Пенелопа Лайвли - Фотография
Она ищет хитроумное устройство сада, толковый подбор растений, интересные цветовые комбинации и сочетание знания тонкостей садового устройства с оригинальностью. Ей редко удается найти то и другое вместе. Слишком часто искусные садоводы зря тратят силы на осуществление крайне неудачного замысла, либо многообещающий дизайн выглядит совсем не так выигрышно из-за неверно подобранных растений. Возьмем, к примеру, вот этот длинный палисадник. Хозяева очень ловко и умело замаскировали длинное и узкое пространство, насажали кустарников и цветов и устроили тропинку, ведущую к фокусной точке в конце палисадника. Но вот в качестве фокуса выбрали заросли травы пампасной — неотъемлемого атрибута пригородного садика в стародавние времена; растет себе, безвкусная и пошлая, среди ковра более приемлемых цветов и растений. Что здесь не так? Элейн, хмурясь, обозревает заросли пампасной травы и что-то пишет в блокноте. И тут в ее мозгу снова появляется Кэт — вкупе с еще одним садом.
Кэт говорит «А можно и мне тоже?»
«Нет», — отвечает Элейн. Кэт четыре года, ей десять. И она делает сад. Насыпав земли в старый жестяной поднос, она раздумывает над тем, что и как посадить. Лужайка сделана из мха, там — кустик пушистой сурепки, здесь — купы незабудок, пучок очитка с крыши гаража: уже тогда Элейн знала, как что называется. Даже сегодня она явственно видит тот сад.
Она не забыла его. Может статься, так оно и началось — в то весеннее утро, когда ей было десять лет. Но теперь, когда она уже заканчивает творить и сажает в землю букетик «сережек» с дерева, призванных изображать плакучую иву, она осознает, что за ее спиной маячит Кэт.
«Можно я еще такой штуки принесу?» — спрашивает Кэт и показывает на мох. Она подобралась поближе — маленькая и незаметная фигурка. И просит.
Элейн не обращает на нее внимания. Кэт для нее всего лишь незначительное возмущение на дальней границе поля видимости. Элейн размышляет, из чего можно сделать пруд. Ну конечно! Из зеркала!
Где бы найти маленькое зеркальце вроде того, что мать носит в сумочке? Можно ли будет попросить его у матери?
Кэт снова здесь: «Вот». И протягивает цветок анютиных глазок — огромный, мясистый, аляповатый. Ее приношение для сада.
Элейн хмурится. «Не надо было тебе это рвать, — строго говорит она. — Ты же знаешь, тебе ничего рвать нельзя». И неужели она не видит, что цветок испортит весь ее сад? Он сюда не подходит — ни по размеру, ни по форме, ни по цвету.
Добрая старшая сестра приняла бы подношение, нашла бы, куда пристроить цветок. Она пялится на диссонирующую со всем прочим траву пампасную в этом лондонском саду и гадает, кто мог радостно вручить подарок. Муж? Золовка? Подруга?
Ее отношение к саду резко изменилось. Она больше не может судить беспристрастно. Конечно, золотой медали он не заслуживает, да и серебряной тоже, но неожиданно для себя она присуждает ему третье место, несмотря на траву пампасную, а может, именно из-за нее. Кэт вмешалась и тут.
Но вот осмотр выставленных на конкурс садов окончен, и Элейн пригласили домой к одному из организаторов — отдохнуть и подкрепиться. С ней обращаются с величайшим почтением и уважением, и это льстит; разумеется, она согласилась участвовать бесплатно: хорошая реклама — никогда не знаешь, что выгорит из этого мероприятия; что книги будут продаваться — это точно, а то и какой интересный заказ подкинут. Так что она по-прежнему остается вежливой и охотно идет на сотрудничество куда более близкое, чем того требует чувство долга, вплоть до не предусмотренного программой повторного посещения (мягко скажем, не самого лучшего) сада председателя жюри, чтобы дать совет, что делать с непокорным смолосемянником. Она осталась одна с чашкой чая и блокнотом — устроила себе долгожданный перерыв: уже пять часов вечера, она выехала из дома в семь утра, а ведь ей еще предстоит возвращаться домой, маневрируя среди потока машин южного Лондона. Она объявляет, кто занял первое место, кто второе, а кто — третье; разумеется, итоги конкурса определенно подольют масла в огонь вражды между соседями, которая, безусловно, имеет место быть в этом идиллическом уголке в пригороде Лондона. Наконец, она благосклонно выслушивает многочисленные благодарности, снова и снова улыбается в ответ и, довольная, направляется к машине.
Рабочий день. И к тому же, в общем и целом, достаточно спокойный. А ведь я могла бы расставлять товар на полках супермаркета или ворочать миллионами одним щелчком мыши в Сити, думает Элейн. Она — это ее работа, так считает она, и, наверное, все остальные тоже. Она не может представить себе другой жизни, той, что не подчинена работе. Если бы она не занималась этим, если бы посвятила свою жизнь чему-нибудь другому, то была бы теперь совсем не такой. Аллеи, беседки, альпийские горки, арки из вьющихся растений, цветники, перспектива, ось, смещение и фокус придают ей сил. Акцент, гармония и контраст побуждают мыслить и творить. Ее питает плодородный компост знаний и сведений — целая научная ботаническая библиотека: она навскидку может рассказать о том, как и когда надо подрезать побеги, поведать об особенностях выращивания тех или иных растений, сортах того или этого и о тысяче разновидностей деревьев, кустарников и цветов.
Вот о чем размышляет, выезжая из Лондона и отправляясь домой по знакомому маршруту, Элейн. Ее нынешнее состояние обостренной целеустремленности, она уверена, объясняется тем, что, к счастью, у нее есть цели, к которым можно и нужно стремиться. Без клиентов, встреч, планов и схем, учеников и выходных, когда ее сад открыт для посетителей, она бы целиком очутилась во власти случившегося. Ее бы мучили обида и горечь предательства. Вместо чего она легко может оттеснить всю эту историю на второй план: с глаз долой — из сердца вон.
Вот только получается не особо.
Вот и теперь, когда она пытается обогнать «гольф», то вспоминает, что машина Ника все еще стоит у дома. Он не собирался забрать ее? Если нет, она должна избавиться от автомобиля. Но чтобы намекнуть ему об этом, надо с ним разговаривать, а она пока не готова настолько выдавать себя.
И тут появляется Кэт. Кажется, Кэт была с ней все время, все эти дни. Иногда она просто болтается поблизости, готовая вмешаться в любой момент. А иногда принимает активное участие в происходящем — вот как сегодня: ей четыре, десять — или она в одном из взрослых своих воплощений? И вот эти воплощения Кэт и не дают Элейн покоя: было ли это до фотографии или уже после? Было ли это во время романа с Ником — если это, конечно, было — или нет? Кэт стало две — ни в чем не повинная Кэт и та Кэт, что повела себя необъяснимо. Почему? Почему Ник?
За все эти годы у нее было множество мужчин. До Глина. Часто с Кэт приходил какой-нибудь поклонник: «А это Джеймс». Или Брюс, или Гарри, и слово «ухажер» приходило на ум при взгляде на них чаще, чем «любовник». Эти мужчины всегда являлись соискателями, с испытательным сроком. Спала ли она с ними? Не всегда, подозревает Элейн. И не так часто, отнюдь. Они были поклонниками — несколько устаревшее слово очень к ним подходило, — и, когда поклонение становилось чересчур усердным, Кэт от них избавлялась. В следующий раз она появлялась уже с другим или и вовсе одна. И за все это время — Элейн убеждена в этом — она не взглянула на Ника дважды и всегда обращалась с ним как со старым знакомым: муж сестры, отец Полли.
Она приходила и ради Полли тоже, думает Элейн. И внезапно вспоминает, как Кэт пришла к ней в роддом в тот день, когда родилась Полли. Она вошла в палату, неся в руках охапку голубых цветов душистого горошка и сияя от радости; когда она проходила мимо кроватей, все оборачивались ей вслед. Полли лежит в кроватке возле Элейн. «О!» — говорит Кэт. Склоняется к колыбели, очень тихо, пристально смотрит на ребенка, что-то в ее взгляде удивляет Элейн. «О… вот мы какие. — И оборачивается к Элейн: — Можно подержать?»
Элейн достает Полли из колыбели и кладет в руки Кэт. И Полли открывает глаза, и ее крохотное сморщенное личико оживает. На мгновение их с Кэт взгляды встретились.
Элейн тянется к ней: «Дай-ка. Ее пора кормить».
Кэт и Полли всегда были близки. И да, иногда я ревновала. Кэт приходила, как какая-нибудь фея-крестная. И Полли постоянно твердила: Кэт то, Кэт се. Кажется, Кэт была для нее всем, чем не смогла стать я.
Интересно, была ли она тем же самым для Ника?
Мысль об этом посещает Элейн, как только она подъехала к собственному дому, практически к двери, лишая ее чувства облегчения, которое она всегда ощущает после трудного дня в предвкушении безмятежного вечера. Чего не случится — Ник здесь больше не живет, и она не должна думать об этом.
Ну и конечно, она видит его машину — еще один неприятный укол. Элейн спешит в дом и принимается за рутинную работу: разбор писем, факсов, прослушивание сообщений «голосовой почты» и просмотр надписей на доске на кухне. Это прекрасно отгоняет непрошеные мысли. Она снова в строю, ее ум занимают запросы клиентов и прочие ежедневные заботы, которые требуют ее внимания. Звонила Полли, голос у нее расстроенный. Ник же не звонил — уже хорошо. Сотрудница издательства, с которым она работает, ждет ее завтра и обещает показать блестящие работы многообещающего молодого фотографа. На доске написано, что, согласно прогнозу, погода на выходных ожидается великолепная, а значит, посетителей в ее саду будет много. Джим предлагает привлечь своего племянника, чтобы тот помог ему расставлять машины на парковке. Пэм тоже понимает, что покупателей прибавится: она весь день рассаживала в горшочки для продажи саженцы морозника и черенки из теплицы — ранние фуксии и пенстемоны; наверняка и в магазинчике тоже будут толпы народу, а следовательно, и спрос станет выше.
