Джон Фаулз - Червь
В: Они отъезжали прочь?
О: Отъезжали, сэр. Джонс хотел было меня растолкать, но, заметив, что они едут без поклажи, решил дождаться их возвращения. Примерно час он боролся со сном, но Морфей всё же взял верх. Проснулся он с петухами, глядь — а Дик спит себе как ни в чём не бывало.
В: Уж не во сне ли ему пригрезилось?
О: Не думаю, сэр. Спора нет, в компании он не прочь прихвастнуть и развести турусы на колёсах, но морочить меня, да ещё при такой оказии — быть того не может. Притом он заподозрил неладное и испугался, как бы с нами обоими чего не стряслось. Надобно заметить, мистер Аскью, что в прошедший день я всю дорогу приглядывался к горничной и окончательно уверился, что до борделя она никакого касательства иметь не может. Где-где, а на театре на женщин такого пошиба не хочешь, а насмотришься. У этой — ни их ужимок, ни их бесстыдства. И всё же я приметил, что девица не просто скромная, а себе на уме. А насчёт Дика Джонс не ошибался: так и пожирает горничную глазами. И она, странное дело, не только его не одёргивает, но словно бы отвечает благосклонностью, нет-нет да и подарит улыбкой. Больно уж это с её натурой несогласно — будто она играет роль, чтобы отвести нам глаза.
В: Какие же подозрения явились у Джонса?
О: Он спросил меня: «А вдруг, мистер Лейси, история про юную леди и мистера Бартоломью не выдумка, да только одно в ней не так — что девушка с дядей проживают на западе? Что, если день-два назад её и правда держали взаперти, но не там, где мы думаем, а в Лондоне — где мистер Бартоломью, по его уверениям, её повстречал? Так, может, он…» Смекаете, сэр, куда дело пошло?
В: Вы оказались пособниками увоза post facto?[77]
О: Меня, мистер Аскью, так в жар и кинуло. Чем больше я размышлял над давешними своими наблюдениями, тем больше мне воображалось, что эта догадка не такой уж вздор. Против неё говорило лишь одно: приязнь горничной к Дику, но я уже порешил, что это делается для вида, чтобы водить нас за нос. Джонс приписывал ночную отлучку молодых намерению сочетаться тайным браком, с каковой целью мистер Бартоломью и задержался в Эймсбери, изобретя столь пустячный предлог. Лишь то меня утешало, что, приведши дело к развязке, мистер Бартоломью больше не будет нуждаться в наших услугах, о чём мы верно скоро услышим. Не стану пересказывать все наши домыслы, сэр. Только спускаюсь я поутру вниз, а у самого дух занимает: а вдруг мистера Бартоломью и его наречённой уже и след простыл?
В: Однако он не уехал?
О: Ничуть не бывало, сэр. И держался так, будто ничего не произошло. Мы отправились в путь, а я всё ломал голову, как бы половчее вывести его на разговор. До отъезда мы с Джонсом условились, что, если ему представится случай перемолвиться с девицей без свидетелей, он шутливым образом намекнёт, что ему кое-что известно о ночном приключении, — словом, доймёт её насмешками с намерением хоть что-то выведать.
В: Добился он своего?
О: Нет, сэр, хоть случай и представился. Сперва девица сконфузилась и стала всё отрицать, но Джонс не отставал, и она так осерчала, что и вовсе не захотела с ним разговаривать.
В: Она не призналась, что уезжала с постоялого двора?
О: Нет, сэр.
В: Скажите мне вот что. Не довелось ли вам в дальнейшем узнать, что же было причиной ночного приключения?
О: Нет, сэр, не довелось. Увы, оно, как и многое другое, по сей день остаётся для меня загадкой.
В: Хорошо, Лейси. Имея много дел, я принуждён на сегодня допрос закончить. Явитесь сюда завтра утром ровно в восемь часов. Вам понятно? И чтобы быть непременно, сэр. Вы всё ещё остаётесь в подозрении.
О: Не извольте беспокоиться, мистер Аскью. Я греха на душу брать не желаю.
Допрос и показания
ХАННЫ КЛЕЙБОРН,
данные под присягою августа 24 числа, в десятый год правления Государя нашего Георга Второго, милостью Божией короля Великой Британии, Англии и прочая.
Я прозываюсь Ханна Клейборн. Я вдова, от роду мне сорок восемь лет. Я содержу заведение на Джармен-стрит, что возле Сент-Джеймсского парка.
В: Ну, сударыня, поговорим без дальних предисловий. Я разыскиваю одного мужчину, очень вам знакомого.
О: Через это знакомство одни огорчения.
В: Вздумаете меня дурачить — я вас ещё не так огорчу.
О: Я себе не враг.
В: Сперва — об этой вашей потаскухе. Известно ли вам подлинное её имя?
О: Ребекка Хокнелл. Но мы звали её Фанни.
В: А не приходилось ли вам слышать, чтобы её называли французским именем, а именно — Луиза?
О: Нет.
В: Из каких краёв она происходит?
О: Из Бристоля. Если не врёт.
В: Есть у неё там родные?
О: Может, и есть.
В: Иными словами, не знаете?
О: Она не рассказывала.
В: Когда она появилась в вашем притоне?
О: Три года назад.
В: В каких она была летах?
О: Под двадцать.
В: И как же она попала к вам в лапы?
О: Знакомая удружила.
В: Экая наглость! Долго я из тебя буду по слову вытягивать? Будто я не знаю, что мамаша Клейборн — самая отъявленная сводня во всём Лондоне.
О: Её привела женщина, которую я послала за своей надобностью.
В: Какой надобностью? Высматривать непорочных девиц и приохочивать к распутству?
О: Она и без того была распутна.
В: Уже и шлюха?
О: Она лишилась девства ещё в Бристоле, в доме, где состояла в услужении. Хозяйский сынок растлил. А потом её прогнали. Если не врёт.
В: И она понесла?
О: Нет. Она от природы бесплодна.
В: Против природы. И что же, многим она пришлась по вкусу в вашем блудилище?
О: Если она чем и взяла, так не мясцом, а ухватками.
В: Какими ухватками?
О: Умением привязать к себе всякого гостя. Ей бы актёркой быть, а не потаскухой.
В: И как же она исхитрялась их приваживать?
О: Принимала такой вид, будто она не девка, а, напротив, чиста как хэмпстедская водица[78] — так что благоволите, мол, и вы держаться приличий. А гости — ну не диво ли? — мало что сносили такое обращение, так ещё и в другой раз её выбирали.
В: Она изображала знатную даму?
О: Невинницу она изображала. Хороша невинница! Такую бесстыжую тварь ещё поискать.
В: Какую там невинницу?
О: Недотрогу. Застенчивую Сестрицу, Невинную Пастушку, мисс Девичий Стыд, мисс Само Простодушие… Прикажете продолжать? Какие только штуки не выкидывала, хоть роман из них составляй. Невинница! В гадючьем гнезде — и то больше невинности, чем в этой продувной бестии. А вздумает в угоду гостю взяться за плеть, то уж посечёт так посечёт. Старый судья П-н — вы, сэр, верно, его знаете, — так вот, если его наперёд хорошенько не отстегать, ни к чему не способен. С ним она была надменна, как инфанта, и безжалостна, как татарин, — и всё это вместе. А ему оно и в охотку. Но это к слову.
В: У кого же она выучилась такому лицедейству?
О: Да уж не у меня. Не иначе — у самого дьявола. Такой, видно, уродилась.
В: Но была одна роль, в коей её окаянная сноровка поспешествовала особенному успеху, не так ли?
О: Какая роль?
В: Взгляни на этот печатный листок, Клейборн. Мне ведомо, что он был отпечатан на твой счёт.
О: Знать ничего не знаю.
В: Вы его прежде видели?
О: Может, и видала.
В: Так я прочту один выбранный отрывок. «А ежели ты, читатель, ищешь учинить свидание с Квакершею, то разочти наперёд, довольно ль у тебя золота. Хоть прозвание у блудни не пышное, а на серебро не посмотрит, видом скромница, а душою скоромница. Известно тебе, что для всякого завзятого развратника ничего нету слаще, как добиться своего силою; на каковую приманку и ловит их сия лукавая нимфа: и краснеет, и дичится, и бесстыдником кавалера называет, но, будучи приведена к покорности, делается подобна любопытной и доверчивой серне и уже не бьётся за жизнь, не лишается от страха чувств, но смиренно открывает нежное сердечко кинжалу удачливого охотника. А только идёт молва, что до таковых ударов кинжала она сама великая охотница, и несут они не гибель ей, но сэру Нимроду[79] смертную усталость». Что скажете, мадам?
О: Что сказать, сэр?
В: Это всё о ней?
О: Может быть. А хоть бы и о ней, что из того? Не я писала, не я печатала.
В: Думаешь, на Страшном суде с тебя от этого меньше спросится? Когда у вас в заведении впервые объявился тот, чьё имя я запрещаю вам произносить?
