Дарья Асламова - Записки сумасшедшей журналистки
– Да, тебе повезло с мужем. Я сказала Ахмеду, что должна подумать, предложение слишком неожиданное. После ужина мы много разговаривали на политические темы, спорили о Сталине и не на шутку горячились. Аня бросала встревоженные взгляды на Ахмеда, беспокоясь о его здоровье. Она сделала мне знак, что пора уходить. На прощание она нежно попеняла Ахмеду, что он не бережет себя. Меня поразила теплота их отношений – этой странной дружбы, связывавшей молодую красивую женщину и старика.
27 мая. Сумбурный отъезд на родину. Я упустила последний самолет, улетающий в Москву, й теперь рейсов не будет до сентября. Я решила лететь через Арабские Эмираты и купила себе билет до Дубая через Доху, столицу Катара. За что не люблю арабские авиакомпании, так это за отсутствие спиртного. Томясь в вынужденном четырехчасовом безделье перелета, я тщательно перебирала мелочи воспоминаний, раскладывая их по полочкам с надписями "смешно", "грустно", "странно". Картинки с Алексом были отнесены в разряд странных. Он вчера сделал мне два подарка, преподнеся их в свойственной ему раздражающей манере. Алекс подарил мне очки в изящной дорогой оправе, но перед этим настоял, чтобы я прошла осмотр у врача-окулиста, мотивируя это тем, что в России нет хороших врачей и нужной аппаратуры. Его приобретенный еврейско-американский снобизм взбесил меня до крайности. Все эти рассуждения о русской отсталости задевают мое воспаленное чувство патриотизма. Затем он преподнес мне помаду, уверяя, что моя слишком дешевая. Тогда я заявила, что это не мой цвет и я передарю его помаду отельной горничной. Мы разругались. Алекс пробуждает все худшие свойства моей натуры и вызывает у меня сложную гамму симпатии и антипатии. Самолет со свистом пошел на посадку, прервав мои МЫСЛИ.
В Дубае я просто опешила от невероятного количества русских, сидевших среди множества тюков, мешков и сумок. Это бы совсем напоминало аэропорт в каком-нибудь провинциальном Русском городке, если бы не мелькавшие иногда испуганные и совершенно лишние здесь арабские лица и великолепное, современное устройство здания, сверкающего огнями реклам и магазинов, не вяжущееся с таким обилием граждан нашей великой несуразной родины. Здесь царило оживление табора. Люди неустанно что-то жевали – бутерброды, гамбургеры, булочки, пирожные, запивая все это, разумеется, водкой и ледяной колой. Я здесь выглядела до нелепости инородной в своей шляпе с розочками, сарафане в цветочек, а главное, лишь с одной скромной дорожной сумкой в руках. Я тут же попала в какую-то шумную компанию мужиков-челноков, которые пили за столиком ром и закусывали солеными орешками. Они "травили" невероятные истории о челночной жизни. Чем больше я пила ром, тем охотнее верила любой несусветице.
В восемь вечера началась посадка в самолет. Я с ужасом смотрела на этот склад товаров, который должен был загрузиться в старенький, трещащий по швам самолет. Было уже совсем темно, когда мы наконец взлетели. Смутные мысли и внезапно вспыхивавшие воспоминания жужжали вокруг меня, словно пчелы в потревоженном улье, и, убаюканная ими, я вскоре задремала.
Проснулась я внезапно от резкого толчка, какого-то провала. Самолет весь трясся, словно в припадке эпилепсии, и, казалось, стонал от перегрузок. Мы попали в грозу. За окном густела страшная и великолепная ночь, судорожно освещаемая апокалипсическим блеском молний. "Что, страшно?" – спросил меня мой сосед
То-лик. Я молча кивнула. "А ты не бойся. Что наша жизнь? – с философским видом продолжал он. -Только случай". У меня руки чесались вмазать ему за этот треп, но тут он внес дельное предложение: "Надо выпить. Хочешь водки?" – "Нет, лучше кампари".
Толик купил у стюардессы порционную бутылочку кампари, к которой я немедленно присосалась. Я была самой трезвой в самолете, остальные пассажиры уже пребывали в жидком состоянии. Меня трясло от холода и нервного возбуждения, и даже спиртное не давало привычного тепла. "Надо девчонке что-нибудь подыскать одеться", – решили мужики и начали разбирать свои мешки, извлекая из их бездонных глубин уйму разноцветного тряпья. Салон стал похож на лавку старьевщика, где без разбору свалены безделки и ценные вещи. Я завернулась в длинное платье, похожее на смирительную рубашку, из мягкой ткани, нежной, как материнское молоко. А сверху накрылась теплой курткой коньячного цвета. Согревшись, я с благодарностью подумала, что всю жизнь мужчины подсовывают мне лучшие куски в прямом и переносном смысле, – от курицы мне обычно достается ляжка с сочным мясом, в жареной картошке – кусочки сальца с хрустящей корочкой, раков и крабов мне всегда услужливо чистят умелые мужские руки, а в холодное время мужчины с готовностью снимают теплые пиджаки, чтобы согреть мои хрупкие плечи, а сами дрожат в тоненьких Рубашках. Все-таки хорошо, что они есть на свете, сильные и легкомысленные самцы!
Бахрейн остался далеко-далеко, и я думала о нем с нежным чувством сожаления. Маленькая, хорошо организованная страна с населением всего в полмиллиона человек показалась мне По-домашнему уютной. Люди живут там такой Размеренной жизнью, что могут позволить себе рскощь интересоваться чужими проблемами. Я предвкушала, как зимой, в холодной, мятежной России я буду вспоминать воспаленное солнце, восхитительно нежный песок, крабов, которые возмущенно шевелят клешнями, если их вытащить из воды, толстую водяную змею, выброшенную на берег, коктейль под названием "Скользкий сосок", свидание в неурочный час, дымок кальяна, капризы арабских лошадей, – все обаяние далекой страны под названием Бахрейн.
Одни в Париже
24 апреля. "От сумы и от тюрьмы не зарекайся, – думала я, скидывая в чемодан вечерние платья. – Бедность в любой момент может нанести удар. Но на черный день у меня останутся воспоминания о роскошной жизни. Решено, буду жуировать напропалую, пировать всласть в этом чудо-городе".
Мы с сестрой отправляемся завтра в Париж. Сумма, выданная мне мужем Андреем на недельные шалости, просто фантастическая. От этих наглых легких денег идет какой-то жульнический душок, придающий скоропостижному богатству оттенок временности и незаконности. Но я остерегаюсь задавать вопросы в лоб, куда проще, когда ветер гуляет в голове. Все, что с детства мерещилось, таится в волшебном слове "Париж"-Я сейчас похожа на пьянчугу-матроса, который готовится сойти на берег и пропить свое жалованье в несколько дней. Хочу унести с собой в тусклую будничную московскую жизнь нечто пряное, дорогое, изысканное, французское. ПоэзиЯ материальности удивительно привлекательна для меня. Моя мама твердит, что деньги надо хранить в чулке, про запас. Но дьявол меня побери, если я когда-нибудь буду жить сообразно житейским правилам!
Париж – это город, где собраны все наслаждения лени, где на всякое требование есть свое удовлетворение. Моя сестра Юля помешана на музеях, меня же в дрожь бросает от их пустых, блистательных залов с потускневшими от времени портретами покойников на стенах. Я мечтаю пошататься по кабакам, примерить маску одинокой, независимой и богатой леди, свободной от мужчин.
25 апреля. Мы начали отмечать наш отъезд в кафе аэропорта Шереметьево, затем перебрались в ирландский бар по ту сторону границы. Чудесное место. Однажды я пила там с одним английским студентом, который уже двое суток сидел в нейтральной зоне. Он летел откуда-то из Азии в Лондон через Москву, самолет задержали, а транзитной визы у парня не было. Он все это время просидел в баре, даже спал там на кушетке. Студент прошел все стадии опьянения, от буйства до внутренней тишины, и после ударной дозы виски Даже протрезвел, – так бывает, когда бесконечно Долго пьешь, в голове внезапно светлеет, и все вещи становятся на свои места, только отношение к ним меняется в сторону иронии. Мы с Юлей были уже подшофе, когда внезапно до нас дошло, что самолет уже должен взлезать, а мы все еще за стойкой бара. Мы рассеян-0 побрели по аэропорту и даже нашли выход на посадку. В зале ожидания сидели еще пяток таких же идиотов, как мы, перекочевавших из ирландского бара. "Странно, – вдруг заметил муж" чина, вложенный в монументальное пальто цвета антрацита, – неужели в Париж летят всего семь человек?" Присутствующие выразили свое удивление, каждый в меру выпитого спиртного. "Однако так мы можем долго сидеть", – развил свою мысль антрацитовый мужчина. Все горячо согласились с ним, но с места никто не сдвинулся. Оратор куда-то ушел и вскоре вернулся с раздраженной стюардессой, которая энергично накинулась на нас: "Ну, где же вы, граждане, шляетесь! Ведь самолет уже готовится взлетать, вас даже искать перестали". – "А что нас искать?
– резонно возразила я. – Заглянули бы лучше в ирландский бар".
Нас повели по бесконечному лабиринту узких коридоров и лестниц к выходу на летное поле, но к самолету, стоявшему всего в двух шагах от нас, не пустили. По правилам аэропорта пассажиры могут передвигаться по полю только в автобусе. А его-то, родимого, и не было. "Да мы быстрее пешком дойдем", – уверяли мы стюардессу. "Нельзя", – твердила она и вела отчаянные переговоры по рации. В результате всех накладок самолет вылетел с опозданием на два часа. Париж встретил нас преподлейшей погодой и забастовкой грузчиков в аэропорту. Холодный дождь мигом вымочил мою прелестную весеннюю шляпку, украшенную искусственными цветами. Серый день мокрой тряпкой лег на ДУУ' В огромный грузовой лифт в аэропорту набилось множество народу. Рядом с молоденькой беременнНой женщиной из нашей группы встал какой-то парень в длинной вязаной "маминой" кофте с безумными, потерянными глазами. На следующей остановке женщина ойкнула и выскочила. Парень перебрался поближе к нам, его лихорадило, он часто дышал, потом затрясся и блаженно обмяк. Мы с сочувствием смотрели на беднягу. На улице нас догнала беременная и, делая круглые от ужаса глаза, спросила: "Знаете, что делал этот придурок в лифте?!" Эффектная пауза и выдох: "Онанировал". – "Так он, наверное, около нас и кончил", – сообразила Юля. "Может, это любовь", – философски заметила я.
