Эдуард Лимонов - У нас была великая эпоха
Снаружи так себе и шел снег, и было потому светло. Сооружать во дворе ледяные горы строго воспрещалось, но отступившие во время летнего наступления на них красноармейцев развалины обнажили природный наклон почвы, почти холм, с которым так и не решили, как поступить. Срывать его или использовать в хозяйстве? Нерешенный, он уже в ноябре с помощью дождей и мороза покрылся коркою льда, и с ледяного языка этого дети с удовольствием катились, доскальзывая к самому жилищу лошадей, с хрустом ударяясь санками о его ограду. Если строить гору было запрещено, то скатываться с уже готовой запрещено не было.
Санки были все самодельные, из бросового дерева. Никаких алюминиевых легкостей промышленность еще не производила. Плоскости санок асов сгорокатания были обиты жестяной полоской (полоску добывали, срывая ее с ящиков у продовольственного магазина). У лошадей имелись свои сани: очень большие, но тоже самодельные — продукт плотничьей фантазии некоего сибиряка-сержанта, уже отслужившего свой срок. На те сани возможно было усадить всех малышат двора, и могучее сооружение не прогибалось даже. Однако всякий раз, когда возникала необходимость соединить сани и лошадей, появлялась проблема. Сибиряк предусмотрел в конструкции такое количество веревок, узлов и прочих хомутов, что, когда изобретатель отбыл в свою Сибирь, никто уже не мог расшифровать его заветов, касающихся процесса запряжения. Запрягали как придется, и потому сани функционировали нечасто. В любом случае три четверти года они проводили в стоячем положении, у стены конюшни… так что с ними было больше хлопот, чем толку от них, с этими санями…
Оказалось, что в спешке никто не захватил санок. Потому первые несколько съездов им пришлось совершить на подсобных предметах, обнаруженных во дворе. На ящике, на крыле «опеля», забракованном Шаповалом и еще не вынесенном куда следует, на двух дощечках и без подсобных предметов, присев на корточки, обняв для устойчивости колени руками, и просто на попе, лишь подтянув под нее пальто. Спуск, хотя и не крутой, сопровождался визгами восторга. Прислушавшись, можно было услышать эхо со стороны другого двора, через развалины. Может, там тоже катались с горы. Или это развалины отразили детский визг и вернули?.. Ленька сказал, что нет, горы в его дворе не построили, да и если бы гора была, тамошняя малышня слишком труслива, дабы должным образом использовать гору…
Странно было находиться в столь поздний час во дворе. Только Леньку мама-официантка не обременяла регламентированным часом «отбоя», и он похвалялся, что порой, как взрослый, не спит до полуночи. Нормально малыш обязан был в девять часов, хочешь не хочешь, забираться в постель.
Потому вся малышня без исключения, даже самые сонные сони, мечтала не спать до полуночи. Эдик никогда еще не испытывал, что такое не спать до полуночи. Он пытался фантазировать на тему этой самой полуночи. Ему казалось, что в этот час суток должны происходить (пока малышата спят) именно самые интересные события, их жадные взрослые сберегают только для себя. Может быть (его всегда интересовала проблема прохода сквозь стены, так же, как и проблема летания), ты нажмешь на стену, а в ней аккуратненько открывается дверь. А за дверью… там очень тепло и живут волшебники и чудесные животные невиданной красы. Искаженную, возможно, кто-то рассказал малышне историю о рождении Христа, потому от полуночи Нового года ждали появления волшебников в шелках и масках (волхвы?) и животных. Но не злых и голодных, как в цирке, но красивых и исполненных величия. Там… Эдик прикидывал, кто может оказаться за дверью. Обязательно лев с долгой гривой (он позволяет садиться на себя малышонку-красноармейцу), чудесный бык со множеством светлых глаз… Но не черный, как на сельскохозяйственной выставке, но снежно-белый…
Флигель Шаповала светился тусклым огнем сквозь замерзшие пятнами стекла. Из трубы над флигелем, держась ближе к стене, шел дым. Хорошо пахло от флигеля… Вышел, привлеченный, должно быть, особенно сильным взрывом взвизгов, на крыльцо Шаповал. Не в сапогах, но в толстых носках, надетых поверх трубочек галифе. Без полушубка, но в шапке. «К елке пора бежать, — сказал Шаповал. — Пятнадцать минут осталось до полуночи. Новый год прозеваете».
Так как ни один малышонок не хотел «прозевать» Новый год, они, приводя себя на ходу в порядок, отряхиваясь от снега, устремились к подъезду. Эдику уже некоторое время хотелось в туалет «по-большому», но, не желая отрываться от малышатской компании, он медлил родить, и только старшина напомнил ему о времени. Следовало торопиться. Он закарабкался по крутым ступеням, обгоняя приятелей. «Ты куда так чешешь?» — спросил, карабкаясь рядом, Ленька. «Мне в туалет давно пора», — сообщил он другу. «По-маленькому или по-большому?» — «По-большому», — признался он, стесняясь. «Что же ты раньше терпел?» — заметил Ленька. И то верно, подумал он, что же я раньше терпел, ведь чувствовал, что хочу.
На рысях вместе с верным Ленькой он пробежал мимо коридорной елки, мимо пробежавшего в кухню в красных штанах и сапогах, но еще без бороды и блузы лейтенанта Агибенина. Все знали, что в полночь он выйдет к малышне в виде Деда Мороза, дабы раздать им подарки. От имени дивизии.
В их комнате было темно, лишь горело несколько свечей на его елке и, прижавшись друг к другу, танцевали мужчины и женщины. Офицеры и их подруги. Шипел трофейный диск «Встретились мы в баре ресторана» — модное танго. То, что взрослые зажгли свечи без него на его елке, ему не понравилось, но у него существовала куда более насущная и срочная проблема, чтобы начать обижаться на взрослых… Не могло быть и речи о том, чтобы в их присутствии выдвинуть из-под кровати горшок и усесться на него. Еще год назад он, может быть, так бы и сделал…
Они выскочили из комнаты в коридор: «Давай ко взрослым?» — предложил Ленька. То, что друг не покидает его в трудную минуту жизни, было ему приятно, но в Ленькином присутствии он, однако, страдал от позывов желудка сильнее, чем если бы был без него. Часть усилий уходила у него, чтобы удерживать лицо в более или менее нормальном, неискривленном состоянии. Кака, кажется, скопилась у выхода из организма и отчаянно толкалась, желая выйти. Бегом пересекая коридор, у елки уже играла на аккордеоне Снегурочка, они рванули к общему туалету. «Кто Снегурка-то? Не Идка Иван Федоровича?» — спросил Ленька на ходу, запыхавшись. Приятель не ответил ему, ему было, естественно, не до загадки Снегурочки. Во взрослом туалете обе двери были закрыты, и за ними, слышно было, кто-то плескался. Занято! Маленький человека в беде и страдающий вместе с ним приятель нервно забегали у дверей.
«Эдик! — закричала мама Рая, выйдя из-за елки и постепенно увеличиваясь в размерах. — Где вы бегали с Леней? Я вас ищу, пошли скорее!» Мама Рая выглядела сногсшибательно. Она зачесала волосы волной на одну сторону, встала на каблуки и надела новый костюмчик. Она сшила его сама, «перелицевав», то есть перевернув для этого на другую сторону, два отцовских кителя. Получился оригинальный, узкий в талии и широкий в плечах «а-ля Дина Дурбин или Марика Рокк» костюмчик. Куплеты, включающие имена этих американских актрис, распевали офицеры и их жены. В куплетах шла речь о Чарли Чаплине.
На палубе матросыКурили папиросы,А бедный Чаплин ЧарлиОкурки подбирал…
Подбирая окурки, голодранец, однако, мечтал о том, что женой у него, у бедного, будет
Сама звезда экрана,Волшебница Моргана.Пожалуй, Дина ДурбинИли Марика Рокк…
Увеличившись полностью, Дурбин/Рокк сделалась мамой и протянула сыну руку. «Я какать очень хочу», — сообщил он, отбросив условности. Было уже не до условности. Кака толкалась в двери, уже грубо напирая. Личико страдальца сморщилось.
«Ох, Господи, угораздило же тебя. Уже ведь без пяти Новый год…» Подтверждая слова матери, в одной из комнат включили мощный радиоприемник и, откашлявшись, старый голос начал читать текст. «Ворошилов уже поздравляет!» — ахнула мать и забила кулаками в двери туалетов: «Эй, ребенок обкакается!» Сквозь двери донеслось невразумительное бурчание, но дверей не открыли.
«Не могу больше…» — прошептал ребенок. И, стоя на одной ноге, оплел ее другой, может быть, желая таким образом крепко запереть свое кака.
«Бежим на четвертый!» — воскликнула мать, ухватила его за руку и потащила ребенка к лестнице. Верный Ленька метнулся за ними.
На лестнице он и обкакался. И расплакался от стыда. Единственным утешением служило то обстоятельство, что на нем все еще были надеты «лыжные» штаны, а не праздничный костюмчик. И то, что он обкакался в «лыжных» штанах, было менее заметно со стороны, и костюмчик не пришлось испортить. Когда, влетев в комнату тети Кати, мать стащила с него «лыжные» штаны и, налив в таз воды, стала обмывать опозорившегося ребенка (она так и говорила: «Что же ты так опозорился, Эдик!»), то из всех радиоприемников всех двух этажей (офицер обязан был иметь радиоприемник) забили празднично куранты Спасской башни, оповещая жителей Советского Союза о наступлении Нового года. «Бом!.. Бом!..» Двенадцать раз.
