Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2008)
— Хорошо, я передам Вадиму Петровичу.
— Вот и передай!
Повторять ему не пришлось.
Я сгребла в охапку теплые страницы и ретировалась. Мне же лучше. Время — половина седьмого, и какого дьявола я здесь торчу.
Я не говорила Родиону, что подрабатываю фотомоделью. Официальной версией моих вечерних отлучек было преподавание русского языка марокканцу, инструктору по физическим контактам в Главном разведывательном управлении. Статус последнего предполагал некую таинственность и недоговоренность вокруг происходящего, так что в эту часть моей жизни Родион понимающе не лез.
Для достоверности приходилось выдумывать казусы.
— Знаешь, чем он сегодня отличился? “В полях растет пышница”! Понимаешь — пышница! Жалко даже поправлять.
На самом деле у меня было занятие поинтереснее. По вторникам, средам и пятницам в восемнадцать часов тридцать минут к памятнику Пушкину подъезжал джип фотографа Лени Лещинского, “тойота рав четыре” с номерами 1945 (“легко запомнить — победа над Германией”), и я, придерживая полы мехового френча, садилась в душистый, пахнущий дорогой кожей салон авто. Машина трогалась, за окном сверкала Тверская, проносилось Садовое кольцо, потом Леня сворачивал на Космодемьянскую набережную и, доехав до ветхого двухэтажного особняка, в котором располагалась студия, парковал машину в темном, сыром закутке между помойным контейнером с одной стороны и бетонным забором с другой.
О, сколько раз, оказавшись в этой зловонной норе, я вспоминала Марину!
Старые дома исторгали сонмы состарившихся и отживших свое вещей, которые ни за что ни про что мокли, сырели под снегом и, оскверненные соседством картофельной шелухи и рыбьих голов, всем своим видом беззвучно взывали о помощи — чтобы пропасть через день в оранжевом чреве мусоровоза.
Апофеозом беспощадности помойки стал день, когда на месте парковки мы обнаружили кабинетный рояль, старый, расстроенный “Оберфилд”, он стоял среди мусора, одинокий и никому не нужный, как белый слон.
— Поиграем? — предложил Леня.
Мы отыскали пару ящиков, уселись за инструмент. Лещинский вспомнил пьесу Вила Лобоса и побежал тонкими пальцами по костяным клавишам, я нашла нужную гармонию в басах и придумала пронзительный контрапункт, и лилась, вилась, словно дым, музыка.
Под конец мы совсем разошлись, прямо дубасили по клавишам, все ребра инструменту отбили. Это была среда. А в пятницу он исчез…
В студии я сбрасывала френч, Леня пристраивал на оленьи рога свой берет “модлен”, бросал на стол трехгранник “Тоблерона” — обожаю этот шоколад, — нарезку брауншвейгской колбасы, хлеб, сигареты и зажигалку, мы пили мате из отделанных серебром калабасов, потом я долго красилась, сооружала на голове вавилонскую башню, подбирала наряды, Леня расставлял аппаратуру, настраивал освещение, после чего усаживал, укладывал или устанавливал меня в нужные позы, он снимал ретро, это нужно было для тематического сборника клип-артов, и в ход шли веера, павлиньи перья, ридикюли, горжетки и жабо Муртады.
Позирование продолжалось до позднего вечера с последовательным переходом от неприступной матроны с туго заплетенными косицами вокруг чела к куда более раскрепощенным сюжетам. Мне и самой смешно было наблюдать, как шаг за шагом презрительно поджимавший губки синий чулок превращается в полуобнаженную красотку с плакатов пин-ап. Пленительная ролевая игра; и так не хотелось потом снимать веселые юбки в крупный горох, матроски и гольфы, разрушать бабетту…
Но — ничто не вечно. Окончен бал, часы двенадцать бьют… Карету мне, правда, все равно подадут — но только до метро. За сорок минут пути грезы развеются, взор погаснет, и я приду домой уставшая и никакая .
— Как марокканец? — спрашивал обычно Родион, едва я переступала порог прихожей.
— Тюль... — отвечала я, закатывая к небу глаза.
— Какой еще тюль?
— Представляешь: это у него тюльпаны. Весь вечер бились — так и не научился.
Четвертый час сижу над “Машей и медведями”. “Жили-были старик со старухой…” Вот как, как перескажешь это своими словами? “Однажды два пенсионера…”, что ли? А надо колпак переколпаковать, перевыколпаковать и успеть сделать это до вечера, потому что завтра уже будут верстать.
Корольков с Сорокой уехали на склад, в офисе осталось одно бабье царство. За спиной у меня квакают бухгалтерша Владлена Узьминична и Косая. “Квака”, или, по-правильному, “Квейк”, — их любимая компьютерная игра, прямо оторвать невозможно. Мне тоже интересно, я бросаю несчастных “Медведей” и иду подсматривать через бухгалтершино плечо.
— Хочешь за меня поквакать? — вдруг снисходит бухгалтерша. — А я пойду покурю.
— Спасибо, Владлена Узьминична, я воздержусь. То, что в комнатах надо искать, а в коридорах — убивать, я и так знаю.
А на самом-то деле я просто не умею. Не умею я в эту тупую игру. И мне стыдно признаться.
Утро Родиона начиналось с каши, и только каши, и это был ритуал.
Кашу сварить непросто. Это только кажется, что ерунда — высыпал манку в кипящее молоко, размешал и крышкой накрыл. Я проделывала эти действия изо дня в день, но так и не смогла угодить Родиону.
— Лерик, я люблю жидкую! А ты мне опять клейстер сварила. Не могу я жрать этот обойный клей! Или молока побольше наливай, или крупы поменьше клади!
Настроение у мужчины испорчено. Если не на весь день, то до обеда точно. Я и сама не рада: ему добычу в дом носить — а у голодного мужика какая добыча? Я знаю, что он сейчас скажет. У Тамары были такие вкусные каши! Салаты и пироги! Осетины вообще замечательно пекут. Это москвички-неумехи блюдо из двух компонентов состряпать не могут. Столичные самоуверенные дуры, недооценивают значение питания мужчины. Да. Я проверяла этот квест на Лене, и ответ был таков: “Встречаешь барышню. Сначала видишь красоту. Потом эрудицию. Потом — секс. А потом задаешь себе вопрос: „А буду ли я есть ее суп?”” — “То есть вкусный суп важнее лица?” — “Ну конечно!”
Так что моя личная жизнь была под угрозой. Я это понимала и всеми силами старалась исправить. В журнале “Космополитен” я вычитала рецепт “Помидоры, фаршированные кокосами с сыром”. Он был несложным, но многообещающим. Полкокоса натереть + сыра столько же + укроп, петрушка, чеснок, орегано + майонез. Перемешать начинку и нафаршировать помидоры. Сверху украсить веточкой петрушки. Я закупила в “Двенадцати месяцах” ингредиенты и, закатав рукава, приступила. Через полчаса помидоры были готовы. Попробуем… Отлично! Возрадуйся, Апициус! Все получилось.
— Вкусно? — с замиранием сердца спросила я Родиона.
— Терпеть не могу редьку. — Он отодвинул тарелку с экзотическим блюдом на середину стола.
— Там нет редьки, — сказала я.
— А это что? — Родион поддел вилкой холмик начинки.
— Тертый кокос…
Родион посмотрел на меня как на ненормальную и полез изучать содержимое холодильника.
Тамарочка его, конечно, повкусней кормила. “Девушка, я вас умоляю, не ешьте это! Три года этой гадостью питался и просто не могу смотреть!”
Мои несчастья начались с того дня, как уволили экспедитора Славу Сороку. У Славы тоже была маленькая зарплата. И он тоже нашел выход из положения: нанимал машину для доставки тиража на пять часов, а оборачивался за три. Оплата шла наличными. Половину разницы он отдавал шоферу, чтобы тот молчал, а половину забирал себе. После чего отпускал машину и шел в ближайший “Макдоналдс” читать “ТВ-парк” или “Спорт-экспресс”. За этим его и застукал зашедший туда по нужде один из приятелей Королькова.
Сопровождать тиражи меня, девушку, они, конечно, заставить не могли, но все остальные мелкие побегушки, ранее входившие в обязанности Сороки, пополнили реестр моей ежедневной рутины.
О, поездка на книжную ярмарку в “Олимпийский” была еще отрадой. Сделав дела — забрать выручку и передать накладные, — можно было пройтись по книжным рядам и даже, если повезет, купить недостающий том Пастернака. Магазин “Библио-Глобус” тоже меня не пугал — скорее наоборот, привлекал своим отделом “Подписные издания”. Со всем этим еще можно было смириться, но сим дело, к сожалению, не исчерпывалось. Высшей мерой наказания был склад “Центркниги” в далеком и ледяном Карачарове. Мало того что автобус от станции метро “Авиамоторная” ходит туда раз в полчаса — потом еще от остановки минут пятнадцать топать по пустынной промзоне, где из каждой подворотни на тебя норовит броситься стая четвероногих друзей человека.
