Элисон Лури - Иностранные связи
В голосе Чака звучат жалобные, горестные нотки. Винни узнает в них тот печальный свист, которым она когда-то подзывала Фидо. Может быть, оттого, что она еще не до конца проснулась, ей кажется, что Фидо тоже прислушивается, лежа под диваном, где он зимовал последние два месяца, — вот он просыпается, хлопает большими, скорбными карими глазами.
— Я и говорю, — продолжает Чак, — взгляну-ка, что у вас стряслось. Оказалось, они неправильно подключили насос, поэтому почти вся вода, что они выкачивали, текла назад. Ну и вот, археолог, профессор Джилсон, собрал своих ребят, и мы переставили трубы, и вода начала уходить. Я доволен был — слов нет. Взял фотоаппарат, нащелкал кучу фотографий. И самих ребят снимал, и кое-что из их находок. Потом пошли это дело отметить, выпили пива, пообедали в кабачке поблизости. Еда там куда лучше, чем в моей лондонской гостинице, да и по цене не сравнить, куда как дешевле. Я всем рассказал про то, что я делаю здесь, в Уилтшире, про то, что ищу предка-графа. Ну и болван же я был! Знал бы я, что меня ждет. Вот что значит невезуха!
— Хм, — снова отзывается Винни. Теперь зов ни с чем не спутаешь: Фидо вылезает из-под дивана и пристраивается у ног Чака.
— А я-то, дуралей, пошел назад в гостиницу и вырядился этаким франтом. Весь же в грязи вывозился на раскопках, а хотелось быть похожим на родственника лорда. Когда увидел дом Дженкинса — сперва расстроился. Он и на замок-то не был похож. Ни башен, ни рва с водой — ну ничегошеньки. Самый что ни есть обыкновенный каменный дом, разве что большой и старинный. Ему лет двести с лишком. Фронтон, конечно, колонны, на лужайке всякие статуи римских императоров, все во мху. А трава — точь-в-точь как искусственный газон с цветочками. Я и подумал, что ничего местечко, сойдет. Размечтался! Знал, что Дженкинсы здесь живут всего тридцать лет, вот и решил, что купили дом у моих предков. А те, должно быть, переехали туда, где побогаче, или вовсе вымерли. Обидно, конечно, — значит, никогда мне с ними не увидеться. Но ведь может и оказаться, что я потерянный наследник, правда? То есть могло бы оказаться, да?
— Могло бы, — машинально соглашается Винни. Она засмотрелась на Фидо — тот виляет грязно-белым хвостом и ласково глядит на Чака снизу вверх.
— Ага! Не тут-то было. Дженкинсы все знали. Повели меня в лес за домом, посмотреть жилище отшельника. Называется «грот». Это что-то вроде пещеры в скалах, у ручья, стены цементные, с галькой и раковинами. Этакая, одним словом, комнатка из камня. Дверь полукруглая, одно окошко, стены все мокрые. Всюду мох, сухие листья, паутина, а мебель старая, из неструганых бревен — знаете, как в заповеднике.
— Гм.
— Сейчас там, ясное дело, никто не живет, но раньше будто бы и вправду жил отшельник. Только никакой не лорд, а обычный старик, который в гроте сидел за деньги. Полковник Дженкинс говорит, в старые времена богачи таких нанимали. Ну, вроде как сейчас у нас в Талсе бизнесмен, у которого ранчо на десять акров, заводит пару лошадей, да еще коров, только не ради денег, просто для красоты, что ли. Вот и те завели себе отшельника. Дженкинсы мне показывали картинку из старой книги, на ней этот самый грот еще новехонький. А возле грота — сам отшельник, весь лохматый, с жидкой бороденкой, на голове соломенная шляпа, как у старухи нищенки.
— Но ведь нет никаких доказательств, что именно он и есть ваш предок, — замечает Винни.
— Он самый, кто ж еще. Звали его Старый Мампсон, получал он двадцать фунтов в год и бесплатные харчи. Так в книге написано. Он был неграмотный, вместо подписи ставил крест. Попрошайка, короче, только и всего.
Винни чудится, что Фидо встал на задние лапы, а передние положил Чаку на колени.
— А как же та история, что вам дедушка рассказывал? — спрашивает она. — Про то, что ваш предок был мудрец, и про шубу из меха дюжины зверей?
— Кто его знает… На картине, может, и вправду мех — не больно-то разберешь. Дженкинсы ни о чем таком прежде не слыхали, но им было интересно, даже записать хотели мой рассказ. Принимали меня очень хорошо. Чаем поили, угощали тортом, плюшками и домашним вареньем. Варенье с виду какое-то странное, зеленое, но на вкус ничего. Из крыжовника, что ли. Показывали мне дом, я их расспрашивал. Но, по всему видно, за дурачка меня держали: мол, вздумал в сырой лесной пещере графов искать. У них у самих куча предков, самых настоящих. Весь дом портретами увешан.
— Очень жаль, — говорит Винни. Жаль ей не только Чака, но и саму себя.
— Я ходил будто оглушенный. Для начала решил убраться оттуда подальше. Поехал в Лондон, сдал машину, вернулся в ту же гостиницу, у аэровокзала, и становилось мне час от часу хуже. Устал как собака, но ни спать, ни есть не мог, даже в номере сидеть не мог спокойно. Вышел на улицу. Не знал, куда иду, — должно быть, пол-Лондона обошел. И тут подумал про вас. — Чак откидывается на спинку дивана и замолкает.
Научная работа таит опасности, думает Винни, глядя на Чака. Например, изучение детской литературы открыло ей глаза на многое, чего она, к счастью, не знала в детстве, да и сейчас не рада, что знает. Скажем, Кристофер Робин Милн рос несчастным ребенком, оттого что все связывали его имя с книжками отца о Винни-Пухе, а в книге «Ветер в ивах» полно дурацких идей о рабочем классе. Есть и у взрослых мечты, которые лучше оставить в покое, как, например, мечту Чака Мампсона о знатном предке.
— Да, жаль, что и говорить, — отрывисто, чтобы не потакать Фидо, произносит Винни. — Но честное слово, я не понимаю, отчего вы так расстроились. Знатными предками не всякий может похвастаться. А у кого-то не то что предков — даже потомков нет. — Фидо поворачивает морду и с надеждой смотрит на Винни. — Жили же вы раньше без родословной? Ну и теперь проживете.
— Вам-то легко говорить. — Чак едва сдерживает стон, и Фидо снова навостряет уши. — Вам невдомек, что ждет меня дома, в Талсе. У Мирны родня не из простых. Родословная у них еще с дореволюционных времен, и они вечно передо мной нос дерут. Ни семья им моя не нравится, ни мой выговор, ни работа. Инженер-сантехник! Мать Мирны считает, это гадость какая-то. Сказала однажды Мирне, что это название ей только о сортирах и напоминает.
— Ничего себе! — удивляется Винни, которую аристократические замашки Мирниной родни тоже начинают выводить из себя.
— А сестра у нее — психолог, в Стэнфорде училась. Представляете, сказала Мирне, что я без своей работы так мучаюсь, потому что ум у меня как у трехлетнего и мне на самом деле только того и надо, чтобы повозиться с какашками.
— Ничего себе! — повторяет Винни, на этот раз возмущенная всерьез.
— Когда из «Амальгамейтеда» меня вышвырнули — такое началось! «Мирна, я же всегда тебе говорила!»
— Думаю, у каждого найдутся такие родственники, — отвечает Винни, хотя у нее такой родни нет. Зато есть так называемые друзья, которые предупреждали, что ее муж все еще страдает по прежней возлюбленной и что брак их долго не протянет. А потом, естественно, гордились своей проницательностью. — Не обращайте внимания.
— Я-то стараюсь. Не то что Мирна. Вот когда я не мог устроиться на новую работу, ей казалось, что сестра была права. Думала, что я и не пытался. Да черт подери, я одних только резюме и писем разослал добрую сотню! Но дело-то в том, что в пятьдесят шесть, пятьдесят семь никто тебя на работу не возьмет. Страховки слишком дорого обойдутся, да и силы наверняка уже не те. Я и сам раньше так думал.
— Точно, — отвечает Винни, вспомнив собрания в университете. — Многие так думают, наверное.
— Немного погодя я на все махнул рукой. Начал выпивать… сперва все больше по ночам, когда не спалось. По ночам лучше. В доме тишина, с Мирной не надо разговаривать, прислуга не шныряет туда-сюда, не ходит за мной по пятам со своим треклятым пылесосом. Если было совсем худо, напивался в стельку. Бывало, не вставал до самого обеда. Или садился в машину и мчался неведомо куда, вслепую, как крыса… то есть как летучая мышь. — Чак невесело смеется. — Разбил машину вдребезги.
— И что дальше? — торопит его Винни, но Чак молчит. — Попали в аварию? Сильно разбились?
— Нет, ничего страшного. Я… да вы не волнуйтесь. Плохо было дело. Машина — в лепешку, а меня поволокли в участок за вождение в нетрезвом виде. Мирну это доконало. Она меня любила когда-то, а теперь ей смотреть на меня стало противно. Не могла дождаться, когда же наконец посадит меня на этот самолет. Стыдится меня теперь, да и не она одна. Грег с Барби тоже. — Торжествующий Фидо кладет лапы Чаку на плечи и радостно лижет его широкое, обветренное лицо.
— Ну, я не думаю, что… — начинает Винни и тут же умолкает. Может быть, жена и взрослые дети и вправду стыдятся Чака — откуда ей знать?
— Вот я и не вернулся домой из этой чертовой турпоездки. Лондоном я был сыт по горло, но и в Талсу не хотел возвращаться. Думал, если я вовсе домой не приеду — всем будет только лучше. Мирна выдержит, ей даже легче станет. Освободится от меня, будет женщиной уважаемой. Есть у нас один застройщик, жирный такой… Мирна ему еще продала большой земельный участок под торговый центр. У него денег куры не клюют, лезет в политику и увивается за Мирной. Ей это будет по душе, ей всегда хотелось, чтобы меня выбрали на какую-нибудь должность. Ее родня собрала бы денег, да только мне это не нравилось. Не люблю политиков. Но этот малый вдобавок новообращенный христианин, и семья у него строгая, верующая. На вдове он женился бы, а на разведенной нет. Ну, я и подумал, что без меня Мирне стало бы только легче. Знаете, я здешние правила движения никогда не понимал. Все эти крохотные машинки — их и не разглядишь толком, пока на тебя не наедут, да еще эти дурацкие автобусы двухэтажные. Я пытался запомнить, в какую сторону смотреть, но все время забывал. Пару раз меня чуть не сбили. Мне было наплевать. Ладно, думал, и так неплохо пожил, с меня хватит.
