Джоанна Кингслей - Лица
Танец кончился. Король поклонился, Жени сделала реверанс, и гости зааплодировали. Бернард подошел, обнял Женю, а когда музыка грянула снова, прошептал:
— Ты очаровательна.
Как будто все еще в забытьи, Жени повиновалась движениям Бернарда, кружась с полузакрытыми глазами. Он прижал ее крепче, и тело вмиг сделалось одеревенелым, ноги сбились с такта. Она посмотрела на него и не могла оторвать взгляда. Но на этот раз глаза американца не казались ей такими всепроникающими, как раньше, когда они увиделись впервые. Руки исторгали холодное пламя, обжигая ее нескрываемым желанием.
— Наш первый танец, — проговорил Бернард сдавленным голосом, привлекая к себе Жени.
Она уперлась ладонью ему в грудь и оттолкнула, выскользнула из рук и исчезла в темноте. Когда он нашел ее, она вся съежилась и задрожала.
В то лето Бернард больше не выводил Жени. Через пять дней он отправился в длительную деловую поездку по Европе и Ближнему Востоку, и она почувствовала облегчение.
Но когда с наступлением августа он не вернулся, Жени забеспокоилась, не разозлился ли он на нее. Будет ли он по-прежнему поддерживать и заплатит за обучение? Занятия в колледже начинались уже скоро.
В пятницу, незадолго до того, как Жени должна была отправиться в Кембридж, объявился гость.
— Из консульства, — объявила Соня. — Хочет видеть тебя, а не мистера Мерритта.
— Ты знаешь, что ему нужно?
Соня покачала головой.
— Скажи, что я встречусь с ним в нижнем салоне, — проговорила Жени, несмотря на тревожные предчувствия.
В маленькой комнате, обитой голубым шелком, где Бернард иногда принимал посетителей, ее поджидал мужчина, держа в руке шляпу. Он был бледнолиц, моложав, но уже совершенно лыс, широкие скулы выдавали монгольских предков. Выглядел он смутно знакомым. Когда мужчина улыбнулся, во рту сверкнул золотой зуб.
— Андрей Оленков из советского консульства, — представился он вошедшей Жени. Говорил он по-английски.
Она похолодела. Отец или брат?
— Поздравляю с поступлением в Гарвард. Ах, нет, в Редклифф. Вы вскорости уезжаете?
Она кивнула и прикусила нижнюю губу. Его английский был вымучен, но по-русски ей с ним говорить не хотелось.
— Приятная комната.
Откуда он узнал, что она едет в Редклифф? Он продолжал вежливо улыбаться. Жени ничего не ответила — она неотрывно смотрела на него, надеясь заставить сразу же выложить цель своего визита. Теперь она вспомнила, где видела этого человека — в «Русском антиквариате», среди других посетителей. Наверное, он шпионил за ней. Но зачем?
Улыбка слетела с лица Оленкова.
— Ваш отец…
— Что? Говорите! Где он?
— Вы ведь с ним переписываетесь?
— Нет.
Они стояли в шести футах друг от друга. Жени не предложила ему сесть.
— Ни одного письма? Ни открытки? Ни записочки? — он пристально смотрел на нее.
— Нет.
— Лучше скажите правду.
— Я же сказала, нет!
Он вздохнул, как будто заранее предполагал такой отпор.
— А ваш отец горд тем, что вы поступили в Гарвард?
— Я уже сказала вам, что у меня нет с ним связи, — почувствовав, что ее голос дрогнул, замолчала, пока вновь не овладела собой.
— Да, сказали. А он навестит вас в Гарварде?
Жени уставилась на него широко раскрытыми глазами. Значит, отца выпустили. Он в Америке? Или собирается сюда?
— Не понимаю?..
— Я хочу сказать, — его английский вдруг чудесным образом стал очень правильным, — я хочу сказать, что если вашего отца освободят, он может быть нам полезным. Предложение должно показаться вам небезинтересным.
— Я думаю, вам лучше уйти, — ровным голосом произнесла Жени.
Вежливая улыбка вновь появилась на лице Оленкова.
— Вы не встречались с девочкой из Киева?
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— С девочкой из Киева, — повторил Оленков. — Ее очень любили родители. Мы считаем, что ее, как и вас, удочерил мистер Мерритт.
— Мистер Мерритт меня не удочерял. И насколько мне известно, не удочерял никого другого, — она медленно направилась к двери и, дойдя, окликнула Григория. Но прежде чем тот появился, Оленков удалился сам, все так же любезно улыбаясь. Жени раздвинула шторы окна, выходящего на Шестидесятую улицу. Через несколько секунд она заметила Оленкова, выходящего из боковой двери. В тот же момент из подъезда напротив выбежал человек в черном и рванулся к поджидавшему его темному лимузину. Машина сразу же отъехала в том же направлении.
Жени задернула шторы. Она убедилась, что кто-то преследовал Оленкова, и была уверена, что Оленков следил за ней.
В субботу Бернард вернулся слишком поздно, чтобы поговорить с ним об этом.
В воскресенье утром Жени не могла уже сдерживаться. Ее чемоданы были упакованы для отъезда в колледж, но все мысли вертелись вокруг визита советского чиновника, спрашивавшего об отце. Она сбивчиво рассказала Бернарду обо всем в гостиной.
— Оленков? — американец на секунду прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. — Вспомнил. Пешка в консульстве. Никто.
— Но тогда зачем он пришел сюда? Чего он хотел от меня?
— Наверное, пытался запугать на низшем уровне. А парень из лимузина, вероятно, сотрудник ЦРУ, севший Оленкову на хвост, если у того есть что-то на уме. Ковбои и индейцы. Вот их игры. Не беспокойся, девочка. Что бы там ни было, я обо всем позабочусь…
— Но мой отец…
— Нам известно, что он по-прежнему в ссылке. Никаких изменений.
— Может быть, мне к нему вернуться?
— Но он не просит об этом. А пока ты едешь в Кембридж.
— Но что будет дальше? Я стану американкой?
— Со временем все утрясется, Жени.
Она была и сердита, и напугана:
— Как мне строить жизнь, если я не знаю, где окажусь и что со мной случится?
— Я позабочусь о тебе, как делал это и раньше. С тобой все в порядке. А если вернешься в Россию, причин для беспокойства будет больше — говорю тебе об этом прямо.
— Но… — ее мучила масса вопросов, и все она хотела задать. Но в конце концов только сказала: — Он говорил, что вы удочерили девочку из Киева.
Бернард будто весь подпрыгнул со стула, потом безразлично произнес:
— Откуда он взял такую чепуху?
— А меня вы удочерите?
Он взял ее за руки и притянул к себе.
— Ты моя подопечная, и я отвечаю за тебя. Буду тебя оберегать, прослежу, чтобы ты получила лучшее образование. Теперь ты уже студентка. Поздновато, как ты думаешь, тебя удочерять?
Бернард поднялся и отпустил ее руки.
— Счастливого пути. За твое обучение уплачено, и ты будешь регулярно получать деньги на содержание. Успехов тебе.
— Спасибо, — Жени обменялась с ним рукопожатием и, расправив плечи, вышла из гостиной навстречу своему неопределенному будущему.
10
Жени не приняла приглашения присоединиться к группе «Молодые американцы за свободу» или вступить в общество Карла Маркса. После принципиально аполитичного мирка Аш-Вилмотта, первые дни в Кембридже она была выбита из колеи: плакаты на стенах и в университете, и в городе зазывали вступать в разные политические организации. Во время первого семестра к ней обращались и прокоммунисты и антикоммунисты, и ни те, ни другие не могли понять ее позиции. В какую бы группировку она ни отказывалась вступить, те расценивали это как приверженность противоположным взглядам. А тот факт, что Жени родилась в СССР, но жила в Америке, как бы автоматически вводил ее в сферу политических интересов в глазах политически настроенных студентов Редклиффа и Гарварда.
Но Жени никому не рассказывала о своей политической ереси: она сделалась прорусской антисоветчицей. Она любила родину, но ненавидела то, что страна сотворила с ее семьей. Чаши весов тяжело давили с обеих сторон, а между ними отравленная девушка вовсе лишилась политического веса.
Более того, убеждала она себя, если бы ей и захотелось посвятить себя какой-либо политической идее или объединению, ее непрочное положение в США ей этого бы не позволило.
Когда в субботу в начале декабря ее приехала навестить Лекс (она тоже стала первокурсницей в Маунт Холиок), Жени призналась подруге:
— Не быть гражданкой ни одной страны означает, что я не свободна. Словно содержанка — ничья жена и даже любовница не по своей воле.
— Хорошо сказано, — одобрила Лекс. — Только иностранцы и могут заставить английский зазвучать как поэзию.
— Иностранка, — горестно откликнулась Жени.
— Ну, ладно, ладно. Лучше уж так, чем быть марсианином — у них нет даже собственного места на земле, — Лекс усмехнулась. — А ты худо-бедно здесь нашла свое место, — и она указала на окружавшие их здания, обрамлявшие Гарвард-Ярд, по которому они прогуливались. — Все пропитано традициями и историей. Тебе нравится?
