Эдуард Тополь - Ты самая любимая (сборник)
— Хорошо. Но и ты… Так нельзя — чуть что, сразу в слезы. Может, ты беременна?
— Нет еще.
— Откуда ты знаешь?
— Я знаю.
— Ладно. А теперь… Пожалуйста, исчезни — счас Шура придет, мы с ней в деревню едем.
— В какую деревню? Зачем?
— За детьми. Они у Шуриных предков, а через неделю им в школу, первое сентября. Встаем.
— Поцелуй меня…
Он поцеловал.
— Еще!
Из прихожей послышался скрип ключа в двери. Он испугался:
— Все, все! Исчезни! Шура идет!
— Нет, поцелуй!
Он поцеловал ее и поспешно встал, а она сказала:
— Я тоже хочу в деревню.
Он удивленно повернулся:
— А тебе-то зачем?
И увидел, как она медленно уплывает вверх, растворяясь в воздухе под потолком.
Но — запоздало: Шура с пластиковыми сумками «Седьмого континента» уже на пороге и, изумленно глядя в потолок, испуганно хлопает глазами:
— Что это?.. Что это было?..
— Где? — сказал Пачевский.
— Ну вот, в воздухе! Только что…
Он пожал плечами:
— Что там могло быть? Тебе померещилось… — И, навернув полотенце на бедра, прошел мимо нее на кухню.
Шура, хлопая глазами, смотрела на потолок, потом — вслед своему мужу, снова на потолок над кроватью и снова Пачевскому вслед. Затем, закрыв глаза и стряхивая наваждение, потрясла головой.
Церковный звон остановил ее посреди бульвара. Она замерла как вкопанная, слушая его, и зачарованно пошла на эти звуки — пошла, не обращая внимания на поток авто, на красные светофоры… Гудели машины, визжали тормоза, орали водители, а она шла, не слыша и не видя их, шла словно по воздуху или как привидение… И пришла к храму Христа Спасителя. И вошла в него. И все той же зачарованной походкой, словно на магнит, уверенно свернула в зал, где с небольшой иконы глянул на нее Николай Угодник.
Подойдя к иконе, она остановилась, посмотрела ему в глаза. Помолчала, а потом вдруг сказала негромко:
— Коля, так вот ты, оказывается, где!
Николай на иконе как-то странно заерзал плечами и спросил:
— А в чем дело?
— Ты мне можешь помочь?
— Я не помощник, я угодник. А в чем дело-то?
— Ты можешь выйти?
— Зачем?
— Поговорить нужно. Выйди на пару минут.
Николай посмотрел по сторонам, оглянулся себе за спину. Но никого не было ни в зале, где висела икона, ни, видимо, за его спиной.
— Ладно, — сказал он. — На пару минут.
И вышел из иконы.
Минуту спустя Николай, разминая затекшие плечи и шею, шел по набережной Москвы-реки, а она шла рядом и говорила со слезами на глазах:
— Я не знаю, что с этим делать, Коля! Почему он смотрит на других баб? Ведь я… Я же ангел, настоящий ангел!
— Не плачь. Перестань…
— Нет, ты скажи, что ему нужно? Я самая лучшая! А он все равно… Ты можешь на него повлиять?
— Нет, не могу.
— Но почему?!
— Это не моя тема.
— Как? Что значит не твоя тема?
— Это у тебя претензии к Главному программисту. Он сотворил мужские и женские программы. Вы, бабы, живете любовью, а мужики — телом. Такие программы. Я не имею права вмешиваться.
— И ничего нельзя изменить?
Николай молчал.
— А если… — сказала она. — Если я пойду к Нему?
— К Творцу, что ли?
— Ну…
— Не советую. У Него таких жалоб знаешь сколько! За тысячи-то лет…
В вагоне электрички поминутно хлопала входная, из тамбура, дверь и очередной разносчик «тысячи мелочей» громогласно объявлял:
— Вниманию пассажиров предлагается! Уникальное средство от комаров, всего тридцать рублей за флакон! Надувные шары — разноцветные, в виде сердца, золотой рыбки и фаллоса. А также липкие ленты от мух, удобрения «Волшебный рост» для сада и огорода, средство от перхоти и стимулятор мужской потенции «Вечный зов»…
Сидя с женой в другом конце вагона, Пачевский через головы пассажиров увидел, как Ангел с Небес стала набирать у продавца весь ассортимент и усиленно махать ему, Пачевскому, рукой — звала к себе. Благо Шура, жена Пачевского, сидела к ней затылком. Пачевский наклонился к Шуре и сказал:
— Я в туалет, это в соседнем вагоне…
И ушел по проходу в конец вагона, молча и на ходу выдернул Ангела в тамбур. А в тамбуре недовольно сказал:
— Ты с ума сошла? Что ты набираешь?
— Ты не понимаешь, — сказала она. — У нас там ничего этого нет.
— Где «там»?
— Ну там. — Она показала вверх.
— А ты уже собираешься отчалить? Туда?
— Конечно. Ты меня все равно не любишь.
Он вздохнул:
— Начинается! — И сменил тему: — А на хрена там шары?
— Что значит «на хрена»? — удивилась она. — У меня же там дети! Я все украшу, будет красиво!
— Фаллосами?
— Почему? Не только. Смотри: тут золотые рыбки, сердце…
— А «Волшебный рост»? Это не для детей!
— Я знаю. Это для моих цветов.
— А «Вечный зов»?
— Для тебя. Дай мне еще немножко денег…
Электричка, грохоча по мосту, пересекла какую-то речку, и в вагон, где сидели — в разных концах — Ангел и Пачевские, вошла молодая нищенка с грудным ребенком на руках и девятилетней веснушчатой дочкой, которая одной рукой держала мать за рукав, а другой, выставленной вперед, просила подаяние.
Ангел, потрясенная, словно окаменела, глядя на них.
А они молча, без единого слова, шли по проходу, и только изредка что-то ложилось в протянутую ладошку девочки, и тогда она кланялась своей русой головкой и тихо говорила:
— Спасибо, извините… Спасибо, извините…
Ангел как завороженная встала и пошла за ними, но тут снова клацнула тяжелая раздвижная дверь, и в вагон вошел слепой нищий. Привычно начав: «Люди добрые, помогите слепому Христа ради!», он двинулся по проходу, постукивая палкой перед собой. И вдруг… И вдруг замер, обратив лицо и слепые глаза на нее, на Ангела.
— Люди! Люди!!! — завопил он вдруг. — Я вижу ангела! Я вижу ангела!!!
И брякнулся на колени, отбросив палку.
— Ангел! Излечи! Ангел!!! — И пополз к ней на коленях, вопя в полный голос: — Исцели слепого!
— Встань, — сказала ему Ангел с Небес.
— Нет, не встану, пока не исцелишь! Исцели меня, ангел небесный! Сотвори чудо!
Она протянула к нему руку, погладила по голове:
— Плачь. Плачь, я сказала!.. Видишь? Не умеешь плакать. Иди! Когда выплачешь зло, по которому ослеп, тогда исцелишься. Любовью и молитвой исцелишься. Понял?
— Пас! Серега, пас!
— Бей! Бей, Валера!..
На пустыре за деревней пацаны играли в футбол. Двенадцати— и одиннадцатилетние братья-погодки Сергей и Валерий явно выделялись среди них какой-то особой мужской статью, напористостью и просветленной чистотой иконописных лиц.
— Боже мой, как выросли! — почти испуганно сказала Шура Пачевскому, стоя с ним на краю пустыря и глядя на сыновей, летящих с мячом к воротам.
Пачевский и сам залюбовался ими, а Ангел с Небес, стоя у него за спиной, произнесла негромко:
— Ну вот. Теперь я все понимаю.
Он повернулся к ней:
— Что ты понимаешь?
— Почему я выбрала тебя.
— Почему?
— А ты сам не видишь? У тебя божественный набор хромосом.
В лесу стучал дятел — гулко и быстро, словно морзянкой. И паутина на сосне чуть дрожала от этого стука — словно струны у арфы. И в резной, как на картинах Куинджи, тени прятались и пели цикады и птицы. А из солнечных пятен в тень и обратно перелетали белые бабочки. И тихо шелестел по гальке неглубокий прозрачный ручей…
Сыновья Пачевского, его жена Шура и ее родители разбрелись по лесу, собирая грибы.
А Пачевский свернул на какую-то тропу и пошел по ней, любуясь своим Ангелом с Небес.
В легоньком платьице и с венком из полевых цветов на голове, она буквально порхала впереди него.
— Боже мой! Господи! — взмахивала она руками и взмывала на них высоко в воздух, под самые ветки дубов и берез. — Как же тут хорошо! Наконец я снова могу летать! А воздух! Боже мой, какой тут воздух! За такой воздух с вас нужно брать налог, честное слово!
— Замолчи! А то в Кремле если услышат…
— Нет, правда. — Она приземлилась рядом с ним на какой-то пригорок, упала в траву и раскинула руки. — Я умирала в Москве, умирала! А тут…
Он прилег рядом с ней.
Она перевернулась на живот и положила свой подбородок ему на грудь.
— Мне так тяжело в Москве! Эта атмосфера меня просто давит! Наверное, поэтому у меня там ничего не получалось. Но теперь…
— Что у тебя не получалось?
— Глупый! Как ты не понимаешь? — И ее рука медленно поползла по его груди вниз, к его животу и еще дальше.
Он испугался:
— Не смей! Нам пора домой, на поезд.
— К черту поезд! Мы не поедем в Москву, там что-то плохое случится… — И она расстегнула ремень на его брюках.
— Не нужно! Тут люди вокруг!
— Никого тут нет, не бойся.
