Альберт Лиханов - Никто

Ночевали они в шикарной гостинице. Было даже страшно. Валентин подрулил к сияющему огнями подъезду, но швейцар в малиновом пальто и фуражке с таким же верхом помахал ему, чтобы проехал чуток вперед. Хозяин матюкнулся, а Кольча увидел, как сзади на них надвинулся настоящий бульдог: серая и длиннющая, со множеством дверей, машина. Швейцар, торопясь, открывал дверцы, склонялся в полупоклоне, помогал выбраться из темного нутра разномастным красавицам в шубах, ухоженным мужикам в пальто до пят, с бабочками у горла.

– Эх, Колька, – воскликнул Валентин отчаянно-весело, – видишь, как люди живут! А мы чем хуже?

Он выхватил из его руки паспорт, выскочил из «мерса», обогнал знать, вылезающую из лимузина, исчез в сверкании крутящихся, золотистых от внутреннего сияния дверей, через миг появился в сопровождении похожего на швейцара же пожилого мужика, тоже в малиновой форме, только на этот раз она состояла из брюк и жилета.

– Давайте, давайте ваши чемоданчики, – радостно причитал мужик, но когда в багажнике обнаружились обтерханные фибровые углы, причитать перестал, но и сомнения не выразил: подхватил их и попер в отель.

Кольча следовал за Валентином, а тот шел за носильщиком – или как его там? – и они приблизились к сооружению вроде прилавка, окантованному золотистым металлом; золотой цвет сиял повсюду – на перилах, люстрах, витринах, заполненных и внутри золотыми часами, ручками, украшениями для баб.

Топорик чувствовал себя обалдело, ему казалось, все на него смотрят, народу вокруг было полно, но таких людей Кольча в жизни не видывал: тетки, вылезшие из длинного лимузина, раздевались, освобождались от мохнатых блестящих шуб, обнажая голые плечи и руки, сверкающие украшениями, переливаясь золотистыми платьями, громко цокая каблуками по сверкающему мрамору. Ему показалось, что некоторых он знает – надо же! Где-то видал. И пару мужиков в смокингах с бабочками тоже.

Носильщик подцепил фибровые чемоданы на каталку, переспросил номер, который они оплатили, и Валентин с Кольчей разместились вслед за ним в кабине лифта. Потом был сияющий коридор с полом, выстланным ковром, а дальше открылась дверь в настоящее чудо.

Номер был из трех комнат, а в центре гостиной, на красном ковре, стоял белый круглый стол с золотым орнаментом, окруженный такими же стульями.

Кольча бродил по спальням с голубыми кроватями, по розовым туалетам, которых оказалось целых два, по коридорам и переходам, ошарашенно молчал, вслушиваясь в одну и ту же, повторяемую на разный лад, Валентинову фразу.

– Понял, парень, как живут, падла!.. Как живут, падла!

В голосе Валентина слышались нескрываемая зависть, негодование, злоба. Но еще и восхищение.

Наконец Топорик вернулся в прихожую, разделся, снял ботинки, прошел в носках к дивану, уселся.

– Знаешь, сколько это стоит? В сутки?

Кольча, конечно, мотнул головой.

– Семь сотен.

– Рублей? – удивился Топорик.

– Баксов!

– А зачем? – опять удивился Кольча. – Дешевле не было?

– Дешевле – опаснее, – ответил хозяин, становясь серьезнее. – Теперь понимаешь, почему чемодан в чемодане?

И впрямь, их затертая фибра не смотрелась в этом роскошестве. Серебристые чемоданы, похожие на кейсы, больше соответствовали бы обстановке. Но только здесь, в этой гостинице и этом номере.

Пока Кольча умывался, Валентин вызвал в номер официанта. Топорик еще удивился: зачем? Официантом оказался совсем молодой парень, почти пацан, постарше, конечно, Кольчи, но сразу видать – ненамного. Был он тоже в малиновой одежке, но совсем по-друтому, нежели у швейцаров, сшитой, похожей на фрак, с золотыми позументами, в накрахмаленной рубашке и с малиновой же бабочкой у горла.

Он походил на артиста, этот молодой официант: чуть вытянутое, породистое лицо, очень черные волосы ежиком, черные же глаза, осматривающие все вокруг стремительным, все засекающим взглядом.

Увидев его, Кольча сразу как-то внутренне взъярился, насторожился, а Валентин кейфовал, ничего особенного не видел, плавился от окружающего роскошества, не отделяя от него и этого чернявого парня.

Официант прикатил серебристый столик на колесиках и, как виртуоз-фокусник, принялся выставлять всякие закуски, бутылки, ножи, вилки, тарелки. Круглый стол на красном ковре покрылся яствами – а Кольча глядел на него со страхом, вжавшись в угол дивана.

Удивлялся ли он? Конечно! Восхищался? Вряд ли… Скорее просто боялся. Было как-то не по себе, особенно когда Валентин, достав пачку долларов, стал рассчитываться почему-то ими, хотя Топорик знал, что платить надо рублями.

Официант угодливо благодарил Валентина, кланялся и вовсе не отказывался от валюты, а был, кажется, очень доволен. Сверх всех цен и услуг хозяин дал ему зеленую сотню, и Топорик в душе возмутился: за что?

Сотня баксов – это целое состояние, а этот щенок только и сделал, что небесплатно привез харчи – всего-то навсего. За что такая щедрость?

Но он одернул себя: какое ему дело? Брат одарил и его своей щедрой рукой. Да и как!

Валентин наконец выпроводил хлыща в малиновом фраке, закрыл дверь на ключ, повесил золотистую цепочку. Хохотнул, потер руки, подошел к столу, крикнул Кольче:

– Ваш-сиятельство! Ужин подан-с!

Да уж! Кто от такого откажется? Сияющие фужеры, бокалы, рюмки. Сверкающие инструменты для удобного поедания. Бутыли с непонятными наклейками. Закуски, рыба, мясо, икра!

Опять эта злополучная икра. Но сейчас и здесь Кольча рассматривал ее как-то по иному, она не казалась ему противной, даже черная, осетровая, не представлялась больше дерьмом. Удивляясь сам себе, он намазал кусок похрустывающей булки маслом, нанес на нее толстый слой черной икры и откусил. Долго прожевывал, прислушиваясь к вкусу и к самому себе. Черт, это не было больше отвратно. Это было вкусно, надо же! Это было настоящее объедение.

Он как будто был в забытьи, и вдруг очнулся – от тихого звона горлышка бутыли о хрустальную рюмку. Осторожно, будто боясь спугнуть, Валентин налил ему коньяк, потом наполнил свою рюмку. При этом не отрывал от Кольчи глаз. Все так же, внимательно вглядываясь, поднял рюмку, стукнул ею о край Кольчиного сосуда, выпил, вновь не отрывая глаз, а когда выпил и Кольча и опять закусил булкой с икрой, сказал негромко:

– То-то же!

8

Они ели молча. Валентин был в какой-го глубокой задумчивости, казалось, он что-то вычисляет. Топорик, вспоминая приключение с Зинаидой, рюмки опустошал только наполовину и хотя помаленьку пьянел, происходило это постепенно, не враз: приятное тепло вливалось в голову, растекалось по рукам и ногам. Он больше не стеснялся, накладывал себе вкуснятину с блюд и тарелочек, наслаждался тишиной, стенами, сияющими люстрами, ковровым пушистым полом.

Нет, не может быть, что есть люди, которые так живут все время. Пусть не каждый день, но часто. Живут неделями в таких номерах. Конечно, он видел похожее в кино, но на экране можно всякое показать, это специально снимают. Жизнь устроена по-другому. Вот они сейчас с Валентином просто на ночь в кино окунулись за семьсот долларов. Завтра этого не будет, завтра они покатят, пусть и в «мерсе», домой, и он опять окажется в комнате с подушечками, а может, и в общаге – вот и все. Просто хозяин устроил аттракцион. Сам, похоже, офонарел от него.

Валентин оторвался от еды, прошелся по гостиной, помотал головой, будто отряхивался, потом попросил:

– Помоги!

Он взял из прихожей свою куртку, пиджак, прошел в спальню. Стал вытряхивать из сумки баксы. Они летели на голубое шелковое покрывало, плюхались в кучу, образовалась вполне внушительная гора.

– Устраивайся, – указал хозяин на кровать. – Складывай тысячами. Потом одна на другую, чтоб не сбиться, крестом.

Считать до десяти – невелика арифметика, хозяин замурлыкал песню без слов, Кольча, ходячий песенник, подхватил:

Уходили, расставались,Покидая тихий край.«Ты мне что-нибудь, родная,На прощанье пожелав!»

Валентин ожил, слова он, ясное дело, знал, а то, что Кольча подтянул, его непонятно обрадовало. Он улыбался счастливо, и Топорик вдруг увидел его совсем непохожим – не грозным, не таинственным, а простым, даже наивным. Громко и слаженно пропели они знаменитый куплет:

И родная отвечала:«Я желаю всей душой,Если смерти – то мгновенной,Если раны – небольшой!

Но всего сильней желаюЯ тебе, товарищ мой,Чтоб со скорою победойВозвращался ты домой».

Когда петь закончили, Валентин спросил:

– Кольча, чо мы делаем-то, а? Считаем доллары, а поем про что?

– Про нас! – не смутясь, ответил Кольча. И усмехнулся: – А чо?

– Про нас? – удивился хозяин. Помолчав, проговорил: – Черт его знает!

Тысяч они насчитали почти пятьдесят. Кольча знал, что второй чемодан еще не тронут и завтра им предстоит немало повозиться. Наверное, придется переночевать тут еще раз.

Валентин подошел к окну, раздвинул небрежно тонкие, дорогие занавеси, позвал Топорика: