты… Она ж не то, что мы — простые люда. То синее наденет, то красное. Ну, иди, иди!
Маша все колебалась, Хрустов сжимал кулаки и оглядывался на Таню — может, она уже обо всем догадалась, топнет ножкой сейчас и убежит. Нет, Таня ждала, трясясь на морозе, стукая сапожком о сапожок, а поймав взгляд Хрустова, тут же ему вымученно улыбнулась. «Бедная девчонка!»
— Да иди же ты!.. — воскликнул Хрустов. У него сил больше не было уговаривать. — Машутка!
— А когда… — забормотала Маша Узбекова, — а когда же наша комсомольско-молодежная… ты обещал!
«Театр! Истинный театр! — плакал и смеялся про себя Хрустов. — Развергнись, земля — я не могу!!!»
— Обещал! И не отказываюсь! — застонал он. — Но не сейчас же! Стройку лихорадит. Зинтат вспучило, люди ночей не спят. За каждый час я старею на год. Как можно думать о своем личном?.. Где наша бескорыстность, принципиальность? Мария! Не узнаю тебя.
Мария понурилась.
— Щас принесу… — и потопала к мужскому общежитию, где сидела вахтерша тетя Рая, она же комендант всех домов.
Хрустов обернулся, робко подошел к Тане, обнял, сжал ее.
— Замерзла, милая?.. Сейчас. Она принесет бумажку одну… на подпись… и пойдем. — Хрустов расстегнул свой полушубок и спрятал девушку от сумеречного ветра.
Таня смотрела на белую реку с черными клавишами промоин, на белые берега. На той стороне, где они только что были, уже вспыхнули желтые огоньки. Зимой рано темнеет. Правее, за круглыми формами Бетонного завода, там, в наступившей мгле, казалось, торчат небоскребы без окон, гигантские бетонные пальцы, бетонный лабиринт — так выглядит отсюда плотина будущей Ю.С.Г. Мигают желтые и красноватые огоньки — это ползут крохотные машины…
— Какая огромная у тебя стройка, — прошептала Таня. — Только зябко тут. Все время ветер, да?
— Ничего! — сказал Хрустов. — Вот неделю назад были морозы — самолеты на лету падали!
— Самолеты? — наморщила лоб Таня.
— Ну, воробьи!.. Глупенькая… дай я тебя поцелую! Это и есть плотина. Она деревянной опалубкой покрыта. Щиты снимем… снимут мои люди, — поправился Хрустов, — мои рабы… рабыни… — он подмигнул, — и останется тело плотины из бетона. Это выражение такое — тело плотины… — Он улыбаясь разглядывал Таню. — Ничего… оно красивое… потом увидишь. Хочу все краны заменить! — Вдруг запальчиво заговорил он. — Вон ту гору — подвинуть! По рельсам. Своего зама — убрать в Москву. Хоть в замминистры, сейчас так делается — убирают вверх, чтобы не мешали делу.
Таня провела ладошкой по его щеке, по белесым волоскам бороды.
— Ты изменился, страдания не прошли даром.
— А ты… стала еще красивей.
— Для тебя, — загадочно сказала Таня. — Для тебя я всегда буду красивой.
«Дура, что ли? — подумал Хрустов озабоченно. — „Страдания“… „Для тебя“…»
Таня прижалась к нему, зарылась носом в облезлую овчину его полушубка, коленки уткнулись в его коленки, Хрустов задрожал.
— Неужели ты, милый… мог отравиться без меня? — хихикнула Таня.
— Да, — отрезал Хрустов.
— И… и яд бы нашел?
— У меня товарищ — врач. Дома полкилограмма мышьяка лежит. С хлорофосом — верняк. — Он сделал вид, что опомнился. — Ну, а ты как добиралась? Что не расскажешь? — Скалясь от возбуждения, он оглянулся — Маши все еще не было. — Г-гов-вори!
— Ой, что было! — Таня оттолкнулась ладошками и рассмеялась. — Этот парень ко мне ночью стучится… а я ведь возле вокзала, народ разный, страшно… Но я будто почувствовала, что от тебя. Отпираю… а он: погоди открывать, сначала спроси: кто… Я, говорит, от Льва Николаевича Хрустова… ему плохо без тебя.
«Дура она, явная дура», — закручинился Хрустов, заглядывая в ее лицо. Слушая рассказ, он представлял себе, как Алеша Бойцов обстоятельно пьет чай у нее дома, вытирает взмокший лоб, листает альбом с фотографиями, расспрашивает, и Таня ему показывает, кто где изображен. Когда выяснилось, что Таня не знает дороги на стройку, Бойцов, краснея от растерянности, предлагает свои услуги — рыцарь! И они едут, и Алеша в поезде развлекает ее фокусом, который показывал на вокзале Хрустову.
— Хочешь? — встрепенулась Таня. Она достала платочек, накрыла платочком указательный палец. — Раз! И два! Смешно, правда?!
Хрустов зарыдал:
— Ы-ы-ы… смешно!..
Наступило молчание. Таня глубоко вздохнула.
— Вот, — сказала она. — А с мамой я простилась, Левушка…
— Умерла старая… — понимающе кивнул Хрустов. — Бедная моя.
— Да что ты? — испугалась Таня. — Я распрощалась — мол, уезжаю к Левушке! Она тебя не знает, но я все объяснила. Раз в жизни бывает… чтобы такая любовь. Три года! А сестренка моя… ты ее не знаешь… Верка говорит: ой, вот мы похожи… а ты вся такая таинственная, исчезаешь навеки… а я тут останусь прозябать.
— Ничего. — Хрустов закурил, посорил искрами на снег. — Найдет и она свое счастье.
— И то, — согласилась Таня. — За мною ухаживал дядька один из гастронома. Ску-учный! Я ему отказала. Мол, я другому отдана. — Она обняла его и прижалась.
Хрустов как бы заново увидел на синем снегу ее чемоданы и сумку, и до него дошло, что это — приданое, что Таня, конечно же, приехала всерьез, именно к нему. И наверняка всем объяснила, как и куда писать. «Сейчас бы проснуться одному!»
Сзади заскрипел снег, Хрустов резко обернулся, — это была Маша Узбекова. Она незаметно передала ему ключ.
— Ну, я потом… — вяло буркнул Хрустов Маше, — подпишу… документы… Главное, чтобы они были готовы… До свидания, Узбекова.
Что уж подумала Узбекова, неясно, но явно ожила.
— Иду на рабочий участок! — бодро ответила она, окинув презрительным взглядом мерзнувшую в шубе городскую девушку.
Хрустов сжал изо всех сил ключ и наполнился страхом и радостью: что-то теперь будет? У них до утра есть квартира.
— Ну-с, идем! — Легко поднял чемоданы. — Соловья баснями не кормят. Ты, конечно, устала. Если бы я знал, я бы тебе специальный вагон выслал, румынский… там и мебель румынская…
Они уже подходили к дому номер три, где живет начальство, как им навстречу попался Леха-пропелллер, он несся с книгами подмышкой. Увидев Хрустова, ревниво оскалился:
— Ты че вчера трусы свои постирал — и на мою подушку?.. я спать ложусь, смотрю…
— Чего?! — возмутился Хрустов, и минуту они кричали одновременно.
— Че, говорю, трусы… синие свои?..
— О каких глупостях вы говорите?
Хрустов, наконец, оттеснил Леху, да Леха и сам замолк, поняв, что зря мешает товарищу — позиции у того прочные. Леха застеснялся, осознав, что в нем говорила зависть и мужская дурь, доведенная до крайней степени отсутствием прекрасных девушек на ГЭС, замахал руками, уронил книжки — и униженно подбирая их, шелестя страницами — убежал. Хрустов высокомерно усмехнулся:
— Это наш жаргон, Таня. Не обращай внимания. Опять взрывники не во время сработали, корова забрела — на кран ее забросило! Ну, идем, идем, милая…
