Елена Катасонова - Кому нужна Синяя птица
Он обнимет Юлю и все объяснит. Да, он говорил с ней отвратительно, зло, подло, но это потому, что она от него уезжает, и как она может радоваться! Ведь впереди — страшно подумать — неделя одиночества!
Павел глубоко вздохнул, шумно выдохнул — что там колет в груди? Где-то (конечно, у классиков) он читал, что, ударив любимого, чувствуешь боль сам. «Здорово звучит, только неправда, — посмеялся он, — гипербола, так сказать…» Он был тогда в этом уверен. Теперь понял — неизвестный классик был прав: больно, да еще как! «Спокойно, спокойно, — сказал он себе. — Надо поработать, подождать, позвонить позже…»
Он сел за бумаги, писал, звонил, в три часа вызвал Виктора и отдал необходимые распоряжения. Он все это делал и чувствовал ползущее мимо него время. Он тянул его и тянул, как старую сморщенную резину, и в пять часов позвонил снова.
— Добрый вечер, — сказал ему молодой, интеллигентный, тоже, черт возьми, Юлин голос. — Юля в командировке, позвоните через неделю. Какой рейс? Не знаю… Кажется, в пять тридцать… А кто ее спрашивает?..
Павел положил пудовую трубку и сел, тупо уставясь на самодовольный, красный, как пожарная машина, телефон. Значит, вот так их отправляют в командировки? Безобразие! А командировочные, а билет, а собраться? Да что они там, в самом-то деле! Он посидел, покурил, потом решился — набрал номер, по которому звонил тысячу лет. Таня оказалась дома.
— Добрый день, Таня, — сказал Павел. — Я хотел бы поговорить с тобой. Если тебе удобно, приеду сегодня.
— Конечно, — ровно отозвалась Таня. — Жду.
Раздались короткие гудки. Как это она умудрялась всегда брать над ним верх?
Павел занял у Димы пятьдесят рублей, перехватил у одного из старых приятелей еще полсотни, переделал до конца рабочего дня уйму дел — просмотрел несколько официальных приглашений, подумал о предстоящей конференции — кого же туда послать? — выяснил через секретаршу, когда примет директор прибывающего в Москву ученого из Монголии. Все это сделал и поехал в свой бывший дом.
Павел ехал знакомой дорогой, привычно останавливаясь у светофоров, и снова и снова повторял про себя заготовленную впрок фразу: «Татьяна, поговорим как друзья…» Да-да, именно так — спокойно и дружески.
Он въехал в чистый зеленый двор, четко припарковался, втиснув свой элегантный «датсун» между двумя одинаковыми «Москвичами», вошел в знакомый подъезд их богатого кооперативного дома.
— Здрасте, Пал Петрович, — приветствовала его старушка лифтерша. — Как съездили?
— Спасибо, хорошо, — рассеянно отозвался Павел, мельком удивившись вопросу и тут же сообразив, что Таня именно так объяснила его отсутствие любознательной лифтерше.
Он поднялся на десятый этаж, нажал кнопку звонка. Таня, конечно, знала, кто звонит, может быть, даже видела, как он подъехал, но заставила подождать, потом спросила — кто, хотя еще три года назад Павел врезал в дверь «глазок» и теперь стоял под Таниным, скрытым от него взглядом. Усмехнувшись, Павел нажал еще раз — снова зазвенели серебряные колокольчики, дверь открылась. Он шагнул в прихожую. Все как было. Привезенная из Индии вешалка, большое, «под старину» зеркало, индийский светильник, неизменно вызывавший восхищение гостей. Интересно, отдадут ему хоть что-нибудь? Светильник, например, покупал лично он, вешалку — Таня… Господи, о чем это он думает?
Павел перевел взгляд на Таню. Она стояла в каком-то неизвестном ему платье, смотрела на него с обычной легкой иронией. Но под этой иронией тлела, разгораясь, тревога, а подмазанные губы, короткая стрижка и новое платье просто пугали: уж не хочет ли она ему нравиться? Нет-нет, только не это…
— Прошу в кабинет, — усмехнулась Таня и пошла по коридору четкой походкой уверенной в себе женщины.
Павел обреченно поплелся следом, терзаемый жалостью. Но когда он переступил порог своего кабинета, весь его страх и жалость исчезли. «Ай да Татьяна! Ничего не скажешь, молодец!» — с веселой злостью подумал он и еще раз быстрым взглядом окинул комнату.
На его столе стояла Татьянина машинка, рядом — недопитый кофе, прямо на полированной поверхности стола, без подноса! Пепельница, его любимая индийская пепельница, полна окурков, а ведь Татьяна прекрасно знает, что он не выносит, не вы-но-сит запаха ее сигарет, а уж вонь «бычков» — и подавно. Но главное — исчезла его магнитофонная система — вся, целиком: и магнитофон, и проигрыватель, и колонки!
— Я перенесла ее к Сашке, — небрежно пояснила Таня. — Он там все что-то записывает, стирает, хоть из дома беги…
Павел поднял на Таню затравленные глаза: ведь знает — он не разрешал сыну дотрагиваться до системы, сколько на эту тему было скандалов! Это она назло, назло!.. «Ну и пусть, — с внезапной ожесточенной решимостью подумал Павел. — Все к лучшему». Он тяжело опустился в кресло.
— Нам надо поговорить.
— Давай-давай, — легко согласилась Таня. — Только покороче: у меня масса дел, уже составляем планы на будущий год. Столько нового… — Таня села в кресло, вынула красную коробочку с золотым обрезом, закурила.
Павел усмехнулся: «Марлборо» — сигареты для настоящих мужчин, во всяком случае так утверждал тот незабвенный «Тайм». Интересно, где она их достала? Он откашлялся, вытащил трубку, но тут же сунул ее назад, в карман. Он скажет все так, без поддержки.
— Мы не можем ехать в санаторий, — начал он, как ему казалось, очень спокойно. Тьфу ты, черт, разве это главное? Павел торопливо попытался исправить ошибку — Нет, ты не думай, путевки я вам, конечно, достану. Я хотел сказать — я не могу…
— Почему? — высоко подняла тонкие брови Таня.
Павел все-таки вытащил трубку, принялся набивать ее табаком. Теперь он мог смотреть вниз, не видеть лица жены.
— Я ж тебе говорил… — пробормотал он. Молчание камнем давило на него, не давало дышать.
— Что-что? — насмешливо переспросила Таня. — Не слышу…
Павел поднял глаза, встретил ее ненавидящий взгляд, и этот взгляд — она не успела его спрятать — придал ему силы.
— Мы не любим друг друга. Давно. Дай мне развод, пожалуйста…
Это «пожалуйста» прозвучало так жалко и тихо, что Павел сам удивился. Почему он ее боится? А ведь боится же… Таня засмеялась коротким злым смехом.
— Ах, пожалуйста! — передразнила она мужа. — А этого не хочешь? — И Павел с ужасом увидел отвратительный, вульгарный жест, и на него хлынул поток грязи и угроз, невозможный, невероятный для Тани, которая читала лекции, знала английский, светски принимала гостей и ходила на дипломатические приемы.
Он сидел, вжавшись в кресло, а Таня мордовала его как хотела, но даже угрозы тонули в ее яростной брани. Павел и не подозревал, что она знает такие слова! Как-то на техосмотре он попал к виртуозу-механику — колоритные эпитеты щедро сыпались на бессловесных клиентов, — так тот виртуоз просто сдох бы от зависти, послушав сейчас Таню. «Хорошо, что я не сказал про Юлю, — смятенно думал Павел. — А ведь чуть не сказал». Поток грязных слов заливал его, в нем тонула, захлебываясь, Юлька, ее чистота, их любовь.
— Замолчи! — крикнул он и встал. — Хватит!
Острый конец трубки неожиданной болью пронзил его ладонь. Таня на полуслове споткнулась, словно кто-то захлопнул ей рот, и через секунду разразилась слезами, такими же бурными, как жуткие, невозможные ее слова. Она рыдала и колотила по ковру ногами, стучала сжатыми кулаками о подлокотники кресла, отталкивала стакан с водой, который протягивал ей перепуганный Павел. Но вот рыдания стали стихать. Лязгая о стекло зубами, она глотнула воды, и закашлялась, и снова глотнула, и опять закашлялась, а потом глубоко вздохнула и что-то забормотала.
— Тебе звонят, а я вру… — с трудом улавливал Павел. — У Сашки впереди девятый, ему отдохнуть надо… А без тебя я не поеду… Куда я без тебя поеду?.. Мы оба просто устали…
Она опять заплакала. Она захлебывалась от слез, его жесткая, никогда не плакавшая жена. Она говорила невнятно, бессвязно и жалобно:
— Конечно, мачеха небось рада… Приехал, поселился… Да разве можно нам друг без друга?.. Ничего мы не разлюбили, просто теперь другое…
Таня говорила что-то еще, в чем-то его упрекала, к чему-то призывала, а он сидел и молчал — растерянный, изумленный, подавленный. Теперь она была похожа на Галю, на Юльку, на всех, наверное, женщин, когда им плохо, когда надо их защищать.
— Никуда я тебя не пущу. — Таня вдруг встала. — Никуда, уже поздно.
«Что поздно?» — не понял Павел, но спросить не посмел. А Таня, как всегда, уже сама сдавала карты в этой их многолетней, тоскливой, нечестной игре.
— Останешься здесь. У нас. У себя. И не воображай, что я на тебя претендую. — По ее щекам снова текли слезы. — Я постелю тебе в кабинете.
И такая она была жалкая, и такая несчастная, что Павел смирился. «Нельзя, в самом деле, так ее оставлять. И Сашка, как назло, на этой дурацкой даче», — подумал он и коснулся ее руки.
