Эдуард Тополь - Любожид
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В АЗЕРБАЙДЖАН, ДОРОГОЙ ЛЕОНИД ИЛЬИЧ БРЕЖНЕВ!!! ХОШГЯЛЬМИРСЫН!!
«Хош гяльмирсын» – было написано именно так, с двумя восклицательными знаками впереди и сзади, а над этой надписью парили гигантские поясные портреты Леонида Брежнева и Гейдара Алиева. Брежнев на своем портрете был лет на двадцать моложе, чем в действительности, – бровастый молодец в небесно-зеленом маршальском мундире и с рядами всех мыслимых и немыслимых орденов на груди, включая три звезды Героя Социалистического Труда. А на пиджаке Гейдара Алиева была только одна звезда Героя, но явно преувеличенный «ленинский» лоб красноречиво говорил о великом государственном уме этого бывшего председателя Азербайджанского КГБ, а ныне вождя республиканской компартии. Между портретами на развернутом вертикально кумачовом плакате значилось:
СОВЕТСКИЙ АЗЕРБАЙДЖАН, ПРЕВРАТИВШИЙСЯ ИЗ БЫВШЕЙ КОЛОНИАЛЬНОЙ ОКРАИНЫ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ В ОДНУ ИЗ ЦВЕТУЩИХ РЕСПУБЛИК НАШЕЙ СТРАНЫ, СТРОЯЩЕЙ КОММУНИЗМ, – ЭТО УБЕДИТЕЛЬНОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО МОГУЧЕЙ ТВОРЧЕСКОЙ СИЛЫ СОЦИАЛИЗМА, ВДОХНОВЛЯЮЩИЙ ПРИМЕР ДЛЯ ВСЕХ НАРОДОВ, БОРЮЩИХСЯ ЗА СОЦИАЛЬНОЕ И НАЦИОНАЛЬНОЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ.
Леонид Ильич БРЕЖНЕВ
Брежнева ждут, подумал Карбовский и вспомнил сообщения газет: через два дня, 28 апреля, в связи с очередной годовщиной установления Советской власти и «отмечая великий вклад азербайджанского народа в дело построения коммунизма», республику наградят очередным орденом Ленина, и вручать эту награду будет, видимо, сам Леонид Ильич!
«А что, если в день его приезда провести демонстрацию отказников у Бакинского ОВИРа? – вдруг подумал Карбовский. – Правда, ребра еще болят после площади Пушкина, но упустить такой шанс просто грех. Нужно срочно встретиться с нашими…»
Между тем толстяк в кепке-«аэродроме» остановился перед тремя представителями азербайджанского пролетариата, сидевшими на ступеньках трапа, и вступил с ними в деловую дискуссию. Судя по его жестам, он сообщал им о прибытии московского самолета и необходимости подать к этому самолету трап. А ответные жесты выразительно советовали отправить этот самолет обратно, по адресу его московской и кем-то очень поруганной матери. Затем, когда этот совет был отвергнут, развернулась дискуссия, кому из этой троицы катить трап, тоже кем-то обесчещенный.
Тем временем солнце, пылающее в бездонном южном небе, уже раскалило корпус самолета до температуры плавления стали, и в салоне, стараниями мстительной стюардессы, возник гибрид финской сауны, немецкой газовой камеры и русской фронтовой печки-вошебойки. Пассажиры, стоя в узком проходе, истекали потом и матерились по-русски, азербайджански, армянски и на всех других языках братской семьи народов интернационального Кавказа. Младенцы на руках у матерей орали от духоты и всеобщей стервозности. А старухи тихо просили пить и в преддверии инфарктов хватали воздух сухими рыбьими губами.
Так и не вычистив грязь между безымянным пальцем и мизинцем левой ноги, водитель трапа встал, сплюнул и, бесчестя московский самолет, всех его пассажиров, летчиков и «лично отца и маму министра гражданской авиации», покатил трап к самолету. А двое его приятелей, докурив, оседлали спаренную тележку-платформу ручной клади и поехали на ней к грузовому люку.
Тут в салоне самолета раздался мужской радиоголос:
– Внимание! Граждане пассажиры! До тех пор, пока все не вернутся на свои места, никто из самолета не выйдет! Повторяю: всем вернуться на свои места!
Пассажиры нехотя повиновались, сквозь зубы совершая негромкие надругательства над женской честью матери Аэрофлота, родственные надругательствам грузчиков. Стюардесса вышла из пилотской кабины и победным взором укротительницы диких зверей глядела, как они рассаживаются. После этого она открыла дверь пилотской кабины, и оттуда появилась команда летчиков во главе со своим командиром. Не глядя ни на кого, они прошествовали к двери, откинули рукоятки замков-запоров, сдвинули дверь и первыми покинули самолет – спешно, почти бегом, потому что за их спинами пассажиры уже снова вскочили и ринулись наружу, как тигры из клетки.
Илья Карбовский, морщась от боли в правом подреберье, вышел из самолета последним. С верхней ступеньки трапа он увидел вдали, на балюстраде аэровокзала, тонкую фигуру своей сестры Сони и ее неизменного пажа Мурада – они оба махали ему руками. Он помахал им грифом гитары и стал спускаться по трапу, дыша сухим апшеронским воздухом, наполненным запахами раскаленного асфальта и прикаспийских солончаков. Внизу, под трапом, пассажиры разбирали с платформы свои чемоданы, которые грузчики презрительно выбрасывали из грузового люка самолета. Один чемодан упал мимо тележки-платформы и лопнул, как спелый арбуз, ветер выхватил из него какие-то женские тряпки, и хозяйка чемодана, вереща и растопырив руки, побежала за ними полетному полю. Наглый ветер поднял ее юбку и заголил огромные рубенсовские ляжки в сиреневых трикотажных рейтузах. – Пах! Пах! Пах! – восхищенно покачал головой толстяк в кепке-«аэродроме».
У Карбовского не было никакого багажа, и он направился к аэровокзалу – вслед за пассажирами, которые тащили туда свои чемоданы. Но перед входом в аэропорт, когда в квадрате двери он уже видел свою сестру и Мурада, на его пути возникли две мужские фигуры. Им было лет по тридцать, оба в желтых чесучовых пиджаках и в серых фетровых шляпах. Под шляпами были смуглые кавказские лица типичных гэбэшников гейдар-алиевского призыва. При этом один из них был высокий, как баскетболист, и с челкой, падающей на лоб из-под шляпы, а второй наверняка самбист – широкий в плечах, со сплюснутым носом и с фиксой во рту.
– Ты Карбовский? – сказал «самбист».
Илья печально вздохнул: всего три часа назад он расстался с московской милицией, и вот – опять.
– Ну, я… – сказал он.
– Паспорт покажи!
– Зачем?
– Не шуми! Паспорт покажи!
Илья вытащил паспорт из кармана своей джинсовой куртки. Серый, потертый советский паспорт в тонкой картонной обложечке, а внутри – фотография Ильи и все данные, характеризующие его короткую жизнь: фамилия – Карбовский, имя – Илья, отчество – Маркович, год рождения – 1955, национальность – еврей, место жительства – Баку, улица Красноармейская, 27, кв. 7.
Высокий гэбэшник тут же выдернул паспорт из его руки, открыл, сличил фотографию с оригиналом. А за их спинами, в двери аэровокзала, уже кричала Соня:
– Илья! В чем дело? Что им нужно? Илья! Пустите меня!
Но ее не пускали – еще один усатый кепконосец, дежурный по аэровокзалу, преграждал ей путь.
– Пошли! – «Самбист» взял Карбовского за локоть, и Илья тут же ощутил стальную хватку, уже знакомую ему по Пушкинской площади.
– Куда? Что я сделал?
– Иди, не ори! – Коротким ударом левого локтя в ребро «самбист» заставил Илью согнуться от боли на манер складного ножа, а правой рукой выбил на землю гриф гитары. Тем временем высокий прикрыл их сзади от взглядов пассажиров, и «самбист» быстро повел Карбовского в сторону, к служебному входу. Илья лишь услышал, как там, в двери аэровокзала, Мурад сказал по-азербайджански дежурному: «Кишдылах! Еще раз ее толкнешь – зарежу!» «Иди отсюда, пацан!» – презрительно отмахнулся от него дежурный.
Проведя Карбовского по какому-то коридору, мимо стенгазеты «КРЫЛЬЯ РОДИНЫ» и плакатов «НЕ ПЕЙ ПЕРЕД ПОЛЕТОМ», гэбэшники вывели его из аэропорта через боковой выход и швырнули в черную «Волгу», на заднее сиденье. Сами тут же сели рядом, по обе стороны, хлопнули дверцами, и водитель – пожилой русак в выцветшей ковбойке и с небритой шеей – рванул с места. Машина, обогнув автобусы, такси и частные автомобили, с ходу вошла в крутой вираж поворота от аэропорта на шоссе.
Оглянувшись, Илья увидел, как Соня и Мурад выскочили из аэровокзала и стали растерянно метаться по сторонам, стараясь одновременно уследить за всеми служебными выходами.
– Сиди! Не крутись! – приказал Карбовскому гэбэшник-баскетболист.
Сначала ехали молча. Ветер, врываясь в открытые окна, бил их лица сухим и горячим воздухом и острыми иглами апшеронского песка. Вокруг были пологие, выжженные солнцем желто-бурые холмы с разбросанными по ним нефтекачалками, которые монотонно клевали землю своими журавлиными носами. Этих качалок было сотни, они уходили за горизонт, но главным украшением пейзажа было совсем другое – по обе стороны блестящей ленты новенького асфальтового шоссе усердно трудились подвижные цепи милиционеров и солдат, вооруженных половыми щетками и совками. С помощью этих орудий они подметали не только шоссе, но и прилегающие к нему бугры, холмы и сточные канавы, извлекая оттуда всякий хлам – окурки, клочки газет, пивные бутылки. А за их спинами, вдоль шоссе, через каждый километр-полтора стояли огромные красочные щиты-плакаты с изображением героических нефтяников Баку, мужественных хлопкоробов Агдама, талантливых химиков Сумгаита, старательных виноделов Карабаха, искусных доярок Кюрдамира и прочих тружеников. Под их лицами, озаренными вдохновением созидательного труда, стояли цифровые данные о рекордных надоях молока, добыче нефти, выплавке алюминия и прокату труб. По этим транспарантам любой турист мог на пути от аэропорта до Баку составить себе полное представление о счастливой жизни Азербайджана под мудрым руководством Коммунистической партии.
