Вадим Белоцерковский - ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ И ОБРАТНО
На второй день нашего пребывания в деревне молодой парень кинулся вдруг к нам посреди улицы. «Вы из Москвы будете?!» — вскричал он. И горячо стал рассказывать о том, какая гиблая жизнь в этом проклятом районе. Он умолял нас рассказать об этом в Москве «начальству», написать Хрущеву. «Ну скажите, разве можно так жить? Как нам здесь жить?» — то и дело повторял парень. Ощущение было такое, что дай ему автомат, и он его немедленно пустит в ход — веером от живота!
Парень этот работал в колхозе механизатором, учился в городе, служил в армии.
— Гони пол-литра! — шутил потом наш командир. — А то мы расскажем здесь, что ты корреспондент, и тебе покажут кузькину мать, придется-таки писать письмо Хрущеву.
Кровавое подавление Венгерской революции в ноябре 1956 года лишило меня последних иллюзий насчет того, что Хрущев является искренним противником сталинизма и сможет заметно ослабить партийный диктат. Потрясла жестокая и подлая расправа с Имре Надем, главой венгерских коммунистов, который не побоялся после начала вторжения обратиться к ООН с призывом о помощи. После захвата Будапешта в советской прессе появилось сообщение-опровержение, что «Имре Надь и группа его товарищей» не арестованы, как об этом говорят буржуазные средства информации, а «выехали в Румынию». Но примерно через месяц, когда советские войска окончательно подавили сопротивление будапештских рабочих, появилось другое сообщение: «Агент империалистических разведок Имре Надь и группа его сообщников предстала перед судом (чьим и где — не говорилось), приговорена к высшей мере наказания и приговор приведен в исполнение». Все как в добрые сталинские времена. Стало ясно, что режим и партия — безнадежны.
Позже, в спорте, я встретил демобилизованного солдата-танкиста, который был в Будапеште осенью 56-го. Он рассказывал, как они шли в танках на толпу и потом из брандспойтов смывали с гусениц кровь и человеческое мясо.
На фоне всего этого грустную картину представляло собой поведение интеллигенции. При первом же нажиме властей почти все критики перестроились и начали петь дифирамбы Хрущеву и находить оправдания его действиям. И не только рядовые интеллигенты, но и именитые, хотя им-то не пришлось бы рисковать жизнью и свободой, прояви они несогласие с властями. На прошедшем тогда писательском съезде один Эренбург выступил смело. Помню его удивительные для того времени слова: «Строй, который боится критики и гласности, обречен».
Помню, я сказал тестю, зачем, мол, надо было убивать Имре Надя. Да, ответил тесть, убивать не надо было, но не надо было и выпускать из тюрьмы его и других ревизионистов. Сидели бы в тюрьме и умирали естественной смертью. Не было бы никакого скандала.
Разъезжая по стране в качестве журналиста, я всматривался в работу промышленности, стараясь понять главную причину нищеты и неустроенности тогдашней жизни, которые в провинции особенно бросались в глаза. Я осторожно обсуждал эти вопросы с вызывавшими доверие рабочими и инженерами.
Имея за плечами научное образование, я получал командировки либо на заводы и стройки, либо в научные институты. На заводах я обязательно останавливался в рабочих общежитиях, чтобы лучше понять проблемы «заводского народа», а заодно и проблемы экономики.
Я старался разобраться, почему при весьма развитой промышленности люди живут самым нищенским и примитивным образом.
— На обустройство не хватает средств! — объясняли руководители заводов. — Так же, как и на повышение жизненного уровня.
Но почему? Ведь и руководители предприятий и строек страдали из-за этого положения. Работники часто болели, много воровали, недобросовестно работали, и очень велика была текучесть рабочей силы. В среднем примерно 60% работников в течение года увольнялись и уезжали искать, где условия лучше и зарплата повыше. В результате техника, машины, по словам хозяйственников, ходили по рукам.
Корень всех бед я видел, естественно, в отсутствии конкуренции. Из-за этого, вел я цепочку, продукция выпускается некачественная и быстро выходит из строя. Быстрее, чем рассчитывалось. Плюс халатное отношение к технике, к оборудованию.
К огромным потерям приводило и централизованное планирование, неизбежное при национализированной экономике.
Возникающий в результате дефицит надо было покрывать за счет форсирования производства и его развития. И в первую очередь — возмещать сверхплановые потери и дефицит средств производства, а не товаров для населения и материалов для обустройства. Заводы не могут функционировать без работающего оборудования, а люди в условиях дефицита товаров и продуктов и бытовой неустроенности жить могут. Их можно уговорить или заставить.
И промышленность начинает работать сама на себя, чтобы заводы не остановились. Потребление машин начинает превалировать над потреблением людей. Приходится развивать преимущественно производство средств производства — группу «А», создавая тем самым диспропорции в структуре экономики, а людей — заставлять жить в условиях необеспеченности и неустроенности. Параноидальный страх тоталитарного режима перед врагами вне страны (и его заинтересованность в таких врагах, чтобы подчинять общество) побуждал форсировать и развитие военной промышленности, что еще больше усиливало диспропорции. Львиная доля прибылей всех отраслей хозяйства страны перекачивалась на развитие группы «А» и ВПК, реальные заработки людей падали, условия их жизни ухудшались, и с этим еще больше падала заинтересованность в добросовестном труде, что в свою очередь увеличивало количество преждевременных потерь оборудования и товаров. Возникал порочный круг. Впоследствии мне посчастливилось увидеть закрытый доклад Новосибирского экономико-математического института (директор — академик Аганбегян), в котором сообщалось, что 95% продукции советского машиностроения идет на нужды группы «А» (против 65% — в США, что тоже, по-моему, многовато), и при этом половина продукции группы «Б» (средств потребления) шла также в группу «А».
И, приходил я к выводу, «сокровенная тайна» госсоциализма состоит в том, что пресловутая индустриализация в условиях всеобщей национализации носит спонтанный характер, а не является результатом осмысленной «воли партии и правительства», как внушала это официозная пропаганда.
Если над частнокапиталистической экономикой довлеет конкуренция, то над госсоциализмом — необходимость затыкать бреши потерь, прежде всего в группе «А». И тяжелая индустрия растет, как раковая опухоль, высасывая все соки из людей и природы. Сталин, начав в 1928 году форсированную индустриализацию, ускорил этот процесс, выпустил джина из бутылки. Советские правители в послевоенные годы неоднократно пытались приостановить этот злокачественный рост, но, естественно, не могли достичь успеха.[7]
Приведу конкретный пример из моей журналистской практики, чтобы проиллюстрировать возникновение порочного круга советской экономики — спонтанной индустриализации. В середине 60-х годов я работал корреспондентом от «Известий» на строительстве Череповецкого гидроузла Волго-Балтийского канала. За год до моего приезда на строительстве был полностью обновлен парк грузовых автомашин — важнейшего «средства производства» на строительстве каналов. И за этот короткий срок около 70% автомашин полностью вышли из строя! Машины были некачественные, недолговечные во многих узлах; еще хуже были дороги: почти без покрытия, грязь по самые оси, а зимой и в сухое лето — всесокрушающие колдобины; и наконец, безжалостное обращение шоферов, которые сами жили там в тяжелейших условиях и все время бежали со стройки.
В итоге в центр летели панические телеграммы: не хватает машин, стройка, канал под угрозой! Плановики рассчитывали, что машины прослужат минимум три года, да после капитального ремонта еще столько же. А они уже за год были полностью разбиты — только на металлолом списывать.
Но канал был нужен, чтобы снабжать сырьем прежде всего тяжелую индустрию, которая должна работать и расширяться, чтобы восполнять безвременные потери машин и оборудования, и т.д. Вот и приходилось бросать средства в первую очередь на производство средств производства. В данном случае — на внеплановое увеличение выпуска грузовых автомашин, а следовательно, и всех необходимых для этого механизмов, материалов, сырья. Люди, дороги, службы быта, так называемое обустройство — могут подождать! И люди ждали или скитались по стране в поисках более сносных условий и работали все хуже и хуже.
Как, к примеру, жили люди на Волго-Балте. Ютились в каких-то немыслимых юртах-хибарах, сшитых из тонких досок и грубо оштукатуренных, или в разваливающихся старых бараках, или в изношенных тесных вагончиках. Крыши текли, продувал ветер, не было канализации, сушилки не работали; в бане стояли дикие очереди, и работала она с перебоями — иногда раз в две недели: не хватало воды. Из-за этого же нерегулярно работала и столовая. Воду возили машинами, но их было мало. Рядом с поселком высилась водонапорная башня, но трубы лопнули в начале зимы: вовремя не утеплили. Потом трещины заварили и трубы утеплили опилками, но они вновь лопнули: опилки положили сырые! И так можно перечислять без конца.
