Владимир Кунин - Мика и Альфред
Приказал шоферу потребсоюза ждать с фургоном у райкома партии, расставил сержантов в штатском по возможным местам ухода подозреваемых из дома, а сам влез на чердак и затаился…
Сидел в засаде и рассуждал смело и верно: если судить по оперативным данным, что эти двое такие «деловые», что всегда заранее знают, где спрятаны ценности, — наверное, они и на этот раз не будут зря шуровать, а сразу же на чердак полезут. Тут он их и накроет!
Он к ним уже присмотрелся — ничего особенного: один такой худенький — вроде демобилизованного, лет двадцати, второй — под «художника» работает. Планшет для рисования через плечо, одет чистенько, рожа такая культурная. Лет пятнадцати, не больше. Соплей перешибить можно. Одной — сразу двоих…
***Манты — гигантские казахские пельмени, приготовленные на пару, были удивительно невкусными. Тесто крутое, недоваренное в мантешнице, мясо жесткое, чем-то попахивало, каймак, которым следовало поливать манты, был жидким, явно разбавленным.
— Не, Мишаня, раз в месяц нужно обязательно в общепит ходить жрать. Сколько бы они с нас ни драли по коммерческим ценам!
Лаврик брезгливо отодвинул тарелку с мантами… Стал прихлебывать чай из пиалы, заедая боурсаками.
— На хрена? — спросил Мика. — Чтобы это говно жрать?
— Продолжаю свою глубокую мысль, — сказал Лаврик. — Для полного понимания степени сравнения. Ты вспомни Лилькины манты. А теперь посмотри на эти. Ну?
— …гну! — ответил ему Мика. — Ты даже сравнивать не имеешь права! Лилька — гений по этой части.
— По всем остальным частям — тоже, — ухмыльнулся Лаврик. — Я вот думаю, а не жениться ли мне на Лилькиных мантах? Домик ее «задвинуть» хоть за сколько — без запроса, выправить новую ксивоту, забрать Лильку вместе с ее мантешницей, тебя в охапку, и не сквозануть ли нам в Россию? Насовсем…
— И завязать, — сказал Мика. — А то мне так остоебенила эта нервотрепка — все время думать, что тебя кто-то втихаря разглядывает.
— Как говорил мистер Джингль мистеру Пиквику — «издержки профессии», — с удовольствием произнес Лаврик.
Но Мика даже не обратил внимания на Лавриковы глубочайшие познания Диккенса. Сказал, уткнувшись глазами в драную клеенку стола:
— Я бы СХШ закончил…
— Это еще что?!
— Средняя художественная школа.
— На хрена тебе школа? — удивился Лаврик. — Ты и так рисуешь — зашибись!
Мика промолчал. Потом поднял глаза от клеенки, уставился в Лаврика, сказал неожиданно жестко:
— Завязывать надо, Лавруша. Война идет, а мы… Завязывать и отваливать. Хватит. Намолотили. В будущем году мне все равно в армию идти.
— Может быть, может быть… — Лаврик не то согласился с Микой, не то решил прекратить эту тему.
Но Мика уже вцепился в него, как клещ:
— Давай плюнем на этого старого «планакеша», Лаврик. Что-то за всем этим мне нехорошее чудится!
— Что, с тобой, Мишаня? — слегка испуганно спросил Лаврик.
— Да ни хера особенного! Просто… Я еще этой ночью сон нехороший видел.
Лаврик облегченно рассмеялся:
— Слезай с печи, дедушка! В пришествие Антихриста ты еще не веришь?! Ну, Мишаня… Ну, Минька! Ты даешь!.. Чтобы в пятнадцать лет, спортсмен, физкультурник, можно сказать… художник — культурнейший человек, и… Сон, видишь ли, ему нехороший приснился! Да если бы ты знал, какой сон мне сегодня приснился, ты вообще в штаны наклал бы!.. Слушай. Будто идем мы с тобой по какому-то песчаному пляжу…
— Что?! — потрясеннно воскликнул Мика.
— Тихо ты! — Лаврик осторожно оглянулся по сторонам. — Ты слушай, не «чтокай»… А вокруг нас одна вода. Будто мы вроде как на каком-то острове… А песочек такой мягкий, тепленький, сыпучий…
— Замолчи!!!
— Ладно тебе психовать, — строго сказал Лаврик. — Не хочешь слушать — молчу. Но и ты уж возьми себя в руки, пожалуйста. На дело идем, а ты весь вздрюченный. Не годится. Что это с тобой?
— Давай не пойдем, Лаврик!.. — умоляюще прошептал Мика.
Над клеенчатым столом с холодными и невкусными мантами и жидким разбавленным каймаком повисла пауза. Потом Лаврик спросил:
— А если я скажу — «в последний раз». Пойдешь?
Мика помолчал, посмотрел Лаврику в глаза:
— Действительно в последний раз?
— Век свободы не видать.
— Пошли, — сказал Мика.
***Было уже совсем темно, когда Мика и Лаврик проникли в дом старого планакеша через крышу сарая, сразу же на второй этаж.
Именно в том месте, куда молодой и инициативный товарищ не догадался спрятать сержанта в гражданском и при нагане.
— А где цветы, где оркестр? — одними губами произнес Лаврик.
Ему очень хотелось подбодрить Мику.
Мика внимательно осмотрелся. Осторожно выглянул из-за занавески в окно, выходящее во двор. Там, за высоким дувалом, от посторонних глаз подальше, стояла настоящая степная казахская юрта.
Мика вопросительно посмотрел на Лаврика. Лаврик тоже увидел юрту, тут же неслышно объяснил:
— Дом у них только для понтяры. Или принять кого-нибудь, кто повыше. А кемарят они все равно в юрте, «колбиты» вонючие!..
Из кладовки второго этажа на чердак вела узкая скрипучая деревянная лестница в несколько ступенек. Проход на чердак, вырезанный в потолке кладовки, был прикрыт, но на замок не заперт. Из потолка и крышки торчали две толстые железные серьги, не скованные дужкой навесного замка…
Мика показал на голые дужки, сказал Лаврику на ухо:
— Не нравится мне всё это. И то, что в доме — никого.
— Ты же сам видел, как они отвалили на мотоцикле с коляской! Может, в аул, за товаром…
— Такой планакеш не оставит дом без присмотра. Что-то за этим есть… Может, лапки сделаем, а, Лаврик?
— Ты! Чеканутый!.. То с крыши на крышу, как обезьяна, летает — ни хуя не боится, а то в пустой хате перебздел, как щенок обосранный!.. — зло прошипел Лаврик в лицо Мике и первым полез на чердак.
Мика последовал наверх за Лавриком.
… На чердаке было тепло, паутинно и пыльно.
И хотя Мику била дрожь недоброго предчувствия, он неожиданно и не ко времени вспомнил свой довоенный ленинградский чердак над шестым этажом их покинутого, дома… Большую плетеную корзину с мокрым выстиранным бельем… И Милю — теплую, родную и такую желанную… Вспомнил, как она прижимала Микину голову к своей прекрасной упругой груди, целовала его в нос и растерянно бормотала: «Зайчик… Мой бедный зайчик!..»
— Здесь, — тихо сказал Мика и показал на груду старого тряпья, сваленного в углу чердака, рядом с кирпичным дымоходом.
Неслышными шагами Лаврик прошел в тот угол, стал осторожно разбирать кучу древних стеганых казахских халатов, изношенных и истлевших ситцевых рубах, от времени потерявших свое ситцевое многоцветье, рваных лоскутных одеял, изъеденную крысами кошму…
И наконец перед их глазами предстала железная дверца действительно вмазанного в стену шкафчика. Вот здесь был замок. И какой замок — шифровой, наборный, китайский!
— Открывай, Буратино, — негромко сказал Лаврик. — Доставай свой «золотой ключик» и открывай. Там, за этой дверцей, для тебя начинается новая жизнь… Лаврик не сявка, Лаврик свое слово держит!..
— Тоже мне папа Карло выискался, — недобро процедил Мика.
Он распахнул свой планшет, где, кроме набросков, листов ватмана и застегивающегося отделения с карандашами, резинками и скальпелем для заточки карандашей, лежала коротенькая и мощная фомка.
— Подержи. — Мика передал Лаврику планшет, перехватил фомку поудобнее и резким, привычным движением свернул замок. Но не дал ему упасть на пол, а поймал его в воздухе, чтобы замок не наделал лишнего шума. И распахнул дверцу.
В глубоком железном ящике лежала туго набитая; ишачья переметная сума, сплетенная из крашеного конского волоса.
Лаврик вытащил суму, увидел там пачки денег, показал Мике и процитировал конец старого не очень пристойного анекдота:
— …а ты, дурочка, боялась!..
Но в эту секунду из дальнего угла чердака раздался звенящий и срывающийся от нервного напряжения голос:
— Руки вверх, сучье племя!!!
Дальше все происходило в считанные мгновения… Мика четко увидел ствол нагана и закричал:
— Не стреляй!
Лаврик сильно оттолкнул Мику за кирпичный дымоход и медленно стал поднимать руки, забыв выпустить волосяную переметную ишачью суму, из которой на пыльный дощатый пол чердака посыпались туго перевязанные денежные пачки…
— Приехали, — глухо проговорил Лаврик.
— Выше руки, сволочи!!! — снова прокричал тот же самый голос. В нем прозвучала такая ненависть и такое ликующее торжество, что Мика не выдержал и вышел из-за своего кирпичного укрытия.
— Не стреляй, — повторил Мика.
Головная боль толчками уже пульсировала в его висках, в затылке, в переносице…
— Мы сдались, — сказал Лаврик, выпустил волосяную суму и с поднятыми руками сделал шаг вперед.
