Владимир Чивилихин - Память (Книга первая)
Перед отправлением из Петропавловской крепости в Сибирь Николай Мозгалевский, не имея ни копейки денег и не рассчитывая на материальную помощь родных, послал командиру Саратовского полка письмо, своеобразное завещание о своем «наследстве» — лошади, шпорах, седлах, офицерской амуниции, белье. Верховую лошадь, седла и две пары серебряных шпор он просил продать кому-нибудь из офицеров, а вырученные деньги употребить на улучшение солдатского котла. Другие личные вещи, в. том числе шинель, сапоги и белье, передать его бывшему вестовому…
Показания этого вестового военному следователю настолько интересный документ, что я должен на нем несколько приостановиться. В отличие от других солдат и офицеров, сослуживцев Мозгалевского, вестовой оказался довольно словоохотливым, и я приведу его ответ на один только вопрос: случались ли у подпоручика «сборища» и кто на них бывал? Ответ: «У подпоручика Мозгалевского из господ офицеров чаще других бывали: прапорщик Шимков, капитан барон Соловьев и майор Спиридов. Сей майор, старше их годами, умом всех превзошел. В полку его уважали. Из юнкеров бывал Шеколла с товарищами, имена коих не знаю. Из нижних чинов постоянно бывали: Шутов, Зенин, Юраш и Анойченко. На сборищах рядовые не стояли в присутствии господ офицеров, как полагается по уставу, а сидели запросто, как ровня. Анойченко говорил, конечно, стоя и так ладно да складно, что даже сам майор Спиридов к нему прислушивался, а уж майор-то был умная голова».
В этом четко очерченном окружении Николая Мозгалевского немало интересных фигур. Дана достаточно ясная характеристика, в частности декабриста Михаила Спиридова, это был единственный «славянин» уроженец Москвы. Один из интереснейших людей той эпохи Петр Чаадаев, объявленный сумасшедшим за свои «философические письма», приходился Спиридову двоюродным братом — их матери были родными сестрами, дочерьми известного русского историка князя М. М. Щербатова. Философские и политические взгляды Чаадаева давно и подробно разобраны специалистами, но мне попутно хотелось бы подчеркнуть здесь лишь одну его мысль — о единении народов в будущем при равенстве всех. Народы, писал он, должны протянуть «друг другу руку в правильном сознании общего интереса человечества, который был бы тогда ничем иным, как верно понятым интересом каждого отдельного народа». В сущности, это была идея уже известной нам утопической славянской федерации применительно ко всему миру…
Отметим, что самый старший по чину и возрасту Михаил Спиридов был майором Пензенского полка, Веньямин Соловьев — штабс-капитаном Черниговского полка, и оба они приходили на собрания «славян» к подпоручику Саратовского полка Николаю Мозгалевскому — очевидно, у хозяина квартиры были какие-то качества, позволявшие встречаться революционерам разных воинских соединений именно здесь.
Издалека и крепко полюбил я «славян»! Мысленно восстанавливаю обстановку этих собраний у Мозгалевского. Майор, барон-капитан, прапорщик, юнкера и солдаты в квартире подпоручика за общим политическим разговором! Причем «нижний чин» Анойченко говорил такие вещи, что сам майор Спиридов, «умная голова», прислушивался к нему, а хозяин квартиры, подпоручик Мозгалевский, согласно тем же показаниям его вестового, «подбодрял солдат и поддакивал Анойченко». Я выделил эти слова для дополнительной характеристики скромного подпоручика, того самого «недалекого малого», чью личность я решил несколько высветить ради уточнения малой истины, из суммы которых составляется большая. Демократизм, товарищеская обстановка встреч офицеров, юнкеров и солдат на квартире Николая Мозгалевского были вполне в духе «славян» и объяснялись их принципиальными взглядами на движущие силы будущего государственного переворота.
О юнкере Викентии Шеколле у нас речь впереди, а сейчас несколько слов об Анойченко, фигуре значительной и яркой. Очевидно, он был одним из самых сознательных и революционно настроенных солдат эпопеи 1825 года. Следы этого, бесспорно, незаурядного человека прослеживаются еще с 1820 года. Тогда он был рядовым лейб-гвардии Семеновского полка, стоявшего в Петербурге в качестве главной воинской части, охранявшей покой царской семьи. И вот даже для офицеров, будущих декабристов, уже не первый год вынашивавших планы восстания, цареубийства и государственного переустройства, стали неожиданностью волнения в созданном еще Петром I заслуженном полку. Причем против притеснений и жестоких наказаний, введенных новым полковником, ставленником Аракчеева, восстала первая «государева рота», а весь полк поддержал ее. После ареста и отсидки в крепости самые активные солдаты-семеновцы были рассыпаны по разным воинским частям. Анойченко попал на Украину и некоторое время служил в мушкетерской роте Саратовского полка, которой поначалу командовал Николай Мозгалевский, так что присутствие его на политических собраниях в квартире своего бывшего командира не было случайным. Солдат этот был полуграмотным человеком, но обладал природным умом и способностями политического агитатора. Он настолько выделялся среди своих товарищей, что во время Лещинского лагеря, где была выработана общая Платформа «южан» и «славян», а политические собрания стали непременной принадлежностью армейского быта, майор Спиридов счел нужным представить Федора Анойченко будущему руководителю восстания Черниговского полка подполковнику Сергею Муравьеву-Апостолу, отрекомендовав его как лучшего солдатского агитатора среди рядовых саратовцев. После подавления восстания Анойченко был насмерть забит шпицрутенами на плацу…
Итожу очевидное. Николай Мозгалевский был единственным в Саратовском полку офицером членом Общества соединенных славян; десятки его сослуживцев придерживались не столь передовых по тем временам убеждений. Он был беден, но бескорыстен и добр, исповедуя альтруистические правила «славян». И почему-то именно у него собирались офицеры и солдаты разных полков и рот для обмена политическими мыслями — майор Спиридов, капитан Соловьев, прапорщик Шимков, юнкер Шеколла, рядовые Анойченко, Юращ, Зенин и Шутов. Эти лица, запомнившиеся вестовому Мозгалевского, бывали «чаще других» — значит, приходили и другие. Викентий Шеколла приводил товарищей-юнкеров, которых вестовой Мозгалевского не успел, очевидно, узнать. Собрания у Мозгалевского были частыми, многолюдными, пестрыми по составу и довольно бурными. Правда, сам Николай Мозгалевский говорил мало, больше слушал других и поддакивал; что ж, бывают такие люди по характеру или манере поведения, но чтобы не понять смысла агитационных речей, целей и серьезности дела, нужно было, обладать поистине патологической непонятливостью…
И еще одно, очень важное: Мозгалевский еще до Лещинского лагеря принимал участие в идейно-организационной работе Славянского союза.
Многие «славяне» вступили в общество лишь в лагере при Лещине.
И еще сохранилось письмо декабриста-«славянина» Павла Выгодовского, адресованное Петру Борисову. Прочитав его, я помню, позвонил Марии Михайловне Богдановой — она у меня главный консультант и помощник.
— Мария Михайловна! Я где-то читал, что «славянин» Выгодовский был единственным крестьянином среди декабристов. А в его деле и описание дворянского герба, и даже справка об имении Выгодовских от 1701 года.
— Добрались и до Выгодовского? — как мне показалось, одобрительно прозвучал знакомый голос. — Он не был дворянином. И не был поляком. Он не был даже Выгодовским — только выдавал себя за дворянина Павла Фомича Выгодовского, по происхождению поляка. И документы у него были такие. На самом деле он был сыном русского крестьянина Тимофея Дунцова из села Ружичное Подольской губернии. Юношей ушел из родного дома, очевидно, в поисках образования и новой судьбы, сблизился с католиками ордена «тринитарского закона», выйдя из их богословской школы уже Выгодовским. Документы на имя безземельного польского дворянина дали ему возможность позже устроиться на казенную должность…
Дунцов-Выгодовский был единственным доставленным в Петербург «славянином», коего не пожелал видеть император. В бумагах декабриста, кроме «Правил соединенных славян», было при обыске обнаружено три письма — два от руководителя «славян» Петра Борисова и одно ответное . Письма эти общеморального содержания, за которым угадывается политическое общение, осторожный обмен взглядами двух единомышленников. И в то же время это свидетельство крепнущих товарищеских отношений между «славянами». В последнем своем письме Борисов благодарит .Дунцова-Выгодовского за рвение помочь «бедному страдальцу Л.», то есть Юлиану Люблинскому, который три года не был на исповеди и «здешние католические священники ужасно противу него вооружаются». Интересен постскриптум: «И я свидетельствую мое почтение, просим о ходатайстве от суеверов за нашего Юлиана. Ваш по гроб Сципион».
