Катя Рубина - Все-все-все и Мураками
Их теперь по-другому обучают. Их теперь логически. Он и меня поучает.
Я ему вечерами читаю, что написала, он жестко критикует, и правильно: он всегда трезво и логически смотрит на жизнь. Дельные замечания делает.
Иногда так говорит:
— Это абсолютная туфта, это неинтересно, глупо и несовременно, не прикольно. Это никто не будет читать.
Тогда я переделываю. Потому что мне хочется, чтобы было интересно и чтобы хоть кто-нибудь да прочитал.
Недавно в «Вечерней Москве» я прочитала заметку под названием «Исчез, как утренний туман». Это была статья о фантастическом исчезновении автобуса. Люди купили билеты в надежде совершить увлекательную экскурсию и получить незабываемый сервис. Дальше шла какая-то непонятка, просто белиберда. Совершенно не было ясно: пропал автобус вместе с пассажирами или он испарился еще до экскурсии? В общем, как корова языком слизнула, и больше ни слуху, ни духу. Туроператор вообще не знал о существовании такого автобуса.
У Вальки и Инесски во «Взгляде на Восток» все прямо на хорошо и отлично и даже лучше, соусы просто нарасхват, и вазочки — те, что Инесска недавно из Пекина привезла, — все уже раскупили. Они опять в Китай собираются, потому что и соусы тоже заканчиваются, и вееров практически не осталось, и свитков всего штуки три-четыре.
Колин клуб «Исход» стоит весь в лесах, там ремонт.
Произошли обвал и затопление в подвале. Дом чуть не рухнул, но все-таки не рухнул. Он покачнулся и осел. Теперь подвала в доме нет. Электрические щиты перенесли прямо Коле под дверь.
Эффектно смотрится. Дверь, рядом ящик с черепом и костями, сверху над дверью надпись — «ИСХОД». Очень концептуально.
Дом обшивают железными балками.
Самого Колю я за это время ни разу не видела, честно говоря, от этого ни капельки не страдаю, хотя конкретно мне он ничего плохого никогда не делал.
Тетя Дези занялась воспоминаниями. Она решила книгу о Боре написать, типа монографии, но с элементами Ибсена — по аналогическим моментам и теоретическим аллюзиям. Она теперь даже реже стала всем нам звонить, а когда ей звонишь, то разговаривает формально. Чувствуется, некогда ей бытовые проблемы обсуждать, она вся в писании и творении и довольна до жути.
Анжелка со своими пациентами работает, но теперь несколько меньше. Она пошла на курсы японского, говорит, хочу в оригинале его почитать, все-таки не посторонние люди. И вообще, я уверена, что в переводе все, как всегда, с ног на голову. Я ей не возражаю, тут она права: в переводе иногда такое понапереводят, что оригиналу даже в кошмарах не снилось.
Зюзикова, ну та, врач-нарколог, решила Витькой конкретно заняться. Видимо, он ей сразу чем-то приглянулся. Чудны дела… Она абсолютно бесплатно провела ему дополнительную чистку организма плюс какие-то еще профилактические меры. Ходит к нему каждый день. Слушает его. Витька, надо сказать, поддался положительному влиянию Зюзиковой, как-то помягчел, наверное, чистка свое дело сделала. Сидит, работает, пишет, говорит, что собирается вернуться к своей диссертации. За собой стал следить, бреется.
Про Мураками пока ничего не слышно. Наверное, новый роман сочиняет. Подождем.
Все вроде бы вошло в свое русло и, в общем, стало как всегда. Но все-таки иногда, особенно вечерами, мне становится грустно. Это абсолютно беспричинная грусть, такая с виду легкая, но достаточно плотная.
Сегодня какой-то особенно теплый летний вечер. Я сижу на кухне, курю и смотрю на заходящее солнце.
Солнце такое ярко-оранжевое, доброе. Завтра, значит, будет теплый хороший день. Над столом кружится муха.
Я обдумываю финал моей книги. Ничего не выходит. Хочется сказать, что все-таки любовь всегда на первом месте, что любовь — это необыкновенно и чудесно. Совершенно неизвестно, откуда она появляется. Иногда мы принимаем за любовь что-то другое, но это «другое» никогда не заменяет ее, являясь лишь блеклым подобием. Если думаешь: «Я люблю за то-то и то-то…», то это уже не любовь. Настоящую любовь ни с чем не спутаешь, она проникает внутрь, захватывает и возвышает.
Звонок в дверь.
На пороге стоит Полюшко, весь в черном, с клетчатым чемоданом и пестрой авоськой.
Он прямо с порога поет шубертовского «Шарманщика»:
— Хочешь, будем вместе горе мы терпеть?Хочешь, буду песни под шарманку петь?
Я киваю.
