Ирина Потанина - Русская красавица. Антология смерти
Вспоминается давний разговор с Карпушей. До появления Свинтуса, Карпуша вечно не одобрял мой выбор спутника, и подтрунивал над каждым объявившимся в моей жизни увлечением:
— Маринка, да что ты выбираешь себе всегда каких-то…несчастных… По-моему, ты начинаешь встречаться с мужиками оттого, что тебе их жаль.
— Нет, — весело парировала я, — Ты ошибся в хронологии. Сначала я начинаю с ними встречаться, а уж потом они делаются несчастными.
Наконец, дверь с тихим скрипом отворяется и на пороге появляется заснеженный Свинтус. Я не видела его триста лет, и уже обрела способность давать объективные оценки. Ничего общего с моим рассеянным, милым и немножко смешным Свинтусом давних лет. Представительный, уверенный в себе деловой джентльмен средних лет. За таких нужно выходить замуж. С такими можно чувствовать себя защищённой. Как рыба-прилипала присосаться единожды и уже ни о чём не заботиться всю жизнь. Но я не умею паразитировать долго. Мне мнится, что я тоже хищник.
— Фи, Марина, — возмущается Свинтус, — Ну какая «Кака»! Кафе называется «Какаду», я чуть не заблудился…
Нет, всё-таки это всё тот же Свинтус.
— Неважно, как называется, важно, как читается название. А читается оно «Кака», потому что «ду» вечером не горит.
— Я сразу предлагал перенести встречу на вечер! До чего ты невыносима… Ладно, оставим эти любезности. Что стряслось?
Я собираюсь с мыслями, вспоминаю, рассказываю всё. Буквально все события со встречи с Золотой Рыбкой до моего последнего разговора с Артуром. В момент появления Пашеньки Свинтус недовольно морщится. Нет, он не ревнует, просто не хочет знать. Забавная манера намеренно ограничивать себя в информации.
Эту искусственное отращивание душевного комфорта я всегда презирала, Свинтус же пользовался им, как любым другим средством, облегчающим жизнь.
— Но ведь это самообман! — обвиняла я его, — За этим ты теряешь картину мира.
— Глупости, — злился Свинтус. На том этапе отношений, всё, что я говорила, казалось ему жуткими глупостями, — Я лишь рационализирую обработку данных. Принимаю во внимание те, которые способен здраво воспринять. Без эмоций.
Эта его вдруг образовавшаяся патологическая ненависть к эмоциям — самой важной, самой питательной для меня части жизни — приводила меня в бешенство. Не с тобой ли мы, мальчик, сидели на самом краю моей коммунальной крыши, смотрели, как в материнских лучах рассвета загорается новый день, и, до боли сжимая друг другу руки, плакали от любви друг к другу и к этому миру и к тому, что на свете бывают такие вот чудесные минуты?! А теперь, выясняется, что эмоции — это зло. Предатель… Одно слово, Свинтус.
Я рассказываю Свинтусу о появлении Артура и так яростно описываю его наглое «найдутся методы», что на меня начинают удивлённо коситься официантки.
— На полтона спокойнее, — сухо просит Свинтус. Он не успокаивает, он, как специалист, требует себе необходимые условия работы. При таком моём взводе он не сможет выполнять то, зачем пришёл — думать.
— Постараюсь, — говорю я, — Просто достал он. Вот я и…
— Я вижу, — Свинтус смягчается и даже гладит меня по руке в знак своей поддержки, потрескавшиеся подушечки пальцев царапаются и я переживаю, что Свинтус поглощает мало витаминов, — Всё в порядке. Пока я в твоей истории ничего страшного не заметил. Рассказывай дальше. Только потише. Береги репутацию будущей звезды…
От подтруниваний он, конечно, удержаться не может. Я наигранно взрываюсь.
— Что?! — говорю, — Что беречь? Прям удивляюсь, откуда ты-то слово такое знаешь „репутация”?
Это неположенный приём, привет из прошлого.
В своё время, будучи ещё законными супругами, мы оба оказались одержимы идеями о свободных нравах. Тогда словосочетание „испорченная репутация” было для нас пустым звуком. Мы жили так, будто завтра умирать. Жили громко и на полную катушку. Не считаясь ни с чем и ни с кем, даже друг с другом. Не считаясь настолько, что в определённый момент стало ясно, что счётчик обид зашкалил, и мы никогда уже не сможем простить. Жить с грузом подозрений и уличающих воспоминаний было бы грустно. Свинтус собирал чемоданы легко и без малейшего сожаления. Я слишком извела его за последние годы. Он извёл меня ничуть не меньше, но я даже всплакнула над его уходом, хотя и произносила своё роковое: «А иди-ка ты, дорогуша!» вполне осознанно.
— Так-с, — я уже закончила свой рассказ, а Свинтус, вместо оказания немедленной помощи говорит своё бессмысленное «так-с». Он трёт виски, бормочет что-то нелестное в мой адрес себе под нос. И, кажется даже посмеивается, — И это всё?! — спрашивает он наконец.
— Мало? — заранее затравленно интересуюсь я.
— Ты хоть понимаешь, чего мне стоил этот приезд? — Свинтус не столько наезжает, сколько недоумевает. Он уже совсем вырос. Он перерос себя прежнего настолько, что не помнит уже, как можно настолько неуважительно относиться к рабочему времени. С тех пор как мы расстались, Свинтус влюблён только в свою работу. Это не снобизм. Ему действительно нравится лишь она, и слишком надоело всё остальное. Сейчас он распинает меня за богохульство — за неуважение к его святыням, — Ты хоть понимаешь, в какой сложный момент я бросил свой отдел? Я думал, ты тут… Ну, по крайней мере, беременная… Знаешь, какую важную встречу пришлось отложить из-за тебя?
— Плевать, — одними губами шепчу я, — Плевать на встречу, Свинтус! Меня обижают! Пойми, мне срочно нужно посоветоваться. Я бы попросту не дожила до вечера с такой кашей в голове. Это абсурдное преследование меня доконало…
— Никаким тридцать девятым годом тут не пахнет, — докладывает Свинтус авторитетно, решив пуститься в объяснения. О любых исторических событиях он всегда говорил с видом очевидца, — «Найдутся методы» — пустые понты. Иначе разговаривал бы с тобой отнюдь не этот парень и совсем не так. Серьёзные люди, как в тридцать девятом, так и сейчас, мозги никому не пудрят. Смело представляются. Говорят, кто, в каком чине, и по какому поводу. Так что зря ты так перепугалась…
— Но ведь он меня преследует. То домой позвонил, то Вредактору… И откуда он знал про пожар? То есть, про пожар-то ладно. Про Анну откуда узнал? И, главное… — сейчас и я понимаю, как глупо было пугаться чьих-то случайных слов, но по инерции продолжаю говорить, — И главное, откуда он знал про рукопись и про то, что она сбывается? Отчего сказал «вы уж не пишите пока ничего»? Я в растерянности, Свинтус. Мне страшно себя жалко! — я осознаю нелепость подобного признания, не выдерживаю и начинаю смеяться…
— О, — Свинтус расслабился по поводу своего упущенного рабочего времени — по принципу, «если изнасилование неизбежно, расслабьтесь и получайте удовольствие» он решил, я думаю, не слишком жалеть об оставленном на произвол отделе. Всё равно уже приехал, чего ж расстраиваться. Теперь он наблюдает за мной, с видом тонкого ценителя, пришедшего в кинотеатр посмотреть нашумевший фильм. — О, теперь ты смеёшься. То была перепуганная, как мел, а теперь хохочешь… Твоя непредсказуемость и здесь меня достала. Ох, как достала, Мариночка…
Именно эта непредсказуемость, кстати, когда-то сводила его с ума: «Марина, ты всё время летишь! С тобой нельзя расслабляться, нужно всё время быть в форме. Это так ново для меня, так здорово!» — говорил он, сидя на подоконнике моей бабушкиной комнаты, — «Это цель, стимул, это интересно… И, главное — это настоящее биение жизни… Марина!»
Чуть позже всё переменилось. Слова остались те же, смысл деградировал.
«Марина, ты всё время летишь», — упрёкал меня он, оправдывая свой уход, — «С тобой невозможно расслабиться. Нужно всё время быть в форме! Это невыносимо, Марина!»
— И не говори, и не спрашивай, помутнение какое-то, — скороговоркой палю я, решая оправдываться, — Сейчас мне смешно, а было — страшно. Я и сама себя этой своей шизой достала совсем. Но, понимаешь, мне было совсем жутко… И от происков этого Артура и вообще от событий последних дней…
— Давай рассуждать здраво, — возится в моей истории Свинтус. Я соглашаюсь, потому что чувствую себя виноватой. Хоть и знаю, что никакими здравыми рассуждениями тут не поможешь. Нечто другое в этой истории крутится — незримое, страшное, такое, что, раз с первых же фраз не услышал, никогда уже не заметишь. Свинтус не услышал. Ни с первых фраз, ни с последующих. Значит, он мне тут не защитник.
Здравые рассуждения, тем временем, чёрным по белому доказывали, что защищать тут совершенно не от чего.
— Ничего в этом всём нет устрашающего, — равномерным гипнозом голос Свинтуса вместе с коньяным теплом разливается по моему телу, — Телефон домашний узнали? Раз плюнуть. В справочную звонишь, инициалы с фамилией называешь и всё на месте. На работу позвонили? Извини, но в Интернете о тебе русским языком сказано, Марина Сергеевна Бесфамильная, поэт, журналист, трудится в настоящий момент в такой-то редакции. Прослойка тонка, найти через общих знакомых учредителей журнала — совсем не сложно. Попросить их Вредактору твоему позвонить — тоже не сложно, вроде…
