Ян Козак - Адам и Ева
— Давай показывай, — сказал он. — Это что, с того северного склона? С новой опытной плантации? А может, из магазина? Импортные подсовываешь? По-моему, как раз такие я и видел.
Он ехидничал, а прищуренные живые глаза весело улыбались.
— В магазине таких не найдешь. До такой сладости они дозревают только на деревьях.
— Знаю, — кивнул Ситарж. А потом долго и молча, поблескивая глазами, разглядывал плоды, перебирал и любовался. А один надкусил. Попробовал — как первый глоток роудницкого вина.
— Слушай, — проговорил он. — Глотнешь вот такого соку… и вроде как кровь перелили… А?
Мог ли он порадовать меня больше? Одарить лучше?
Засмеявшись, Ситарж крепко обнял меня за плечи:
— Ты победил, Адам. Не слишком ли часто я признаю это? Не вздумай заноситься, братец. Конечно, основания у тебя есть…
С легким сердцем возвращался я восвояси.
И я был бы не я, если бы следующую кошелку (и в нее, само собой, мы положили отнюдь не самые худшие плоды) не отослал с Олдржихом… ну кому же еще, как не Паточке! Ни за что на свете я не отказал бы себе в таком удовольствии. И по моим сведениям, он принял мой дар с некоторым замешательством. Горьким показалось ему это подношение! Жаль, не довелось мне видеть его лицо, когда он принимал их. Однако моя гордость пересилила любопытство. Я и без того был вознагражден. А воображения мне не занимать. Позже, при встрече, он вел себя так, словно ничего не произошло. Даже спасибо не сказал.
Но богаче всего в эту осень был урожай яблок. Сторицей платили нам деревья за уход и заботу. Какая это радость — пройтись улочкой меж шпалер карликовых деревьев, чьи веретенообразные кроны сливаются в один густой зеленый ковер, затканный рельефным узором из золотистых, наливных, жарко пламенеющих, румяных плодов, словно опушенных легким инеем.
Мы проводили в саду все время, от зари до зари.
Работа кипела. Сами мы уже не справлялись со сбором урожая. Нам помогали горожане. Школьников и пенсионеров к нам приехало достаточно. Вишни и пальметты были низкими, обирать их не представляло особого труда, и любой мог заработать — платили у нас с выработки. Нижние ветки яблонь склонялись чуть не до земли, так что можно было собирать их сидя — сиди и срывай чудо-яблоки. Плодов было столько, что машины закупочного пункта не успевали их перевозить. Груды яблок лежали на соломе возле переполненного склада, под открытым небом, покрывались росой, воздух был напоен их дурманящим ароматом, и мы уже готовились к ежегодным торжествам в честь завершения уборки. Праздник нынче обещал быть на славу. Все мы заранее радовались ему…
Стоя перед распахнутыми воротами склада, я вел переговоры с закупщиками и вдруг увидел Еву. Она шла к нам, напоминая прекрасную, налитую сладким соком, тяжелую виноградную гроздь (виноград уже тоже дозревал). Двигаться ей было тяжеленько, но усидеть дома она не могла. Движение и воздух были ей необходимы. Она поспевала всюду: то ее видели среди сборщиков, то подле весов, где она записывала, кто сколько чего собрал, а то присматривала за грузчиками, которые укладывали ящики на машины. Я прогонял ее с тех работ, которые могли быть опасны в ее положении, но она не слушалась. И еще подсмеивалась надо мной.
Она была почти уже рядом с нами, как вдруг у кучи влажных от росы красных «Спартанцев» наступила на закатившееся в траву яблоко, поскользнулась и осела наземь. Я подскочил к ней, но она уже поднялась.
— Ева! — Я с нетерпением жцал, что она ответит.
Она смущенно улыбнулась.
— Вот видишь, все в порядке. Клуша, и только. Валюсь на ровном месте, — виновато, но с облегчением проговорила она.
Я хотел отвести ее домой отдохнуть, но Ева отказалась.
— Не думай, что я так легко позволю отогнать себя от тех лакомств, что готовятся здесь к вечернему пиру, — сопротивлялась она. — Вот посижу немножко, отдышусь. Устала чуток. Да ведь таков наш женский удел. — Ева улыбнулась, но теперь уже своей милой широкой улыбкой. У меня отлегло от сердца.
— Могло быть хуже. Это тебе урок!
Сев на перевернутый ящик, она подставила лицо солнышку и прикрыла веки.
— Очень люблю солнце. Люблю, когда оно греет.
— Ну вот и наслаждайся. Сиди и отдыхай.
— Времени у меня мало осталось, — проговорила она, обращаясь к солнцу. — К вечеру нужно еще много чего приготовить.
Немного погодя Ева поднялась, и около шести они вместе с Боженкой Шамаловой пригласили нас на торжество.
За складскими помещениями, в защищенном от ветра месте, было приготовлено королевское угощение. На ящиках, накрытых полиэтиленовыми скатертями, соблазнительно красовался на тарелках сыр, изукрашенный полосками красного перца; ветчина, нарезанная ломтями и обложенная огурчиками; теснились караваи хлеба, зельц, помидоры, лук свежий и маринованный, блюда с отборными фруктами. (Последнее — скорее для пущей яркости стола. Как-никак плоды наших трудов, наша гордость!) И рядом с батареями белого и красного роудницкого — ящик пива. Чуть поодаль над очагом жарился барашек, основательно начиненный чесноком.
Запахи мяса и дыма только-только успели перемешаться с ароматом яблок, уложенных вокруг склада, а гости были уже тут как тут. Во главе с директором Гавелкой и виноделом Боушей. (Этот себя не посрамит — знает свое дело. Его красное было превосходно. Выдержки того года, когда от обилия солнца все превращалось в нектар. Разлитое по бутылкам, оно напоминало целительную кровь для переливания.)
Само собой, наши пришли все. Некоторые новички сперва смущались, они еще мало были знакомы с директором, но, отведав вина и кушаний, осмелели. Гонзик хотел было помочь Шамалу вращать вертел, тем самым покусившись на исконную его привилегию.
— Не суйся, куда не след. Поспешишь — людей насмешишь! — охладил Шамал его пыл.
Это присловье никак не относилось к тем, кому предстояло запить обильное угощение добрым глотком вина. Тут гости были еще не на высоте, словно руки их и уста сковывала робость. Директор, похоже, их все-таки стеснял. А тот словно бы к чему-то готовился. И действительно, с бокалом в руке Гавелка пробрался в самую гущу толпы, обступившей столы с тарелками и салатницами.
Мы застыли… Сейчас закатит речь! К счастью, Гавелку осенило свыше, а вероятнее всего — бросились в глаза оторопь и испуг на лицах собравшихся.
В нескольких словах поблагодарил он всех нас за труд и тут же поднял бокал для тоста.
— Вот это по-моему! — воскликнул Шамал. — Черт побери, сразу полегчало. А то бывает — море слов, а закуски кот наплакал. Очень приятно, что у нас все наоборот. И барашек уже изжарился!
Все окружили костер, над которым в прозрачном дымке от перегоревших поленьев поджаривался барашек; с его золотистой, хрустящей (видно с первого взгляда!), лопнувшей от огня корочки медленно капал жир. От густого соблазнительного запаха весельем взыграли сердца, шипенье капелек жира в опадавших уже языках пламени звучало как музыка. Все буквально теряли последнее терпение.
Шамал, облепленный гостями, как леток пчелами (по причине совсем противоположной), попытался было разделить барана на порции, но скоро бросил эту затею. И мы один за другим, группами и поодиночке, сами отрезали или отрывали себе куски баранины и, разжившись добычей, рассаживались, где кому вздумается.
Вот теперь у всех стало спокойно на душе. В густеющих сумерках наш стан вокруг очага казался уютным, давно обжитым, и это было несказанно приятно. Впечатление незабываемое!
Временами слышалось лишь чмоканье да позвяки-ванье рюмок. Кое-кто обгладывал мясо прямо с кости и всей пятерней, этим прибором королей, отправлял вслед закуску, запивая еду вином или пивом — в зависимости от того, кому что приходилось «по резьбе». Настроение быстро повышалось. Мы пировали в своем гнезде, птенец возле птенца, согревая желудок обильной пищей, прополаскивая глотку напитками и услаждая душу — само собой! — восхвалением собственных заслуг…
Все мы были уже на взводе, как вдруг откуда ни возьмись — Олдржих. Он явился приветствовать нас от имени и по поручению отдела сельского хозяйства районного национального комитета!
То-то поднялась суматоха! Я видел, как встает Шамал, держа в руках кость, которую не успел обглодать. В голове у него, видать, уже зашумело. (Он не забывал отхлебывать из бутыли, пока вертел над костром барана, дабы жару внешнего огня соответствовало тепло, согревающее нутро.) И с места в карьер тракторист накинулся на Олдржиха:
— Ты чего здесь потерял? Посмотрите-ка на него, стервеца! Опоздал, брат, ничего уже не осталось. Но кое-чем я тебя угощу!
И уже сжал было увесистый кулак, насилу мы его удержали.
— Так кто был прав, ребята? — воинственно кричал он, но крик его потонул в шуме голосов. Он вошел в раж, рвался в бой, и нам бы не справиться с ним, не вмешайся его жена. Она знала верное средство. Взяла и выплеснула ему в лицо полведра воды со льдом, в котором охлаждались бутыли белого вина.
