Мигель Сильва - Пятеро, которые молчали
Врач говорил проще и убедительнее:
— Какое там превращение субстанций! Самое обычное мошенничество и мракобесие, недопустимое в наш век. Ты должен во что бы то ни стало оградить Онорио от этой преступной чепухи, — обратился он к Парикмахеру. — Немедленно пиши жене, чтобы отложила причастие до нашего возвращения. Мы поговорим с ней, и она поймет свои заблуждения. Поймет, что церковники намеренно засоряют детские мозги небылицами из Священного писания и средневековыми таинствами, которые находятся в жгучем противоречии с наукой и действительностью. Церковь заинтересована в том, чтобы уродовать психологию и сознание детей, внушать им болезненный страх перед воображаемым адом. Напиши своей жене — пусть не спешит с причастием.
Капитан был категорически не согласен с этими мнениями:
— Я сторонник причастия, и не только потому, что я сам католик и считаю эту веру единственно правильной. Мы живем в католической стране, где весь народ поголовно католики, где атеизмом заражена лишь небольшая горстка самонадеянных интеллигентов. Это первое. Второе: когда же и приобщаться к вере, как не в детском возрасте, когда душа чиста и восприимчива? Ты должен написать жене, — повернулся он к Парикмахеру, — что бесконечно рад этому событию в жизни Онорио.
Бухгалтер поддержал Капитана, хотя и с оговорками:
— Я в церковь не хожу, но в бога верю, крещен и первое причастие принял. В таком деле как мать повелит, так и решать положено. А твоя жена уже сказала свое слово. Онорио мал, успеет еще пересмотреть свои взгляды. Подскажет ему совесть отречься от веры, как это сделал Врач, отречется, а нет — сохранит, как сохранил Капитан. А пока он несмышленыш — обязан следовать воле матери. Мы же, как бы мы его ни любили, не имеем никакого права вмешиваться в этот тонкий вопрос.
Спорили, пока не раздался свисток отбоя. Журналист цитировал Вольтера и Бертрана Рассела. Капитан — с убежденностью крестоносца — защищал Евангелие. Врач, пользуясь случаем, изложил вкратце теорию исторического материализма. Бухгалтер отстаивал естественные права матери.
Парикмахер молчал, задумавшись. По лицу его было видно, что он растроган бурей нежности, которую вызвало в товарищах по заключению одно имя его сына. Однако он скромно молчал, ни словом не коснувшись проблемы, им же самим поставленной на обсуждение.
Сентябрь, среда
День досмотра. В неурочный час — это не было время еды или возвращения под замок в камеру на склоне дня — им приказали построиться в ряд в дальнем углу патио. Пока они стояли там под взглядами двух надзирателей, четверо агентов прошли в камеру и принялись рыться в их пожитках.
Что они там искали? Подрывную литературу? Миновавшие цензуру письма, доставленные через обитателей других бараков? Алкогольные напитки, полученные чудом божьим? Или оружие, упавшее с неба? Что-то искали. Что-то такое, что тюремным уставом запрещено хранить и употреблять. Осмотрели «каптерку» — угол, где хранились белье, одежда, продукты, оставшиеся от последних посылок; заглянули под матрацы и подушки, простукали полые металлические ножки коек. Снова, который раз, перелистали книжки — нет ли в них свежих пометок, не спрятаны ли записки или еще что-нибудь и стоит ли цензорская печать. Не избежали тщательного досмотра даже продукты, купленные в тюремной лавке, которую заключенные прозвали «Дымовой пещерой».
Операция длилась более часа. Врач больше других возмущался досмотрами: всякий раз агенты приводили в беспорядок его записи и нередко уносили безвозвратно целые листы. Предметом особенного беспокойства всех пятерых был нож с длинным, острым лезвием — скорее кинжал, чем нож, — раздобытый Бухгалтером таинственно и непонятно даже для его товарищей. Нож хранился в стене, в щели, незаметной непосвященному глазу. Если бы агенты его обнаружили, всем пятерым не миновать пристрастных допросов и самых жестоких наказаний, они это прекрасно понимали. Но и на этот раз нож не был найден.
Октябрь, суббота
В «Дымовой пещере» продавались газированные напитки, сигареты, спички, галеты, сахар, соль, туалетная бумага, мыло, карандаши, тетради и прочие предметы первой необходимости в условиях тюрьмы. Лавка была собственностью начальника тюрьмы, и товары поэтому стоили здесь вдвое, втрое дороже, чем в обычных магазинах. Заключенные не зря назвали ее «Дымовой пещерой»: именно в дым превращались здесь деньги, вложенные родственниками заключенных в тюремную кассу, когда этих денег касалось всепожирающее пламя безбожно завышенных цен.
Обитатели третьего барака купили в «Дымовой пещере» грифельные доски и мел. Еще раньше, несколько недель тому назад, они приобрели большую доску, собственно, не грифельную, а обычную деревянную, к тому же плохо отполированную, покрытую черным лаком; на ней во время уроков Капитан выводит уравнения, Врач — химические формулы, Бухгалтер пишет свои irregular verbs [11]. Маленькие же доски служат им не только тетрадями. С их помощью они установили связь с обитателями соседнего барака.
Пришлось порядком потрудиться. Часа в три дня, когда воздух настолько раскаляется, что вдох подобен глотку огня, и когда надзиратели и агенты боятся высунуть нос в галерею, пятеро в камере принимались за работу. Ставили вертикально и пододвигали к стене, под слуховые окна, кровати Парикмахера и Капитана. Потом двое взбирались на кровати — один выставлял в окно доску с написанной на ней крупно мелом буквой, другой следил за окнами на стене соседнего барака.
На седьмой день они добились своего. Сперва в одном из противоположных окон затрепетал красный платок — наконец-то их увидели! Спустя две-три минуты за решеткой вместо платка появилась такая же, как у них, грифельная доска с жирной белой «А». Так начался разговор, мучительно замедленный, раздробленный на отдельные буквы.
Журналист читал со своей вышки, Капитан, сидя внизу, записывал: НАС В ЭТОЙ СЕКЦИИ 84. 25 — ИЗ ЛАГЕРЯ ГУАСИНА. ЕЩЕ 60 В ЛЕВОМ БАРАКЕ. НОВОСТИ С ВОЛИ ХОРОШИЕ. СТУДЕНТЫ ОБЪЯВИЛИ ПОЛИТ. ЗАБАСТОВКУ. ОППОЗИЦИОН. ПАРТИИ ОБСУЖДАЮТ УСЛОВИЯ ЕДИНОГО ФРОНТА.
На следующий день перешли на английский, чтобы надзиратели, если случайно заметят мелькание досок, не поняли, о чем идет речь. Сегодня, в субботу октября, в три часа дня получили тяжелое известие: ВЧЕРА ВЕЧЕРОМ НА ДЕРЕВЕ В ПАТИО ПОВЕСИЛСЯ ТОВАРИЩ СЕБАСТЬЯН ГУТЬЕРРЕС.
Бухгалтер, торопясь, послал три коротких, как выкрик, сигнала: ПОЧ. ОН ПОВ.?
Оттуда ответили — буква за буквой: УЗНАЛ, ЧТО ЕГО СЫН УМЕР ПОД ПЫТКАМИ.
Ноябрь, четверг
Новорожденные подросли. Это уже не пушистые и желтые, как персики, комочки, укрывшиеся под крылом у матери в углу камеры, а голенастые подростки, все пятеро — петушки, из них четыре — с задатками настоящих бойцовых.
Самый рослый и видный, тот, что первым расколол скорлупу, носит имя Задиры. Все думают, что он вылупился из яйца, найденного Капитаном под лимонным деревом, и, судя по его бравому виду, происходит от бойцового петуха начальника тюрьмы. У него каштаново-золотистое, блестящее оперение, острые, сильные шпоры, хотя, правда, ноги не достаточно стройны и в походке сквозит плебейская кровь матери.
Затем идут три черных петушка, очень похожих друг на друга. Обитатели камеры твердо знают, который из них Балтасар, который Гаспар, который Мельхиор, хотя все три «библейских короля» совершенно одинаковы по окраске и размерам и со стороны их невозможно различить. Балтасар воображает себя взрослым петухом, пытается петь и удирает на заре в патио, где гоняется за курицами.
Пятый не уродился. Его и назвали Непутевым. Хилый, болезненный, к тому же типун у него и клюв вечно мокрый. Бегает как-то бочком, на стены натыкается, все его в сторону заносит. Петь не поет, кричит по-вороньи, а то верещит, как сова. Одним словом, до того смешон и нелеп, что нельзя смотреть без улыбки. Но смеяться над Непутевым — значит, бередить душу Парикмахера, который почему-то болезненно привязан к этому уродцу.
Цыплята клюют из миски любого обитателя камеры, садятся им на плечи и головы, идут на их зов, играют с ними. Но к Парикмахеру у них особое влечение. Спят они только под его койкой, а то и вместе с ним на постели. Он заготавливает им корм, чистит им перышки, гладит гребешки, и они, отзывчивые и довольные, топчутся вокруг него целый день.
Непутевый же пользуется у Парикмахера ни с чем не сравнимыми поблажками. Непутевому и маис помягче, и корм утром в первую очередь, и спать на постели — пожалуйста. Журналист как-то даже сказал, что Непутевый — вымогатель, что он нарочно преувеличивает свою хромоту и прикидывается несчастным, чтобы не потерять расположение Парикмахера.
Что до курицы, то она давно покинула камеру. Капитан полагает, что она несет теперь яйца в другом месте, от других петухов. Но Бухгалтеру кажется более вероятным такой исход: начальник тюрьмы съел ее в вареном виде, вернувшись пьяным из очередной поездки в город.
