Владимир Киселёв - Весёлый Роман
— Еще древнегреческий философ-идеалист Платон говорил… — начал Виля, но я его перебил. Я боялся, что этот идеалист Платон мог сказать что-нибудь уж слишком невпопад.
— Давай телевизор включим. Уже матч начался. Снова заработал телевизор.
Ни летчикам, ни автомобилистам незнакомо это ощущение. Но о нем может рассказать много интересного любой мотоциклист. Это чувство особой радости, когда едешь на большой скорости и не можешь удержаться, чтоб не прибавить газ.
Правда, оказывается, это ощущение хорошо известно аквалангистам. Они его называют «экстаз глубины». В Киеве организовали клуб аквалангистов, и мы встречались с этими ребятами. Такие же фанатики, как мы. Каждую минуту, проведенную над водой, считают потерянной. Они рассказывали, что когда погружаешься на большую глубину, воздух, который поступает под давлением, вызывает такое необыкновенное, но довольно опасное состояние. В крови растворяется много азота.
Виля выдвинул теорию, что мотоциклист на большой скорости тоже дышит сжатым воздухом, что он как бы находится непрерывно в гигантской аэродинамической трубе, и в его легкие попадает излишек азота. Доказательством, по его мнению, является то, что пассажир за спиной мотоциклиста не чувствует такого экстаза, потому что водитель закрывает его от встречного потока воздуха.
При большой скорости действительно воздух становится словно плотнее, с силой давит на грудь, удерживает мотоцикл. Пригнешься к рулю, и стрелка на спидометре ползет вправо. Но мне кажется, что у мотоциклиста дело совсем не в азоте. Дело, наверное, просто в том, что скорость в соединении с риском поднимает человека над буднями.
А мне нужно было отойти от будней, от постоянного ощущения неопределенности, непрочности, неуверенности, какое принесли мне наши отношения с Верой. В субботу прямо с утра я решил как следует погонять мой механизм, выехал на бетонное шоссе Киев — Одесса и помчался в Умань.
Что бы в последнее время я ни прочел, о чем бы ни подумал, что бы ни увидел вокруг себя — все, мне казалось, подходит к тому, что случилось со мной. Слева от шоссе на огромных деревянных катушках от кабелей гарцевали пацаны. Перебирая ногами, они стояли на поперечинах катушек, катящихся по дороге. А я думал, что поступаю, как эти пацаны, которые при любом неточном движении могут свалиться вниз.
Виля вчера говорил, что известно много логически неразрешимых ситуаций. Нельзя утверждать, что истины не существует. Если это утверждение верно, то, значит, существует хоть одна истина. Но она же не может существовать по этому же утверждению. Нельзя попросить скромного человека перечислить всех известных ему скромных людей. Нельзя верить Сократу, когда он говорит: «Я знаю только то, что ничего не знаю».
Но в жизни бывают и другие логически неразрешимые ситуации. Как у меня с Верой. Когда мы оба знаем, что больше так продолжаться не может. И все продолжается по-прежнему.
Мы с Вилей были у Николая.
— Что значит принцип неопределенности? — переспросил Анатолий Петрович. — Лаплас когда-то писал, что если бы в данный момент стали известны все координаты и скорости атомов вселенной, то, пользуясь законами Ньютона, мы могли бы точно предсказать судьбу всей вселенной, всех молекул, всех людей и звезд. До сих пор наука считала, что явления природы последовательны и причинно обусловлены, а случайные явления обозначают лишь отсутствие данных о причинах. Какой же смысл в этой вашей неопределенности?
— Смысл в том, — ответил Николай, — что микромир, мир наименьших величин материи и энергии, подчиняется только вероятностным законам. И если бы даже мы знали положения и скорости всех атомов во вселенной, наши предсказания не имели бы большой точности. Ну, например, современные физики установили, что половина атомов в плутонии распадается за двадцать пять тысяч лет. Но невозможно указать, какая именно половина, невозможно предсказать, распадается или нет тот или другой конкретный атом за это время. Физики считают, что вообще нельзя предсказать с абсолютной точностью поведение атома, хотя, по теории вероятностей, точность предсказания возрастает пропорционально количеству изученных атомов. Но взгляды, которых придерживаются физики, проникли и просто в жизнь. Люди мыслят статистически, применяют категории вероятности и случайности. Жесткие категории причинно-следственных связей часто нарушаются самой жизнью. В современной физике можно встретиться со взглядом, что следами этой неопределенности, этой «свободы воли электрона» в микромире и являются случайные события в нашей обыденной жизни.
«Что же, — подумал я, — наша встреча с Верой тоже результат «свободы воли электрона»?»
— Это противоречит здравому смыслу, — словно в лад моим мыслям сказал Анатолий Петрович.
Виля немедленно ополчился на здравый смысл. Он говорил, что в большинстве случаев здравый смысл представляет собой общедоступные данные науки и повседневного опыта, превратившиеся в предрассудок, как галстуки. Как воротнички на мужских рубашках. Серьги в женских ушах. Или пуговки на рукавах пиджаков. Совершенно бессмысленно и загадочно. Тут же он привел цитату, из которой следовало, что именно здравый смысл долгое время отрицал существование антиподов и движение Земли вокруг Солнца.
Пригвоздив с Вилиной помощью здравый смысл, Николай заговорил о том, что в микромире между причиной и следствием совсем не прямой путь. Уже в области молекулярно-атомных процессов невозможно одновременно определить скорость движения частицы и ее положение в пространстве. При еще меньших расстояниях обнаружены взаимопревращения частиц, то есть частица становится то одной, то другой. А в области ядра атома частица даже не существует во времени и определенных координатах, там непрерывно происходят взаимопревращения.
По теории Гейзенберга, в ультрамалых областях некоторые процессы могут протекать в направлении, противоположном своему причинному ряду.
— Я не стану приводить расчеты, это сложно, — сказал Николай, — но, в общем, грубо говоря, если бы с помощью преобразования Лоренца, а его правильность не вызывает сомнений, рассчитать, что получится, если, скажем, скорость пули будет большей, чем скорость света, то выйдет, что пуля раньше попадет в цель, а потом уже вылетит из дула. События поменяются местами: сначала следствие, а потом причина.
Так, по словам Николая, все происходило в микромире, в мире мельчайших частиц и невообразимых световых скоростей. Но и в большом, обыкновенном мире наши отношения с Верой превратились в какой-то скрытый особый «микромир», где я боялся причин и боялся следствий.
— Принцип неопределенности, — повторил Анатолий Петрович. — У одного старого немецкого писателя, у Франца Мейринка, был такой рассказ… Он, по-моему, не переводился. Молодой человек во время путешествия решил навестить своего профессора. Дело, кажется, происходит в Гейдельберге.
«Очень приятно, — сказал старый профессор, когда молодой человек сообщил, что учился у него. — Чем вы теперь занимаетесь?»
«Выпускаю автомобили».
«Значит, в цирке работаете?» — сказал профессор.
«Нет, профессор, вы меня не поняли. Мой отец владеет автомобильной фирмой, а я — главный инженер».
«Я же и говорю — в цирке работаете. Если вы у меня учились то должны знать, что…»
Дальше идет целая строчка математических формул.
«Это показывает, что автомобиль не может двигаться».
«Но, позвольте, господин профессор, я путешествую и только что приехал на автомобиле из Швейцарии».
«Чепуха. Вам должно быть понятно, что…»
Дальше идут две строчки математических формул.
«Но, профессор… Я сам езжу на этом автомобиле».
«Как вы не понимаете, что…»
Дальше идут три строчки математических формул.
«Из этого, раз вы учились в университете, вам должно быть совершенно понятно, что при любой попытке завести двигатель взорвется третий цилиндр и поломается шток второго поршня».
Молодой человек стал уговаривать профессора выйти с ним на улицу. Там стоит его машина, и профессор сейчас убедится, что она ездит.
Профессор долго не соглашался. Формулы уже все сказали. Но, наконец, снисходя, так сказать, к еще детским представлениям своего гостя, он вышел вместе с ним на улицу.
«Ганс, заводи», — приказал молодой человек.
Водитель в фуражке с галунами, в кожаных перчатках с раструбами вооружился заводной ручкой и вставил ее в мотор. Как вы понимаете, дело происходило еще в те времена, когда автомобили заводились ручками.
«Но я вас предупреждаю, — сказал профессор, — это опасно».
Молодой человек отмахнулся: «Давай, Ганс!»
Ганс закрутил ручку. Раздался громкий взрыв. Водителя отбросило в сторону.
«Я же вас предупреждал, — укоризненно сказал профессор. — Я вам показал все расчеты».
