Анна Мосьпанов - Круглые кубики
Дело в том, что в тот момент супруг был лыс, что твоя коленка. Почему-то ему казалось, что гладковыбритый начинающий психиатр – это намного эстетичнее гладкошерстного. Пациентам, опять же, нравилось. Но вот такой мелочи, как сползающая кипа, он не учел. И заколочкой не прицепить, как это делают все порядочные верующие мужчины.
– Может быть, по-немецки говорите? – с надеждой спросил Миша.
Никакой реакции.
– Или по-русски? – подала я голос чуть громче. Мало ли, может, старик глуховат.
Старый еврей эффектным движением подкрутил левый локон – пейсы у него были дивной красоты. Совершенно седые, длиннющие, ниспадающие до плеч.
– Молодой человек, не надо так кричать. Вы не в лесу. Я говорю на восьми языках, – все это было сказано на прекрасном немецком с легким швейцарским акцентом. – Теперь снимите, пожалуйста, весь этот маскарад и объясните с самого начала, что вас привело ко мне.
Я от неожиданности совершенно растерялась и забыла все, что хотела сказать. Муж же деловито и спокойно объяснил владельцу галереи цель нашего приезда. Галерейщик посмотрел бумаги, поцокал языком.
– Я бедный человек. Откуда у меня такие деньги? Эти вещи здесь не продать никому.
Пожевал бороду, поправил пенсне, снова крутанул локон.
– Молодые люди, вы, видимо, совсем новички в этом бизнесе. Я старый альтруист и раздаю советы бесплатно. Уезжайте. Ни один серьезный человек не будет здесь с вами разговаривать. Если будете долго бродить по кварталу, могут и полицию вызвать.
– Но за что? Мы же не делаем ничего противозаконного! – Я наконец обрела дар речи.
– Девушка, вы пытались изобразить принадлежность к вере, к которой не имеете никакого отношения. Зачем весь этот театр с переодеванием? Вы вон путаетесь в подоле и наступаете на него шпильками, – снова смешок в бороду. Смешок очень теплый, отеческий. – Не мучайтесь, переоденьтесь в джинсы. Хотите чаю? Настоящего, на травах. Я сам завариваю.
Предложение было очень заманчивым, но, вспомнив о наступлении шаббата и остатках совести – именно в такой последовательности, – я помотала головой.
– Ну, как хотите. Вы, молодой человек, вижу, хотите спросить, почему я вам отказал, даже не вникнув толком, в чем дело? Сейчас объясню. Здесь очень замкнутый мирок. Все друг друга знают. Весть о том, что в квартале появились два странных человека, которые изображают из себя правоверных евреев, дошла до меня много раньше, чем вы постучались в мой дом.
Не дожидаясь нашего ответа, он вдруг развернулся и ушел в глубь помещения. А мы остались стоять с открытыми ртами. Пристыженные, но при этом совершенно заинтригованные этим удивительным стариком. Стояли долго, минут десять. Я, грешным делом, вообще решила, что разговор окончен и пора уносить ноги, пока действительно не вызвали полицию. Но тут вернулся галерейщик с дымящимися чашками.
– Угощайтесь, пожалуйста. Молодые люди, вы не учли одной маленькой детальки. Хотите сойти за своих – изучите предмет глубоко. Вы, девушка, так вкусно курили свою тонкую сигаретку – эх, где моя юность в Венском университете…
Вена, значит. Понятно. А мне померещился швейцарский акцент.
– Никогда, слышите, никогда религиозная еврейка не будет курить на людях. А по-хорошему вообще не будет курить! А вы, молодой человек, так сочно целовали свою жену… ой-вей, где моя молодость… Никогда, никогда такое не может происходить на людях в нашей среде.
Меня залило краской, муж начал неистово тереть свежевыбритую голову.
Старик, довольный собой, жизнерадостно захохотал.
– А картины ваши… Тот человек, который вам их предложил, лгун. Картины эти до сих пор находятся в частных коллекциях. И никто не собирается их продавать. Верьте мне. Вам предлагали самые обычные копии. Цена им – пара ваших немецких марок. Мошенник тот ваш человек. А вы – наивные молодые дурачки.
– Постойте, а откуда же вы знаете, как определили-то? – пискнула я, не смея поднять глаз от чашки.
– Ну читать-то я умею! Портной мой – вот пальто мне который пошил – большой коллекционер. Обучил меня в свое время уму-разуму. И связями кое-какими в этом мире поделился. Так что я в курсе, что в мире искусства происходит, поверьте старику. А какой портной, а? Видите? Каков фасон! – Помолчал. – …Идите, дети. Дорога длинная. Машина у вас с немецкими номерами, мне сказали. Ехать долго. Идите. Шаббат шалом!
На прощание он дал нам с собой несколько мешочков с душистым травяным чаем и целую сумку пирожков с повидлом.
Пирожки мы умяли еще по дороге в Германию, а чай берегли. Мешочки хранились у нас еще несколько лет как память об удивительном старике и как предостережение. Не умеешь – не берись.
Глава 16
Юрист по собственному желанию
После авантюры с картинами я окончательно убедилась в том, что пора браться за ум и заниматься своей профессией. Учеба в университете постепенно подходила к концу, и нужно было выкладываться по максимуму, чтобы получить хороший диплом. Почему меня в Германии потянуло в юриспруденцию, объяснить не могу.
Наверное, я, как и многие, находилась во власти стереотипов, что, мол, наиболее стабильный доход бывает у юристов и у врачей. Вопрос с медициной для меня был окончательно закрыт, да и хватало нам на семью врачей, поэтому оставалась юриспруденция.
Не могу сказать, что училась я с огромным интересом – скорее по необходимости. В какой-то момент даже втянулась и воспринимала изучение семейного и уголовного права как приятную альтернативу мытью чужих квартир и уходу за чужими стариками. Впереди маячили вполне радужные перспективы. По окончании университета я собиралась поработать несколько лет в крупной адвокатской конторе, а потом открыть свою частную практику.
Плюсы и минусы открытия собственного дела были любимой темой для обсуждения на нашем факультете. Практически все молодые люди были нацелены на собственный бизнес. Девушки… Впрочем, девушек у нас вообще было немного, а иностранок среди них – и того меньше.
Если уж быть совсем точной, то нас было всего три. Тоненькая, длинноногая сербка с удивительным именем Латинка, отличавшаяся трогательной, детской шепелявостью; болгарка Гергана – яркая, эффектная, агрессивная в своем желании достичь успеха женщина-танк и я.
Всех нас выделяло то, что мы были значительно старше большинства студентов на курсе. Ребятам было чуть за двадцать, нам же – почти тридцать. Для них мы были серьезными тетками, непонятно зачем нацепившими на себя это тяжкое ярмо с перетряхиванием пыльных фолиантов в библиотеках, с ночными бдениями над учебниками, с бесконечной необходимостью приработка. А Гергана еще и в одиночку воспитывала трехлетнюю дочь. Как ей удавалось совмещать заботу о маленьком ребенке со столь интенсивной учебой и подработкой в каком-то кафе, до сих пор остается для меня загадкой.
– Мика, скажи, зачем тебе это? – спросил меня как-то однокурсник Хольгер. – Муж у тебя доктор, когда он начнет нормально зарабатывать, денег будет достаточно, дети пойдут. Зачем, объясни мне, женщине в твоем возрасте получать образование, да еще и второе?
Словосочетание «в твоем возрасте» он произнес по слогам, с оттяжечкой, чтобы лишний раз подчеркнуть всю несуразность моего нахождения здесь.
Я начала было долго и пространно объяснять, почему решила стать юристом, но Хольгер, перебив меня, заявил:
– Получила бы рабочую специальность, или секретарскую какую, вон как Антония. Знаешь же, чем она сейчас занимается? Цифры какие-то вбивает в базы данных, бумажки заполняет. Вот и тебе нужно что-нибудь простенькое, чтобы время у семьи не отбирало. Да и вообще женщине-иностранке очень сложно будет найти место в международной юридической компании. Акцент, ошибки в языке, туда-сюда.
– Тебе просто обидно, да? – обозлилась я. Этот короткопалый, рано начавший лысеть парень раздражал меня еще с первого семестра – своей безапелляционностью, заносчивостью и неприязнью к иностранцам. Такой неудавшийся фюрер с комплексом недолюбленного ребенка. Учился он, кстати, очень средненько.
– Бесишься, Хольгер, да? Мы, три девушки-иностранки, ни разу не пересдавали ни одного экзамена, не переделывали ни одной работы. В отличие от тебя, коренного жителя этой страны, с родным немецким и всеми условиями для прекрасного обучения.
– Я?! – взвился Хольгер. – Хочешь сказать, я завидую чему-то? Да чему тут завидовать? Рано или поздно ты все равно поймешь, что юриспруденция – это не женское дело. И уйдешь в какой-нибудь пыльный офис, как Антония. Будешь письма под диктовку шефа набирать и чай подносить.
Пророчества Хольгера сбылись с точностью до наоборот. Промучившись девять семестров, он из-за неуспеваемости вынужден был оставить факультет и пошел учиться на столяра, в то время как все мы благополучно получили дипломы и стали юристами. Но это было чуть позже. А тогда мы с подругами долго обсуждали историю Антонии и сошлись в конце концов на том, что у нее все-таки не все хорошо с головой. Думала я так достаточно долго – до тех пор, пока мы с ней не познакомились поближе.
