Уильям Голдинг - Негасимое пламя
— Я заберусь в каюту тихо, как мышь, и посижу рядом с ним, пока он не проснется.
Миссис Преттимен задумалась.
Я поднажал:
— Поверьте, когда я впервые встретился с вашим супругом, он действительно напомнил мне персонажа грубых политических карикатур. Но мой первый визит к его постели… Ладно, оставим. Воспоминание о том, как я споткнулся о его больную ногу — пусть и став при этом невольной причиной его выздоровления, — это останется со мной на всю жизнь! Я причинил ему столь сильные муки, что он потерял сознание…
— И что из этого?
— Было бы бесчеловечно не поздравить его с наступившей переменой в его состоянии, не выразить сочувствие его временной неподвижностью и не попросить прощения за ту боль, которую я ему невольно причинил.
— Лучше и не скажешь, мистер Тальбот. Вы специально развивали в себе столь блестящие ораторские способности?
Я опешил. Миссис Преттимен начала было говорить о чем-то еще, но тут уж я остановил ее движением ладони.
— Ни слова больше. Дело в том, что по складу моего характера я время от времени выражаюсь подобным образом. Обычно это создает впечатление, что я старше, чем на самом деле.
— Не сомневаюсь. Но это пройдет.
На мгновение я потерял дар речи. Да кто она такая, чтобы меня критиковать? И это женщина, дама, которая вела себя как гулящая особа!
— Я вовсе не желаю, чтобы это «прошло». И все-таки, мадам, могу я посетить больного?
Она безразлично кивнула.
(16)
Выйдя из каюты миссис Преттимен, я, не оглядываясь, затворил за собой дверь и несколько минут задумчиво простоял в покачивающемся коридоре. Я-то собирался держаться благородно и сухо — и вот вам, пожалуйста!
Я вспомнил про бумагу, которую Преттимен вручил мне, думая, что умирает. Теперь, когда он пошел на поправку, наверное, разумнее вернуть ему этот документ. Однако в матросской робе конверт не спрятать — он только помнется, а в открытую нести его не хотелось. А вдруг миссис Преттимен заметит, поинтересуется, что это, и тем самым породит целый ворох сложностей и конфузов. Я вошел к мистеру Преттимену так же тихо, как вышел от его жены — в переборку громко плеснула вода, — и аккуратно прикрыл за собой дверь. Преттимен, как я уже сказал, лежал головой к откидной полке. Я осторожно опустился на парусиновый стул. Опухоль больше не вздымалась горой под одеялом, да и самого одеяла тоже не было. Тело больного покрывали хлопчатобумажная простыня и вязаная шаль. В воздухе не витал запах лекарств. Легкость покровов натолкнула меня на мысль о том, как все изменилось. Вода по-прежнему полощется у наших ног, оседает на стенах и переборках, стекая по ним каплями, и все-таки наступает весна южного полушария! «Коли так дальше и пойдет, то мы снова угодим в полосу штилей», — подумал я.
Мистер Преттимен лежал с закрытыми глазами. Дыхание его было ровным и размеренным. Морщинистое лицо по — прежнему изможденное, но на щеках, там, где раньше теснились тени, появился бледный румянец. Руки покоились поверх простыни, под правой — открытая книга. Я наклонился вперед — полюбопытствовать — и, видимо, чем-то потревожил больного. Голова беспокойно задвигалась на подушке, дыхание сбилось. Я застыл на месте, испугавшись, что снова чем-то навредил ему! Но вот он задышал ровнее, рука соскользнула с книги, открыв страницу, которую я наконец-то смог разглядеть.
— Боже правый! Пиндар![22]
Преттимен открыл глаза и повернул голову.
— Вы. Юный Тальбот.
— Миссис Преттимен позволила мне посидеть у постели, пока вы не проснетесь, сэр.
— Позволила возиться? Разговаривать? Будить меня?
— Нет, мистер Преттимен! Я случайно!
На его лице мелькнула тень улыбки.
— О том и речь. Ладно, забудем. Вы сказали: Пиндар.
— Да, сэр. Тут, у вас под рукой.
— Когда постоянно лежишь на спине, держать перед собой книгу — настоящая мука. Я искал одну цитату, да и задремал. Она где-то в шестой олимпийской оде, начинается так: φυονται και νεοις εν ανδρασιν πολιαι…
Строчки показались мне очень знакомыми.
— «Неурочной порой приходит седина и к юным…»,[23] только это не в шестой, а в четвертой, в самом конце. Дайте — ка я… Вот тут!
— Так вы знаете!
— Конечно, сэр, все сталкиваются с трудностями. Даже у меня седые волосы найдутся, если хорошенько поискать.
— Я не об этом, юноша! Я о греческом поэте! Вы перечитываете его — почему?
— Наверное, просто нравится, сэр.
— Юношу вашего возраста не назовешь полным болваном, если он читает греков. В этом случае он может быть глуповат — возможно, но не безнадежен.
— Помилуйте, какой же я юноша, мистер Преттимен!
— Но и не зрелый муж! Хватит, не отвечайте. Простите, что не гляжу вам в глаза — все оттого, что я вынужден лежать на спине. Нога, сами понимаете. Боюсь, теперь всю жизнь хромать придется. Как быть — ума не приложу. Может быть, доктора меня и починят. Как считаете, смогу я ездить верхом?
— Не знаю.
— Может быть, дамское седло подойдет. Миссис Преттимен, понятно, поскачет по-мужски — в своих-то брюках! — В груди у него заклокотал хохот, но наружу вырвалась от силы пара смешков. — Представляю себе, как начнут говорить: «А, вот и Преттимены. Только кто из них кто?»
— Я пришел, чтобы поздравить вас, сэр, с выздоровлением, и извиниться за свою роль в этом событии.
Вот теперь он расхохотался — продолжительно и раскатисто, даже слезы из глаз брызнули.
— «Извиниться за свою роль!» Ох, моя нога!
— Понимаю, о чем вы, это и впрямь забавно — во всяком, случае, я счел бы это забавным, не будь эти слова моими. Однако я и впрямь глубоко сожалею о том, что причинил вам такую боль.
— Вы действительно заставили меня помучиться, Тальбот. И все-таки, если б не вы, я до сих пор являл бы жалкое зрелище. Вколотить в себя свою же бедренную кость — это вам не шутки. Итак. Греков вы читаете больше, чем требовали в школе. Ну и латынь, разумеется. Однако ни слова о латыни! Это язык солдафонов. Так почему же греки? Отвечайте!
— Не знаю. Наверное, просто интересно. Или нет… Главк и Диомед…
— Интеллектуальный снобизм? Хочется быть лучше соседа? Относить себя к избранному меньшинству?
— Да, в некотором роде. Но не только, и вам, сэр, это известно!
— Амбиции? Хотите стать епископом?
— Нет, сэр. Пожалуй, я не буду больше досаждать вам, мистер Преттимен. Я хотел лишь извиниться за причиненные страдания. А теперь пора и откланяться.
Боже правый, я выражаюсь прямо как пастор Колли!
Мистер Преттимен раздраженно шевельнул рукой.
— Не уходите!
— Боюсь, я не слишком подходящий собеседник для вас, сэр. И потому…
— Мой дорогой мистер Тальбот — надеюсь, вы не против такого обращения? — если целыми днями лежать и не видеть ничего, кроме белого потолка всего-навсего в восемнадцати дюймах над головой — уж не знаю, как зовут его моряки…
— Моряк сказал бы «подволок», сэр. Что ж, я рад, что вы находите меня чуть более увлекательным, чем выбеленная доска!
— Ваши суждения мне очень любопытны. Какие-то из них мне пересказали, какие-то, сознаюсь, я услышал сам, благодаря тому, что вы привыкли разговаривать звучным, можно даже сказать, властным голосом.
— Если я правильно вас…
— Я сказал: не уходите.
— Вот пример подлинной властности!
— Именно. Следует помягче обращаться друг с другом. Садитесь же — пожалуйста! Вот сюда. Итак, какова цель вашего путешествия?
— Несколько месяцев назад я бы ответил, что намерен занять один из важных постов в правительстве страны. Теперь я думаю по-другому.
— С тех пор, как встретили даму с «Алкионы»? Да сидите же! Вам кажется — это ваше личное дело? Ошибаетесь, брак — дело публичное. Уж я-то знаю!
— Я был бы счастлив, если бы дело дошло до брака. Увы — наше с вами положение слишком разнится!
— Да уж надеюсь! Продуманный союз двух людей, направленный на улучшение жизни человечества, непросто сравнить с…
— Ее сиянье факелы затмило![24]
— Вы начали свое путешествие, вооруженный всей полнотой неведения, и заканчиваете его, обретя знание, боль и надежду, которую дает терпимость…
— А вы, сэр, пустились в путь, не скрывая намерения сеять раздор: будоражить общество антиподов — якобы для их же пользы! Благородный жест, направленный на освобождение и перевоспитание преступного слоя нашего общества!
— Да что вы знаете о нашем обществе?
— Я жил в нем!
— Школа. Университет. Имение. Бывали вы когда-нибудь в городских трущобах?
— Боже упаси!
— А хибары в имении вашего отца? Селяне спят в кроватях?
— Они привыкли спать на земле — вполне счастливы этим, доложу я вам. Им не понять, для чего кровати ножки.
