Григорий Свирский - Люба – Любовь… или нескончаемый «Норд-Ост»
Судебная улита едет, когда-то будет. Пока известно, если суд признает АНТИК виновным,то Любовь Рябову упекут в тюрьму… на целый год. Мы с женой успокаиваем Любу, даем ей бесполезные советы, и, что б хоть как-то ей помочь, отправили письмо Генеральному Прокурору Соединенных Штатов Америки, описав все злоключения Любы Рябовой в России и ее заслуги перед наивным и предельно доверчивым американским народом. (Письмо в Приложении) И вдруг в Москве – НОРД-ОСТ. Мы были ошеломлены легкостью, с которой ГБ отравило 138 ни в чем неповинных зрителей мюзикла «НОРД-ОСТ». Чтобы выбрать это наиболее легкое для него решение за плечами отравителя должна быть многолетняя безответственность и глубокое презрение к человеческой личности, цена которой в России, по его убеждению – грош.
И ведь не о спасении страны шла речь. А только о том, чтобы отшвырнуть мольбу несчастных чеченских «вдов-террористок» о мире и продолжить ненавистную обществу бойню в Чечне.
Его и сомнение не посетило – властительного генерала от жандармерии, чекиста-отравителя – ограничиться ли атакой cпецкоманды «Альфа», которая заранее проникла в здание и взяла на мушку террористов? Или травить заодно и жертвы, весь переполненный зал, отправив на тот свет до 150, как они предвидели, зрителей? – к чему зряшные сомнения, ведь со времен ленинского ЧК органы безопасности страны, действительно, ни за какие свои преступления не отвечали. Ни за какие!.– И никогда… «Люстрация», судя по всему, чекистам не грозит, и вот на наших глазах результат: ПРАВО ЧЕКИСТОВ НА БЕСПРЕДЕЛ ВОШЛО У НИХ В КРОВЬ…
Но реакцию ЛЮБЫ РЯБОВОЙ на трагедию «НОРД-ОСТА» невозможно ни с чем сравнить. Она кричала по телефону. Плакала, как если бы там взорвали ее маму Веру.
– Григорий! Полина! Вы слушаете известия?! Пустили отравляющий газ в зрительном зале.
Я тут же включаю телевизор. Вижу, как солдаты выносят из зала несчастных зрителей, перекинув их через плечо, как сосиски. Вытаскивают складывают у дверей, как дрова. Нет ни одного врачебного халата. Нет носилок.
Ясно, Лубянка правит бал. До мельчайших деталей чекистами продумывается убийство, никогда – спасение…
– Любочка! Да не реви ты в голос!. Так было все годы. На русской земле идет и идет нескончаемый Норд-Ост. С 1917 года. Задумайся хоть на секунду. Брось взгляд на свою историю, хоть история никогда не была твоим любимым предметом…
В 1918 граждан в шляпах хватали на улицах, ЧЕКА стреляла за «социальное происхождение». В Ленинграде трупы «буржуев» свозили на свалку в грузовиках. Ежедневное убийство и убийством не называлось «…Ставили к стенке», «списывали в расход». «Хлопнуть», «угробить» – терминология тех лет, ты что, не слыхала? Чего ж ты удивляешься?
– Нас, на благословенном химфаке, травили все же в индивидуальном порядке. А ныне весь зал без разбору! – всхлипывала она.
– Люба, ты еще дитя! Потому и в стрессе… В начале двадцатых командарм Тухачевский травил газами тамбовских крестьян, недовольных «продразверсткой». Газеты писали о тысяче отравленных.
Сталинские годы от тебя далеки, как пунические войны. Спроси у мамы Веры, как половину народа объявили врагами народа. Пятьдесят миллионов невинных людей затравили до смерти. О том здесь, на Западе, толстенные книги вышли. «Большой террор». Исследования обстоятельные, спокойные. Травили ведь не их, а нас…
А о многом на Западе и знать не знали. Могли ли они постичь, скажем, психологию наших маршалов? Тимошенко? Жукова?
В финскую, война только начиналась, Красная армия залегла у линии Маннергейма. Финны уничтожали наступавших – полк за полком.
Маршал Тимошенко успокоил своих штабистов, обеспокоенных чудовищными потерями,
– Россия – страна многолюдная!
И Хрущ и «Бровастый» того же замеса…
Что стряслось в шестидесятые, не тебе рассказывать…
Вот теперь Путин пришел. – Я, Любочка, человек любопытный. Спросил его. Официально. Через его службу по общению с общественностью, на их специальном бланке, который вызвал по интернету, и служба уверила меня, что непременно доведет вопрос, ввиду его важности, до САМОГО.
Вопрос такой:
«Давно известны цифры многолетних злодеяний фашизма, – написал. – В БУХЕНВАЛЬДЕ, через который прошло 250 тысяч, было уничтожена 71 тысяча людей. т.е. 28,4%. Из Ванинского порта с 1936 по 1953 транспортировано на КОЛЫМУ 2 миллиона зеков. Вернулось назад 50 тысяч, т.е. 2,5 процента… Разгул “чекизма” был самым страшным преступлением ХХ века. Так почему же Вы упорно причисляете себя к чекистам и как-то даже добавили публично – видно, для большей ясности, что “БЫВШИХ ЧЕКИСТОВ НЕ БЫВАЕТ”.
Мне, русскому писателю, ветерану второй мировой войны, трудно понять человека, публично отождествившего себя с самыми страшными преступниками ХХ века.»
– Григорий, и он тебе ответил?
– Он разогнал всю эту свою службу «по связи». Во всяком случае, обнаружить ее мне больше не удалось…
Не дал Бог России мудрых правителей, Люба! Самый желанный, «всенародно избранный» войдет в историю своим афоризмом «мочить в сортире». А чужих мочить или своих – это уже детали…
– И все же, чтобы «мочили» сразу весь зрительный зал – такого в наше время не было, – воскликнули с другого конца провода. – Счастье, что я добилась признания суда: убивали меня «по вине администрации». А то позорили бы всю жизнь, травилась, де, «царица химфака», дуреха своевольная, от несчастной любви…
– Ты не считаешь, что пришла пора твоей тетрадочке в косую линейку. С твоими набросками о палате No 6 в конце ХХ века?
Люба тяжко вздохнула и, похоже, снова прослезилась
– Возможно, что пришла. Но я боюсь этого смертельно.
«Господи, до чего раздавили живую душу…»
– Ну, так, Любовь, присылай мне свои бумажки!
– Что именно?
– Тетрадочку в косую линейку…
– Что еще?
– Больше ничего. Если что-либо останется неясным, потолкуем по телефону..
– Что ты задумал, Григорий?
Книгу под названием «НОРД-ОСТ». Повесть или документальный роман, написанный от твоего имени. Имени жертвы. Так, как я наш «НОРД-ОСТ» воспринимаю… Издадим под двумя именами. Люба – ты по праву – мой соавтор. Или я – твой соавтор, считай, как хочешь.
– Ты с ума спятил!
– Опять трясешься?
– Естественно!
Тогда мне ничего не остается, как, издать только под своим. Тебе же, моей дорогой трясучке, на первой же странице объявлю благодарность за помощь..
– Григорий, я не имею права ставить вас под удар. Они же не шутят. Подстроят автомобильную катастрофу. Собьют грузовиком. У них огромный опыт…
– Любочка, я преодолел свой страх, когда мне было 20 лет. В горящих Мурманске и Североморске. Преодолел и в свои сорок, когда в Союзе писателей СССР бросил члену Политюро, глаза в глаза, то, что они заслуживали. Хотя это было, пожалуй, опаснее ежедневных атак на наш аэродром пикировщиков Юнкерс-87 С какой стати я буду трястись от страха сейчас, на закате своей жизни?!
Присылай! Я считаю такую книгу своим писательским долгом…
Положив трубку, Люба, как она мне потом призналась, задумалась, правомерен ли наш замысел? Не устарело ли все, что с ней произошло. Достала свежий справочник для поступающих в Московский Университет. Там, как всегда, красуются фамилии академиков и членов-корреспондентов Академии наук России, которыми Университет гордится.
И ахнула! На первом месте академик Кабанов, теперь уж, видно, немолодой. Скольких молодых ребят он кинул с той поры военным – «для испытания…» Там же, Луценко – наш бывший и на все согласный декан, наконец, вот и он – любимый братец – Николай Платэ, гусь лапчатый.
Доктор химических наук Пшежецкий не прорвался в Членкорры. Не дошла очередь. Или его польская фамилия в ксенофобской России все еще «не звучит?..»
Об академике Каргине, курировавшем в МГУ ВТОРЫЕ ТЕМЫ, издана книга. из серии «Жизнь замечательных людей». Доцент Акимова, слава Богу! снова преподает. На какое-то время ее отстранили от работы – уж слишком громко она возмущалась Пшежецким. Но теперь все затихло.
Каждую весну у химфака вывешивают полотнище: «Добро пожаловать!» Начинается очередной набор. С запасом. Это вполне понятно: химфак – остров любви, сколько-то непременно покончит собой из-за «несчастной любви», сколько-то попадет под трамвай, сколько-то просто исчезнет, как исчез талантливейший Славка, друг на всю жизнь.
Почему так складывается жизнь, что я любила и боготворила не его, друга на всю жизнь, а Бог весть кого?.. Что же такое женское сердце, в таком случае?!
Сейчас около смертоносного корпуса «А» все утопает в яблоневом цвете, и я ощущаю его аромат. И вдруг чувствую, что к нему примешивается запахи человеческих тел, карболки,тления и смерти. С трудом и скандалом провалась я на сырую измученную землю на могиле Анны Лузгай, а затем на могиле мудрой и несчастной Тони. Оглядела заросшие, да и затоптанные могилы НИИ имени ОБУХА, к которым никто не приходит.
