Анатолий Приставкин - Вагончик мой дальний
Придурок, наверное, тоже не ожидал такой реакции.
— А к чему мне с ним канитель-то? Ни выспаться, ни гульнуть! А стрельну, мне еще и премию дадут, что врага-беглеца не упустил! Мало в эшелоне наизгилялись: «Придурок! Придурок!». Ну скажи еще раз: кто я? Кто? — И затрясся от ненависти. К нам или не к нам, сейчас он не различал. И снова я увидел стальное дуло в лицо и белый палец на курке.
Уж сколько мы, ребятня, нагляделись за войну всякого: и бомбочки-зажигалки, и те чугунные чушки, что могли снести полквартала, но отчего-то не взорвались… И лимонки, которые бросали в костер, перед тем как разбежаться, и самопалы… Но никогда я не представлял, как зябко под желудком становится, слабеют в коленках ноги, когда в твое лицо упирается дуло… Черный зрачок смерти. Тело немеет под этим стальным оком. Перестаешь себя ощущать…
Как издалека, донесся голос Зои.
— Умоляю! — пронзительно закричала она. — Пе-тя! Петенька!
Имя, произнесенное так необычно, прошибло его. Словно опомнившись, переспросил:
— Ка-ак?
— Пе-тень-ка! Что скажешь, все исполню!
И ни капельки фальши в голосе.
Господи, да что же она так унизилась, что поползла к нему и погладила его сапоги! Я не мог, не хотел этого ничего видеть.
Сверкнул в глаза прыжок рыси-оборотня, и кровавая каша застлала все вокруг. Скорей ощутил, чем увидел Зою. Она взяла меня за виски и близко, близко прошептала:
— Антон… — И еще тише: — Тошенька, милый… Уйди…
Туман рассеялся, и я увидел ее глаза. В них было то, чего не было в ее голосе. Черный ужас. Она точно знала, что рядом ходит смерть, и хотела отодвинуть ее любым способом. Любым. Даже таким, как этот.
С силой — и откуда в ней, хрупкой, оказалось столько силы? — взяла меня за плечи и вытолкала наружу. Я услышал, как за спиной хлопнула дверь.
Зоя спросила, глядя перед собой:
— Что я должна делать?
Петька-недоносок, не выпуская из рук оружия, сказал, что сперва они будут вместе пить.
— Пить не буду, — отвечала Зоя.
— Значит, пить буду я. У нас ведь праздник?
— Да.
— Семейный, так?
— Так.
— Я муж? — спросил он в упор.
— Ты муж, — отвечала кротко Зоя, глядя прямо перед собой.
Эту маску, это состояние полной нечувствительности, она выпестовала в себе еще там, в штабнухе. Она уходила в него в случае опасности, как куколка шелковицы в свой кокон.
Она стала раздеваться. Движения были механические. Скинула кофту, юбку, распустила волосы и, подойдя к постели, медленно легла на спину. Петька-придурок при этом стоял посреди избы в той же странной позе, с оружием в руках, молча наблюдал.
Вдруг спросил:
— А с майором ты как ложилась?
— Не помню, — отвечала Зоя.
— А с этим? Ну? — И указал на дверь.
— Не помню, — повторила она.
— Хочу знать. Как муж! — настаивал он.
Зоя впервые повернула к нему лицо.
— Но я же здесь, Петя! Что тебе еще нужно?
Как ни странно, он среагировал на слово «Петя» послушно. Отставил винтовку и стал торопливо раздеваться, бормоча какие-то слова про мужей, которых он всех перетерпел, всех запомнил, сволочей таких!
Перед тем как впрыгнуть в постель, именно впрыгнуть, он протянул с особо жалостливой, почти детской, интонацией:
— Знаешь… Знаешь, как мужику погано, когда водишь девок на случку? Я чуть с ума не сходил, как представлял, как энто делают… А я слухаю, ходя у окошечка, представляю в картинах, и штаны — вот стыд какой! — становятся мокрыми от чужого праздника-то… Обратно отвожу, а иду раскорякой от своих, от мокрых штанов. Чуть не плачу! Потому как я тоже при этом живой…
Можно спросить, что же я делал, стоя за дверью. Сам себя спрашиваю. Не нахожу ответа. Не знаю. Не помню. Был, как выражаются, не в себе.
Сейчас-то понимаю, что должен был ослушаться, не уходить. Лучше пуля, чем пережитый мой… Нет, наш позор. Может, Зоя хотела, чтобы я, воспользовавшись неожиданной свободой, купленной таким позором, бежал?
Но я правда оставался все это время за дверью. А дверь-то они, как оказалось, случайно или нет, не заперли изнутри. Да и зачем, право, если все так добровольно? Она ему любовь, а он мне — жизнь. Только зачем мне жизнь, если он украл главное, что у меня в этой жизни было?
А дальше было так. Рванул дверь на себя и оказался посреди избы, а у меня в руках винтовка. Где она была до этого мгновенья и как у меня оказалась — не знаю. Не могу вспомнить. Мы, конечно, с военруком в школе проходили обращение с винтовкой и всякие там части, как гребень-стебель-рукоятка в затворе и все остальное, знали назубок. Кто же из подростков не захочет подержать в руках оружие! Но сейчас первый, самый сильный позыв был у меня не стрелять, нет, бить! И чем больней, тем лучше. Бить, как злейшего врага, который поднял на нашу любовь руку.
В этот самый момент он как раз поднял голову. В глазах, обычно стеклянных, со звериным огоньком внутри зрачка, я увидел лишь тупое удивление: откуда я вообще мог взяться, если я не должен тут быть?
Он даже не пытался защищаться. А я, завидев звериную пасть оборотня, который сейчас прыгнет мне на загривок, ударил что есть силы по этим рысьим глазам прикладом… А может, железкой ствола. И — бил, бил, бил. Чем я бил, сколько раз — не могу вспомнить…
Я плыл по теплой воде, наполненной клюквенной краснотой. А где-то в глубине воды, за гадкими извивающимися водорослями, моя Зоя. Золотые волосы полощутся по течению, она протягивает ко мне руки и, не размыкая губ, просит: «Тоша! Спаси! Спаси!». Я к ней, все ближе, ближе… И очнулся. Вдруг увидел ее, обнаженную, стоящую в конце кровати. Прижав ладони к щекам, она смотрит себе под ноги. С ужасом и отвращением.
А у ног ее находится что-то мясисто-красное, там, где бывает у человека лицо. Еще я увидел свисающую мертвую руку, с наколкой ниже локтя: «Не забуду…», а дальше зеленые буквы татуировки густо замазаны кровью. Винтовку я заметил после, она валялась посреди избы. Никто больше к ней не прикоснулся.
— Ты… его… — произнесла Зоя странным голосом. Я его не узнал. — Ты… его…
Не досказав последнего слова, она осторожно шагнула с кровати, стала одеваться. Руки у нее дрожали. Она одевалась и все время оглядывалась на свисающую мертвую руку, которая как бы продолжала нам угрожать: «Не забуду…» Прошла к столу, схватила стакан с недопитой самогонкой и разом опрокинула в себя. Налила остаток из бутылки и протянула мне:
— Пей, Антон! Теперь пей!
Я помотал головой. Никак не мог отвести глаз от кровавого пятна, которое все больше растекалось по постели. Красная лужица копилась рядом, на полу.
— Да пей же, говорят! — закричала Зоя, голос у нее сорвался. Допила сама и отбросила стакан. Он со звоном покатился по полу, но почему-то не разбился.
Косясь в сторону кровати, она приблизилась ко мне и стала оглаживать мое лицо, волосы, щеки, шею.
— Тоша, милый, родной! Все, все кончилось! Теперь не страшно… Правда?
Заглядывала в глаза, продолжая меня гладить. Потом увела меня в другой конец избы, откуда не была видна кровать, и повернула лицом к стене. Мы сели на пол и прислонились друг к другу. И замерли.
А утречком, с первым светом, в окошко постучались. Мы ждали, что они постучат. И все-таки вздрогнули.
— Пришли, — одними губами, без звука, произнесла Зоя.
26
Приоткрылась дверь, и встал на пороге Ван-Ваныч, в своей дурацкой шляпе, долговязый, несуразный, но сияющий от радости, что увидел нас.
— Майн херц! — воскликнул. — Нашел! Нашел!
Мы с Зоей переглянулись, но встали так, чтобы он от дверей не смог увидеть кровать. Того, что на ней.
— Вас отпустили? — первое, что мне пришло на ум выпалить.
— Как бы не так! — хихикнул он в усики. — Приставили на всякий пожарный случай рядового по имени Сеня. Славный мальчуган, такой счастливый, больше меня свободе обрадовался! Сейчас он очень веселый… Слов «нетрезв» или «пьян» Ван-Ваныч из деликатности не употребил.
После сигнала из немецкой колонии, туда срочно отправили Ван-Ваныча, который, понятно, для ссыльной немчуры — свой в доску. Ему-то они все и выложат. Но ничего ему, конечно, не выложили. Так он объявил начальству.
На той же «кукушке» утренним рейсом, как было велено, они приехали в Зыряновку и с ходу попали на бабий праздник, который за ночь вовсе не исчерпал себя. Милый мальчик Сеня зашел и пропал. С какой красоткой и на каком сеновале его теперь искать, Ван-Ванычу неизвестно. Хотя получается, что не Сеня его, а он теперь должен доставить рядового Сеню по назначению. То есть обратно в эшелон.
— А нас-то как отыскали? — спросила Зоя.
Он опять хихикнул.
— Майн херц! Да о вас и спрашивать не пришлось, бабы наперебой все рассказали! — с детской улыбкой вещал наш друг.
— И наша хозяйка, которая Оля, там была?
— Как же, как же! Певунья! И все о любви!
