Нагиб Махфуз - Шахразада. Рассказы
— Город… — протянул Хамада и стал развивать эту тему, жалуясь и сердясь на весь белый свет. Наконец ему надоело мое молчание, и он бросил:
— Тебя же ничто не волнует…
Я насмешливо возразил:
— С меня хватит и своих проблем.
— Но ты же наблюдал воочию столько эпох, событий, войн и людей…
— Ну и что?!
— Да-а, тебя ничто не волнует, кроме себя самого.
— Конечно, ведь я самый несчастный человек в этом городе.
— Ты же интеллигентный человек!
— Плевать!
Он громко засмеялся и предложил:
— Начни новую жизнь.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты в совершенстве владеешь английским языком, изучал специальность администратора и секретаря на вечерних курсах, то есть тебе ничто не мешает просто взять и начать все с начала.
— Но мне же нужно отдохнуть…
— Боюсь, что ты привыкнешь к праздности.
— Не бойся за меня.
Объявлений о свободных должностях много, и жалованье там, как я слышал, большое. Впрочем, его все равно не хватит, чтобы изменить мою жизнь. Вот если бы мне удалось собрать необходимую сумму, чтобы перебраться в новую квартиру в новом районе, а к моему скудному рациону добавить горячую пищу!
И я закончил:
— Терпение — ключ к радости.
— Ты должен держать марку отставников, — засмеялся
Хамада.
Наделенный здоровьем, я был лишен возможности пользоваться его плодами, однако мне следует славить Аллаха и благодарить за его милость безо всяких оговорок. Господь знает о моих долгих лишениях и одиночестве, а ведь он — Милостивый и Милосердный…
— Будь моя вера глубже, я и сам был бы счастливей.
— Человек может быть либо верующим, либо неверующим — третьего не дано.
— Да не будь ты прямым, как палка, — сердито возразил я.
— Не признаю веру интеллигентов, — отрезал Хамада и громко засмеялся.
Я оставил его в покое. Пусть он изливает свое недовольство направо и налево, а после спит без задних ног, но при этом он — все, что у меня осталось в это пыльно-серое время. Где друзья мои? Где любимая моя?..
…Из своей комнаты я однажды услышал, как мать говорила матери Рабибы или Бусейны:
— Не следует связывать Халима, пока он не кончит учиться.
Здоровая логика, но она привела меня в ярость. Слава богу, что эти слова не были обращены к матери моей любимой!
Еще до этого Малика спросила меня:
— Когда мы объявим о нашей помолвке?
— Дома не согласятся на это, пока я не кончу учиться, — ответил я.
Она не стала спорить, а ее матери пришлось смириться с этим решением. Бусейна, Рабиба и Биса вышли замуж за время моей учебы в университете. Не могу сказать, что прощание с каждой невестой никак не взволновало меня, но это чувство было мимолетным и слабым, не оставившим и следа. Брак крепче любви, и очарование его сильнее и долговечнее, и вскоре развеялись сны моего розового детства, подобно благоуханию, оставляемому за собой быстро прошедшей женщиной. Но я никогда не забуду этих слов Малики:
— Даже если бы ко мне пришел эмир, то я отказала бы ему. Для меня нет никого, кроме тебя…
Она стояла передо мной такая искренняя, твердая, сильнее любой истины на свете. Это была настоящая, великая любовь. Но увы!
А любовь победила, и этот день никогда не изгладится в моей памяти. Из окна своего дома Малика увидела, как мы с Бусейной обменивались знаками. В тот же день она пришла к нам домой вместе со своей матерью и сразу же постучалась в мою комнату.
— Тебя поздравить?
— С чем? — изумился я.
— Бусейна?!
Я покраснел и долго смотрел на нее. Как она была прекрасна, в гордом порыве скрывая свою ревность! Замирая от счастья, я воскликнул:
— Никто, кроме тебя, Малика!
Тогда она повысила голос, чтобы слышали те, кто был в квартире:
— Дай мне почитать какую-нибудь книгу.
— Ты читала Магдалину?
— Да.
— Хочешь «Страдания Вертера»?
— Давай их, — улыбнулась она.
С этого самого момента я перестал замечать красоту других, и все мои помыслы сосредоточились на женитьбе. Я создан только для законного пути. И я совсем не такой, как мой друг Али Юсуф и остальные наши товарищи. Однажды вечером они предложили: «Давай рискнем, и да будет с нами удача!» О да, давайте же рискнем, и да будет с нами удача! Впрочем, это старая история…
…Сегодня, направляясь в кофейню, я спрашивал себя: «Неужели я обречен проходить эти тошнотворные торговые ряды между улицей Абу Хода и площадью Армии?!» О Господи! Нет силы и могущества, кроме как у Аллаха! Я представил себе возвращение после вечера, проведенного в кофейне, и мимолетная радость, сопровождавшая меня в пути, быстро улетучилась. Эта Аббасия вызывает у меня просто отвращение, подобно какому-то безобразному лицу… А еще говорят, что жизнь начинается после ухода на пенсию. Неужели правда?! Как же я жажду увидеть новый пейзаж, чистый воздух, какое-нибудь место, окруженное деревьями, где вечерами прогуливаются красотки; я стремлюсь в клуб, полный знакомых и развлечений, страстно желаю тепла, спасающего человека от предчувствий болезней и смерти. Юность и деньги — вот наш мир. Рассказывают о богатстве, о вечерах в великолепно обставленных квартирах, о золотых свадьбах в фешенебельных отелях. Где дорога, что ведет к этому миру?.. Где мои прежние товарищи, кто из них жив? Однажды я встретил доктора Хазима Сабри: мы пожали друг другу руки, торопливо обменялись парой слов. И разошлись! Кто поверит, что мы были неразлучны в детстве и в школьные годы?.. А остальных, быть может, уже выбрала смерть. И не осталось рядом никого, кроме этого доброго старика, который машет мне рукой со своего места в кофейне. Он встретил меня с необычайной серьезностью:
— Я знаю, что тебя привело сюда так рано!
Я сел и удивленно спросил:
— Ну и что же?
— Кризис фунта и доллара!
Я рассмеялся от души, что, кстати, случается довольно редко, и заметил:
— Клянусь Аллахом, ты обманулся, старик!
Хамада озабоченно произнес:
— Мне приснился удивительный сон про тебя!
— Да?
— Ты ехал на осле, а голова твоя была обмотана куском ткани. Потом ты подбросил эту тряпку в воздух и стал пятками подгонять осла. Я спросил, куда ты едешь, а ты ответил, что собрался совершить малый хадж[25].
— И ты можешь как-нибудь истолковать этот сон?
— Конечно… Впереди тебя ждет что-то очень хорошее, и ты должен отбросить напрасные сомнения!
Во всяком случае, сейчас я любил этого старика, любил, как и в тот день, когда он предложил навестить Малику. Признаю, он настоящий друг в моем одиночестве. Да, если бы не он, то я обязательно уже сошел бы с ума от бесконечных разговоров с самим собой…
…А они сказали «Рискнем, и да будет с нами удача!» И мы направились в таверну. Ужин при звуках пения под мандолину, первая чаша набиза[26]. И меня понес на своих крыльях восторг, какого я никогда не испытывал. Первый волшебный и обманчивый шаг в нашей жизни, в преддверии которого — поющий восторг опьянения. Беспричинный смех овладел нами, нас захлестнула волна упоения и радости. И впервые мы безрассудно вступили на этот путь. И каждый ушел с женщиной…
Я еще не успел закрыть за собой дверь, а она уже привычным движением скинула с себя одежду. Меня охватило замешательство, сердце куда-то упало, и я словно бы погрузился в бочку со льдом. Окинув злым взглядом мою фигуру, стоящую в оцепенении около двери, она бросила: «Эй ты, я тебе не сиделка!» Когда же я вышел на свежий воздух, мой желудок яростно взбунтовался и изверг все, что в нем было. Кто-то из нашей компании сказал, что такое частенько случается в первый раз. Но и второй раз был ничуть не лучше. Тогда я понял, что нет мне счастья ни в вине, ни с этими женщинами. Где тот огонь, который разгорался в присутствии Малики?! А Али Юсуф огорчился за меня и, отчаявшись добиться успеха, заявил:
— У тебя желудок праведника, равно как и чувства…
И я уверился, что нет для меня другой дороги, кроме законного брака. Это, конечно, скромная программа, но и осуществить ее просто. Работа и семья… Любые другие устремления скоро исчезли, как сны, которые забываются сразу же после пробуждения.
А мои друзья мечтали совсем о другом: политика, власть, престижная профессия… Среди них были и те, кто вступил в различные партии и присоединился к политическим лидерам. Что же до меня, то пределом моих мечтаний была должность, обеспечивающая в достатке хлеб насущный, хорошая жена и отцовство.
Мы жили в водовороте политической борьбы, и отец часто говорил мне:
— Мы, чиновники, — сторонники правительства.
Я же сообщал ему то, о чем мне прожужжали все уши: об искренности одних вождей и о лживости других. Тогда отец заявлял:
— Все они — свиньи, которые сталкиваются лбами, прорываясь к власти, и тот сумасшедший, кто теряет жизнь или будущее в этой нечестной борьбе.
