Анна Гавальда - Утешительная партия игры в петанк
Почувствовал, как ее ногти впились ему в плечо:
— Кто эта брюнетка на фотографиях? Это о ней ты говорил мне несколько дней назад, это она умерла? Мать какого-то там твоего друга? Это из-за нее ты так себя ведешь последнее время? Кто она? И что все это значит? Что-нибудь в духе Mrs Robinson?[98]
— Ты все равно не поймешь…
— Да что ты? А ты попробуй, — взорвалась она, — скажи мне. Растолкуй, раз я такая дура…
Шарль с секунду поколебался. Он знал, что сказать, мог ей все объяснить одним словом, но не решился.
Не из-за Лоранс, из-за Анук. Одно только слово, но он никогда в нем не был уверен. Когда-то давно оно застряло у него глубоко внутри и так там и оставалось все эти годы, и вот ведь, в конце концов, явилось причиной полного сбоя.
Поэтому он заменил его на другое. Не такое откровенное, попроще:
— Это нежность…
— Не знала, что все так серьезно, — не задумываясь, ответила она.
— Да? Тебе повезло…
— …
— Лоранс…
Она уже повернулась к нему спиной и пошла наверх.
Он подумал было догнать ее, но услышал, как она напевает: God bless you please, Missize Robinson, na na nani nana,[99] и решил, что она так ничего и не поняла.
И никогда не захочет понять.
И, держась за перила, продолжил спускаться вниз.
И правда… Благослови ее, Боже.
Сделай хоть это, после всего, что Ты заставил ее пережить.
Машина Лоранс была припаркована неподалеку. Он прошел мимо, остановился, вернулся, вырвал страничку из записной книжки, черкнул несколько слов и сунул под дворник.
Что это было? Муки совести? Извинения? Объяснение в любви? Прощальные слова?
Нет…
«Матильда просила передать, что на субботу все остается в силе».
Это было в его духе. Абсолютно в его духе.
Шарль Баланда. Наш герой. Через неделю ему будет сорок семь, любовник-рогоносец без каких-либо прав на ребенка, которого он воспитал. Прав никаких, и это он помнил, но ведь было и что-то более важное. Он не забыл, он оставил записку, значит, не все так безнадежно. Эта девочка — она справится.
Уходил, ощупывая карманы в поисках носового платка.
Ведь опять ошибся.
Не все выплакал в самолете.
6
Коротко поздоровался с коллегами. Сел в свое кресло с потертыми подлокотниками. Попытался сосредоточиться. Для начала включил компьютер. Пятьдесят восемь писем. Вздохнул. Отделил зерна от плевел, время от времени встряхивая головой, отгоняя от себя домашние проблемы. Случайно открыл спам: Greeting, charles.balanda, did yon ever ask yourself is my penis big enough?[100] Криво улыбнулся, выслушал жалобы, раздал советы и наставления, проверил работу молодого Фавра, нахмурил брови, взял планшет, с поразительной скоростью все исчеркал, переключился, задумался, надолго задумался, убрал фотографию Л., пытался понять, не отвечал на звонки, чтобы не сбиться, одни ошибки исправил, другие наделал сам, просмотрел свои записи, полистал справочники, поработал, опять задумался, отправил документ в печать и, потягиваясь, встал.
Осознал, что уже три часа дня, долго стоял у принтера, пока не сообразил, что закончилась бумага, новой пачки не нашел.
Взбесился.
Шарахнул по принтеру, от удара лоток для бумаги заклинило, чертыхнулся, выругался, набросился на бедного Марка, который хотел было ему помочь, в общем, наказал всех за абсурдность того, что выпало на его долю за последние месяцы, и за тяжкое бремя рогоносца.
«Бумага! Где бумага!» — твердил он, как помешанный.
Отказался идти обедать. Спустился во двор покурить, наткнулся на соседа снизу, который стал ему жаловаться на бесконечные протечки:
— К чему вы мне все это рассказываете? Я что, сантехник?
Пробормотал извинения, которых никто не услышал. Чуть не завелся было по новой с пол-оборота, заметив папку с надписью «Расходы» по стройке PRAT в Валансьене, сдержался и, мудрый опытом, вернулся в отчий дом остаток дней своих прожить с своими чертежами.[101]
В конце рабочего дня позвонил адвокату:
— О! я вам сейчас расскажу, как продвигаются ваши процессы! — пошутил тот.
— Помилуйте, только не это! — ответил Шарль в том же тоне, — я вам плачу такие деньги как раз потому, что и слышать об этом ничего не желаю!
Они проговорили больше часа, на другом конце провода бесперебойно работал счетчик, и под конец Шарль произнес:
— Скажите… А семейные дела вы ведете? — спросил и тут же пожалел.
— Бог мой, нет, конечно! Но почему вы спрашиваете?
— Да так, ничего. Ладно… Возвращаюсь к моим обязанностям… Пойду творить для вас новые возможности меня обирать.
— Я уже не раз вам говорил, Баланда, обязанности — это коррелят профессионализма.
— Послушайте, вынужден вам признаться… Ненавижу эту вашу фразочку, будьте добры, придумайте в следующий раз что-нибудь новенькое…
— Ха! Ха! В другой раз мы с вами будем обедать в «Амбруази», за мной ведь должок!
— Ну да… Если я к тому времени не окажусь за решеткой…
— О, для нашей Республики это будет большая удача, друг мой! Чтобы такой человек, как вы, да нашел возможность проявить интерес к нашим тюрьмам…
Шарль долго смотрел на свою руку, все еще лежащую на телефоне.
«Почему вы спрашиваете?»
Действительно, почему? Смешно. У него же нет семьи.
* * *В кои-то веки ушел из офиса не последний и решил дойти до «Арсенала» пешком.
На площади Бастилии прослушал автоответчик.
«Надо поговорить», прозвучало в трубке.
Поговорить.
Забавная мысль…
Его угнетало не столько то, что сам он все больше отдалялся от этих берегов, а то, что берега подмывает вода.
И все же… Может быть… Отменить встречи, уехать подальше и вновь, как когда-то, посреди бела дня задернуть в номере шторы… Но все, что придумывал этот мужчина, идя по бульвару Бурдон, тут же опровергал архитектор: почва с обеих сторон стала слишком зыбкой, пришло время признать, что будущего здесь не построить.
Здание простояло одиннадцать лет.
Переходя на другую сторону, почувствовал, как в нем ухмыльнулся подрядчик: никто не может его упрекать за стройку более чем десятилетней давности.[102]
Исполнил свой долг, пожал руки всем, кому полагается, напомнил о себе нужным людям. Около одиннадцати, очутившись в ночи перед статуей Рембо, которую он ненавидел (разломанный надвое «путник в башмаках, подбитых ветром», и под этой ерундой надпись: «путник, в башмаках, взлетевших к верху»[103]), помедлил в нерешительности и сбился с пути.
Или, наоборот, его нашел.
7
— Ого! Явился не запылился! Ты вообще-то знаешь, скока щас времени? — подбоченившись, накинулась она на него.
Он отмахнулся от нее и прошел на кухню.
— Ну ты и нахал… И почему не позвонил? Я, заметь, могла бы быть и не одна…
Увидела, как вытянулось его лицо, и рассмеялась.
— Да ладно… Я же сказала, «могла бы», ок? Могла бы… — и поцеловала его.
— Ну проходи, будь как дома, собственно, это твой дом и есть… Welcome home, дорогой, и что же привело тебя сюда? Хочешь поднять мне квартплату… — и спохватившись: — О-па! Что-то ты сам не свой… Снова русские достают?
Он не знал с чего начать, не знал, сумеет ли он это сказать, поэтому выбрал что попроще:
— Я замерз, хочу есть и хочу, чтобы меня любили.
— Черт возьми… Плохо дело! Ладно… Пошли…
— Могу сварганить тебе омлет из не самых свежих яиц на просроченном масле. Пойдет?
Она смотрела, как он ест, открыла банку пива, отклеила свой никотиновый пластырь и стрельнула у него сигарету. Отодвинув тарелку, он молча смотрел на нее.
Она встала, зажгла подсветку вытяжки над плитой, выключила остальной свет, вернулась и поставила табуретку к стене, чтобы облокотиться спиной.
— С чего начнем? — спросила вполголоса.
— Не знаю, — он закрыл глаза.
— Нет, знаешь… Ты всегда все знаешь…
— Нет. Теперь уже нет.
— Ты…
— Что я?
— Ты знаешь, отчего она умерла?
— Нет.
— Ты звонил Алексису?
— Звонил, но забыл спросить…
— Ну ты даешь!
— Он меня взбесил, и я бросил трубку.
— Понятно… Хочешь чего-нибудь на десерт?
— Не хочу.
— И правильно, у меня все равно ничего нет… А коф…
— Лоранс мне изменяет, — перебил он ее.
— То же мне новость, — усмехнулась она. — Ой, прости…
— Это что, ни для кого не секрет?
— Да нееет, я пошутила… Кофе будешь?
— Получается, все знали…
— Есть еще травяной чай «плоский живот», если хочешь…
— Может, это я изменился, а Клер?
— Или «спокойная ночь»… Тоже неплохо, «спокойная ночь»… Расслабляет… Что ты говорил?
