Николай Фробениус - Другие места
– Что ты обо мне знаешь!
– Мне захотелось показать тебя отцу.
– Показать меня отцу?
– Захотелось показать ему сынка, показать, каким ты стал… Он так много говорил о тебе… Я только хотел показать ему… какой ты…
Я нагнулся над Робертом и тряс его, его туловище болталось в кресле из стороны в сторону. Лицо исказилось, он стал не похож сам на себя. В глубине лица проснулся то ли смех, то ли крик… Я тряс его изо всех сил, но вдруг ноги подо мной подогнулись, не знаю, как это случилось, но неожиданно я оказался на полу, в голове стучало от боли.
Роберт прижал колено к моему горлу. Воздух сжался.
– Я только хочу, чтобы вы встретились, – спокойно сказал он.
Я закрыл глаза и почувствовал, как исчез, вагон тоже исчез, я плыл в каком-то густом сером тумане. Тогда он ослабил хватку, мои легкие снова наполнились воздухом, и я забарахтался на полу.
Роберт сел в кресло надо мной.
Выглянул в окно.
Через короткое время он задернул шторку и закрыл глаза.
Я лежал на полу и тяжело дышал.
Думал о заговорах, сетях лжи, рассказах, не имевших отношения к действительности. Все было обманом. Альбом с подретушированными фотографиями, мошенники, вруны. Я ни в чем не мог добраться до сути. Да и есть ли она, эта суть! Сплошные отрицания. Помни об отговорках. Будь уклончив.
Я встал и перешел в другой вагон. Подошла проводница. Она кивнула и улыбнулась мне как знакомому, но я никогда ее не видел. Я долго стоял и смотрел на дверь, за которой скрылась ее белокурая голова.
Я нашел пустой вагон и сел.
Когда я закрыл глаза, я увидел перед собой дом в лесу. В доме у окна стоял седой человек. В углу рта у него была сигарета, он выпустил в стекло струю дыма.
19
Здание станции было ветхое и, по-видимому, необитаемое. Краска потрескалась. Под громкоговорителем косо висели старые станционные часы. На каменных ступенях лежала пачка газет. Мы шли по пустынному перрону. Я никого не знал в Хёнефоссе и подозрительно посматривал на рекламу шоколада рядом со станцией, на жилые корпуса, расположенные террасами на другой стороне железнодорожного полотна, на дорогу, мост, сумерки…
Прислушивался к нашим шагам. Аритмичность – это музыка неприязни, раздражающий скрежет резиновых подошв по гравию, рассыпанному на асфальте. В конце концов мы нашли синкопический ритм. Скорее всего, невольно; было бы глупо, если б два человека, идущие по пустому перрону, нарочно старались идти не в ногу.
Не считая старой женщины с сумкой на колесиках, кроме нас, больше никто не сошел на этой станции.
Почти никто не ездит на поезде в Хёнефосс.
Люди предпочитают ездить в Хёнефосс на автобусе, вдруг подумал я. Не на поезде. Все ездят на автобусе. Это проще, быстрее и дешевле.
Почему же мы поехали в Хёнефосс на поезде?
Отец ненавидел автобусы. В автобусах его укачивало, он никогда на них не ездил. Предпочитал поезда, пароходы, самолеты, только не автобус. Он никогда не ездил на автобусе, если мог этого избежать. Может, наша поездка – это повторение, повторение одной из поездок на поезде, которую они совершили вместе, отец и Роберт?
Я не стал спрашивать.
Мы шли рядом, но молчали.
Хёнефосс – маленький городок, он стоит далеко от моря, тут есть водопад, лесопильный завод, торговый центр и торговая улица. Город расположен в распадке ниже железнодорожной станции. За ним темнеют коричневатые гребни холмов. Среди однообразия леса большие крестьянские усадьбы Рингерике являют собой вытянутые острова великолепной крестьянской культуры. Мы прошли мимо лесопильного завода и штабелей досок. Посреди водопада поблескивала скульптура из металлических конструкций.
Повсюду росли ели.
Всевозможной формы.
Женщина тащила за собой свою сумку на колесиках.
С какой стати отцу находиться в Хёнефоссе?
Что делать исчезнувшему кинодокументалисту в этом славном городе среди еловых лесов?
Несколько молодых людей толпились вокруг скамейки и курили. Светловолосая девушка сидела на коленях у парня, их губы, казалось, срослись друг с другом. Хлынул дождь, неожиданно, словно лес выпустил старую дождевую тучу, чтобы она пролилась над городом. Мы побежали под крышу и оттуда смотрели на струи дождя, которые барабанили по скамейкам и по мостовой.
Мне не хотелось больше думать о Роберте и о нашей драке. Я приехал в Хёнефосс, чтобы встретиться с отцом. Но не знал, что бы мне хотелось сказать ему. Может быть, ничего. Мне нечего было сказать ему. Хотелось только постоять и посмотреть на него, понаблюдать за ним недолго, а потом повернуться и уйти.
Исчезнуть.
И больше никогда не видеть никого из них.
Я положил руку Роберту на плечо. Перед нашими ногами стучал дождь.
– Твоя мать все еще живет в Хёнефоссе? – спросил я.
Роберт удивленно улыбнулся:
– Да, там, немного подальше.
Над городом плыла туча, мы вышли из-под укрытия. Дождь щекотал затылок, заливался за воротник.
– Может, выпьем кофе? – Я кивнул на кафе, перед которым на улице стояли маленькие круглые столики, плакат рекламировал всевозможные модные в Европе хлебные изделия с салатом из тунца, томатом и сыром.
– Нет, мы пойдем к «Торсену», – сказал Роберт и показал на боковую улицу. – Я не люблю эти современные кафе в Хёнефоссе. Они не соответствуют моему представлению о том, каким должен быть Хёнефосс. У «Торсена» тебе подадут горьковато-кислый кофе, сваренный в кофеварке, и вчерашние венские булочки. В углу там всегда сидит какой-нибудь старик и курит самокрутку, и всякий раз, когда открывается дверь, он натягивает на глаза свою фуражку. Я люблю «Торсена».
Мы свернули на боковую улицу. Поднялись по пригорку.
В кафе «Торсена» было пусто. Если не считать старика, который и в самом деле сидел в углу и курил самокрутку. На нем не было никакой фуражки, которую бы он натягивал на лоб, но глаза его неподвижно уставились на стол, пакет с табаком и пепельницу. Мы нашли столик у окна за дымчатой кружевной занавеской и сели. Официантка за стойкой читала еженедельный журнал. Она лениво взглянула на нас. Стены кафе были обиты коричневыми деревянными панелями, на потолке висели две медные люстры. Над столиками были вмонтированы медные украшения с мотивами лесопильного завода, водопада, хлебных полей и крестьян с граблями и в спущенных на глаза фуражках. Мы сидели у окна и пили кофе с венскими булочками. Я наблюдал за Робертом.
– Прости меня, – сказал он.
Он отломил кусок венской булочки и обмакнул его в кофе.
– Я хочу сказать… Там, в поезде… Я не должен был… Мне не следовало смеяться. Моих шуток никто не понимает. Думаю, я и сам их не понимаю…
– О'кей.
– Неправда, ты вовсе не считаешь, что все о'кей. Я знаю, что ты подумал. Я вел себя как дурак. Прости меня.
– То, что ты сказал там… что я путешествовал только затем…
– Я ведь ничего об этом не знаю.
– Но, может…
– Не сомневаюсь, ты путешествовал по велению души.
– Что, что?
– Как отец.
Я сорвал крышку с молочника и выплеснул все содержимое себе в чашку.
– Он целый год мотался по свету. Из одного места в другое. Не имея в кармане ни шиша. Как Франциск Ассизский.
Роберт засунул в рот остаток венской булочки, я сидел и смотрел, как он жует.
– По-моему, я никогда раньше не был в Хёнефоссе, – сказал я. – То есть, конечно, я проезжал через него. Но не помню, чтобы я когда-нибудь здесь останавливался. Хотя, наверное, останавливался. На бензоколонке. Во всяком случае, кафе в тут я никогда не был.
– Именно во время того путешествия отцу стало ясно, что другого решения быть не может.
– Какого решения?
– Он понимал, что западный мир управляется бесконтрольно. Мы – вне контроля. Власть – это мириады информационных каналов. В каждом отдельном звене скрыта микроскопическая частица власти. Помотавшись по миру, побродяжничав, отец сел и написал программу. Я никогда не читал ее, но она называлась «Информационные террористы». Он часто ссылался на нее. Я знаю, что в ней содержатся сведения о том, как можно воздействовать на власть.
У меня пересохло во рту, и я глотнул кофе.
– Информационные террористы?
– Все это, разумеется, тайна. Никто не знает, сколько людей туда входят. Никто.
– А смысл?
– Ты не понимаешь?
Я помотал головой.
– Они хотят просочиться в информационный организм. Хотят распространять информацию настолько лживую, чтобы ее в конце концов разоблачили. Их цель – вызвать неуверенность. Породить сомнения. Взорвать общество информации мощным зарядом лжи, организованной лжи. Хотят уничтожить тиранию правды.
От его взгляда мне стало не по себе. Это был горящий взгляд неофита. Я не мог выдержать этого взгляда, опустил глаза в чашку и попытался сделать вид, будто я глубоко задумался над тем, что он сказал. «Тирания правды». Странные слова. Я мог бы спросить у Роберта, что он под этим подразумевает. «Тирания правды». Я произнес их про себя, беззвучно, но не мог заставить себя произнести их вслух. «Тирания правды». Официантка принесла нам счет. Она улыбнулась Роберту:
