Синяя веранда (сборник) - Вернер Елена
Но есть и загвоздка. По костям-то лица не узнать. Наяву Стас помнил, какой у парня карий взгляд, какие ямочки на щеках и падающая на лоб прядь, но черепа, найденные им за эти годы, не улыбались ему, не отводили глаза, а только пусто и грозно зияли. Стас каждый раз надеялся, что поднял нужные останки, но проходило несколько ночей, и снова снился хромой паренек, и снова просил Стаса. Отказать ему не было сил, и поутру Стас часто лежал в кровати, думая: а что, если он так и не найдет своего хромоножку, а если и найдет, то не поймет, что это именно он, или не узнает его имени. Такое ведь сплошь и рядом, всех опознать не получается, и процент безымянных солдат очень высок. Стасу оставалось уповать на то, что парень знает, о чем просит, и не требует невозможного.
Лето он снова провел по брянским лесам, орудуя лопатой до щелканья в спине, греясь с ребятами-поисковиками у костра, наворачивая гречку из котелка и тушенку из банки, вскрытой ножом вместо открывашки, кормя собой остервенелые комариные тучи и травя байки. Осколки снарядов, обрывки колючей проволоки, гильзы, пробитые каски, а за ними и пятеро красноармейцев – такой вот был улов на последней вылазке. Вернувшись в контору, Стас разузнал про поднятые ими солдатские останки, четверых даже опознали, у двоих отыскались родственники. Но среди этих солдат его хромого паренька снова не оказалось.
По осени Стас отправился на Смоленщину. Бабки Аксиньи давно не было на свете, дом, оставшийся ему в наследство, пришел в запустение, огород зарос сорной травой в рост. Соседям Стас говорил, что решает, продавать землю или нет, но с самим собой был честен: он не знал, зачем сюда притащился. Денег от продажи дома выручить получится немного, да и не хочется навсегда расставаться с местами, где прошло детство.
Он много и бесцельно бродил по округе, встречая старых приятелей, которые стали не только родителями, но некоторые даже дедами, и никак не мог понять, почему сам он «какой-то не такой». Как будто застрявший между мирами, нигде ему покоя нет. И с женой дома не сиделось, и работу сменил на бесконечные скитания по полям, навсегда оглушенным взрывами, и непролазным чащобам, прошитым автоматной трескотней. Не такая уж большая разница между ним и всеми теми, кого он поднимал из-под земли: все неприкаянные.
А потом вдруг вспомнил бабку Аксинью. И остановился как вкопанный, так что даже корова, меланхолично жующая у оврага, поглядела на него с подозрением. Да ведь бабушка рассказывала! Давным-давно, только однажды, перед сном, и Стасик так набегался за день, что слушал ее через густую пелену накатывающей дремы. Будто во время войны, еще беременная его мамой, она подобрала за огородами раненого немца. От мужа не было вестей, и она хотела заключить с судьбой сделку, выходить этого парня, чтобы кто-то там, за горизонтом, взамен помог ее мужу. Три дня она хлопотала возле раненого, но он так и не пришел в себя, а дед так и не вернулся с войны.
В тот вечер рассказ бабки Аксиньи показался Стасу отрывком из фильма или сна, не более реальным, чем игра в войнушку. Но сейчас он вдруг осознал, что история эта – правда от начала до конца. Неспроста же во сне хромой парень обитает в этой избе!
За следующие дни Стас выкосил весь бурьян на огороде и за околицей, пытаясь понять, где Аксинья закопала немца.
На кладбище везти не осмелилась бы, он враг, о нем не должен был знать никто из соседей. Стало быть, где-то совсем близко. Осматривая каждый клочок земли, проходя его с металлоискателем, Стас понимал, что это поиски иголки в стоге сена: бабка наверняка похоронила парня в обычной деревенской одежде, форму сожгла, а оружие утопила в реке, чтобы обезопасить себя и не рожденного еще ребенка. Понимая тщетность своего занятия, он все-таки не мог успокоиться.
На пятую ночь ему снова приснился хромой парень. Впервые они стояли плечом к плечу не в доме, а за оградой, посреди кустарниковой чащи.
– Дай мне имя, – снова попросил его парень. И пропал.
Вся эта история напоминала одну из баек на привале, но сейчас он сам был частью этой байки – волей-неволей поверишь. На рассвете Стас оглядел приснившееся ему место. Когда-то он лакомился здесь малиной, но теперь все затянули сизые заросли дурноклена. Вооружившись топором, Стас стал вгрызаться в непролазные кусты. Он работал до обеда, не замечая пота, застилавшего глаза, не чувствуя боли в онемевших плечах. И в самой гуще зарослей все же нашел то, что искал. Крест, сгнивший почти в труху, но все-таки еще сохраняющий очертания креста. Бабка Аксинья не зарыла врага, как собаку, она пометила место его погребения, и Стас пожалел, что так и не узнал, что за человек была эта женщина. В детстве его интересовала тысяча вещей, но не она, а потом оказалось слишком поздно.
Среди костей Стас отыскал маленький почерневший медальон. Внутри лежал светлый локон, а на створке была выдавлена гравировка: «Вальтеру от Барби Беккер». Значит, не просто так все это снилось, значит, все-таки был хромой парень.
Он был.
Для отца он был несносным сыном, перечившим ему во всем, но при этом первенцем и наследником, на которого возлагались большие чаяния.
Для матери он был проказливым шалуном, которого можно поцеловать только наедине и только на ночь, чтобы – не дай бог – не смутить. Он казался ей похожим на ангела из кирхи Святой Августины, что на Амалиенштрассе, даже несмотря на то, что на щеках уже пробивалась совсем не ангельская щетина.
Для Барбары он был всем. Болью, трепетом, холодной волнительной пустотой в желудке, Адонисом из дома на углу, который унес с собой на Восточный фронт локон девичьих волос в медальоне – и сердце целиком.
Для офицера он был толковым рядовым, который метко стрелял, никогда не жаловался, но, правда, после первой же недели боев выбросил в болото свою губную гармонику Hohner. Отличная, между прочим, была гармоника, вздыхал офицер.
Для бабки Аксиньи он был немецким солдатом с развороченной осколком гранаты ногой, которого она нашла в зарослях малины за плетнем. Три дня он метался в жарком беспамятстве у нее на лавке за выгоревшей кумачовой занавеской.
А потом его не стало. Но остался его зов.
Стас чувствовал себя, как ищейка на охоте. Базы данных, звонки и письма, переводы на немецкий – что это в сравнении с тем, что он нашел хромого парня! На шестой части земной суши он все-таки отыскал того, кто об этом просил, пусть и не сразу. Но мертвые как никто умеют ждать.
И наконец среди сотен Барби Беккер нашлась та самая. Дважды вдова, мать двоих детей, бабушка троих внуков. Она доживала свой век в доме престарелых, к счастью, полностью в своем уме, несмотря на внушительные 88 лет.
– Я могу забыть, что ела на завтрак, но молодость свою помню всем на зависть, – заверяла она его, и тогда Стас отдал ей медальон. Она охнула и замолчала, надолго. А потом улыбнулась Стасу. Выцветшие глаза видели как будто и не его вовсе, а кого-то другого.
– Да… Его звали Вальтер Остерланд. Когда он уезжал… в тот день мы поссорились. Уже не помню из-за чего. Такая глупая была, ужас просто! Но мой Вальтер знал, что я вздорная. Он всегда такой, всегда первым приходил мириться… И сейчас пришел.
Когда Стас возвращался в Россию, он чувствовал, как что-то внутри отпускает его, как будто разжимается кулак, долгие годы стискивавший его сердце. Так после простуды ходишь с отитом, и в заложенных ушах привычная тяжесть, настолько привычная, что перестаешь ее замечать. А потом – хлоп – и слышишь целый мир, и в голове снова свободно и легко.
28 ноября 2013 г.
Берсерк[2]
киноповесть
В последнее время Саше Рокотовскому часто снился один и тот же сон. Будто бы идет сильный дождь, холодный, хлесткий, с резким пронизывающим ветром. И горы кругом. А у него нет глаз. На их месте просто гладкая кожа, как будто глаз никогда и не было вовсе или были, но давно заросли. Он, как слепой котенок, лезет по сопке, все вверх и вверх, цепляясь за мокрые выступы, за комки мха, хлипкие растения, торчащие прямо из блестящей скалы. Нога то и дело пробует шаткий камень и успевает переступить в последний момент, а камень с гулким грохотом обрывается вниз, в бездну. И Саша ползет дальше, вжавшись в гранит, и усталые пальцы костенеют, дождь заливает плоские глазницы, ветер нещадно треплет куртку, стараясь сорвать человека и сбросить. Вот полусухой кустарник на уступе. Саша нашаривает его рукой, хватается и делает шаг вверх по почти отвесной стене. Корни кустарника начинают предательски вылезать из скалы, как нитка из распоротого шва. Ногти скребут скальную породу, ломаясь, и Саше все-таки удается удержаться.
