Михаил Бочкарев - Москва-Поднебесная, или Твоя стена - твое сознание
Третья цель Богдана, была банальна до невозможности. Он хотел выпить водки.
Направляясь к останкинскому телецентру, Богдан заподозрил, что что-то вокруг изменилось. И изменилось кардинально. Первое это запах. Весь летний воздух был пропитан, канализационными испарениями, словно внезапно налетевший на столицу ураган перевернул и выплеснул на тротуары сотни пластиковых кабинок биотуалетов.
А второе — башня. Ее не было! Вернее она была, но была совсем не такой, какой Богдан видел ее пять лет назад. Бетонный обрубок архитектурного гиганта, торчал из земли, и напоминал застывший хобот исполинского слона зарытого в недрах города. Из чрева этого хобота тянулись во все стороны сотни шлангов. По всей видимости, они качали от туда что-то. Что Богдан не знал. По мере приближения, вонища усиливалась, и дышать становилось просто-таки опасно для здоровья. Когда Богдан, превозмогая тошноту, подкатывающую к горлу, добрался до здания телецентра, он увидел множество людей возле входа. Среди них были и звезды экрана, много раз виденные Мамедовым в телевизоре, и политические деятели, активно о чем-то спорящие друг с другом, и менты с автоматами, важно разгуливающие среди именитых сограждан. Были здесь и простые люди, отгороженные милицейским кордоном. Они стояли с плакатами и лозунгами, тревожно посматривая на снующих у входа в телецентр звезд. Многие были в респираторах и повязках, а некоторые даже в противогазах. Люди скандировали что-то о бессовестности власти, просили вернуть им смысл жизни и телесериалы, но их похоже никто не слушал.
Мамедов протиснулся в толпу и словно червяк, в банке кишащей своими собратьями, пополз к ограждению. Он чувствовал, что женщина его грез где-то здесь, где-то среди своих телевизионных коллег возле входа. Наконец Мамедову удалось просочиться к ограждению. Впереди стояла баба в домашнем халате и белой панаме, мешавшая обзору. Она была похожа на корявый, распухший гриб. Мамедов, словно грибник-эстет, брезгливо оттолкнул ее в сторону. Баба взвизгнула, обругав Мамедова «чуркой немытой» и тут же уползла подальше от злобного взгляда, которым вор-рецидивист одарил ее.
Богдан, ничего не слышавший о происшествиях в Москве, предположил, что в Останкино имел место теракт. Внутренне порадовавшись успеху, своих собратьев по крови, он, пристально прищурившись, начал искать в толпе Вознесенскую. Но ее здесь, по всей видимости, не было. Зато Богдан обнаружил одного известного режиссера по фамилии Пришвинд, который по слухам состоял в любовных отношениях с телезвездой покорившей преступное сердце. Мамедов с ненавистью расчленил режиссера на несколько частей и разбросал окровавленные останки по ступеням, ведущим в телецентр. Благо произошло это только в его сознании. В реальности, режиссер, розовощекий и здоровый, лоснящийся на солнце, словно новорожденный, с торчащим из расстегнутого пиджака пузом, стремящимся прорвать голубую сорочку, курил трубку и оживленно о чем-то беседовал с молодым политиком Костромским, известным тремя своими загородными виллами и шикарным особняком на Рублевском шоссе. Поговаривали, что политик метит в президенты и имеет крепкую мафиозную поддержку. О чем они разговаривали Богдан, естественно, слышать не мог.
Тут к Мамедову протиснулся потный, пахнущий валидолом мужчинка, держащий в трясущихся руках кипу бумаг. Он испытующе посмотрел в глаза Мамедова, и словно найдя в них то, что и хотел найти, нервно, срываясь на визг, сагитировал:
— Поставьте подпись! Хватит беззакония, мы положим этому конец!
— Чему? — не понял Богдан.
— Разрушению основ государства! — провизжал нервный мужчинка.
— А что тут, внатуре, произошло? — Мамедов догадался, что наглотавшийся валидола агитатор, точно в курсе происшествия.
— Вы не знаете? — удивился потный собиратель подписей так, что даже растерялся, — Да как же? Вот полюбуйтесь, — скосился он в сторону телебашни, — Разрушили основу государства! Поливают общественность дерьмом!
— Кто разрушил?
— Президент и правительство! — твердо заявил агитатор, пламенея щеками и взглядом, — При пособничестве продемократической журналистки Вознесенской! Демона скрывавшегося под личиной ангела!
— Как-как, — уточнил Мамедов, чувствуя, что на непорочность его возлюбленной покушаются нагло и дерзко.
— Они и ангела изобразили специально! На компьютере! — раззадорился агитатор, — Что бы народным массам мозги запудрить!
— А Вознесенская? — уточнил Богдан, внутренне напрягаясь.
— Телевизионная проститутка! — не задумываясь выпалил тот, — Или, проще говоря…
Но проще договорить он не успел. Мамедов сбил беднягу с ног выверенным ударом в челюсть. Агитатор подлетел вверх и, отпружинив от спин толкущихся демонстрантов, рухнул на асфальт. Мамедов со злостью принялся пинать ногами оскорбившего его мечту мужичонку, за чем и был замечен милиционерами. Трое служителей закона, впрыгнули из-за ограждения в толпу, накинулись на Богдана и скрутили, как бешеного пса. Получив от ментов успокоительного, в виде точечных ударов по почкам, Мамедов был закинут в «Козлик», который покатил его, все еще мысленно добивающего беднягу агитатора, в отделение.
ПРЕССА
Вернувшись в отделение, Загробулько все еще кипел от злости, вспоминая гендиректора злополучного треста. Кипение его к тому же, поддерживала непрекращающаяся московская жара. Он сел за рабочий стол выпил ананасового сока, оставшегося после утопической пьянки, приведшей к последствиям, объяснить который Вифа Агнесович никак не решался. Сок вероятно скис, оставив во рту сладковатую горечь, которую Загробулько поспешно запил водой из графина. Сев за стол он бросил перед собой папку, изъятую у Берга, посмотрел на нее брезгливо и икнул. К горлу тут же подкатил изжогой ананасовый аромат, Вифлеему стало тошно, и он поморщился, вспомнив от чего-то мерзкую рожу сослуживца превратившегося в свинью.
— Эх столица, столица… что ж с тобой творится? — пропел майор уныло. Он понимал, что нужно как-то раскручивать Берга, выводить подлеца на чистую воду, но без улетевшего в Тибет Василькова, чувствовал себя Вифа Агнесович как без рук.
— «А может и правда суета бренна? — подумал он вспомнив слова старшего лейтенанта, оставленные перед исчезновением в стране древних тайн, дежурному Ключихину, — Какого лешего он там забыл в этом Тибете? Его тут такая карьера ждала» — думал Загробулько, поглаживая вспотевший трехлитровый череп. Он вдруг понял, что попросту скучает по вечно счастливому подчиненному, как по собственному сыну. И хотя детей у Загробулько не было, чувства к старлею он испытывал именно отеческие. Подсознательно Загробулько мечтал, чтобы Володя Васильков, был его родным выстрадано взращенным отпрыском, подающим большие надежды на милицейском поприще.
Загробулько открыл папку изъятую у терстоуправителя, полистал техническую документацию из которой понял мало чего, позвонил в информационный отдел и вежливо попросил выяснить как давно ведут свою деятельность фирмы «Бъюти Стоун» и «STELS-77» на что получил наглое заявление что никто за него делать его же собственную работу не намерен.
— Да вы что там! — заорал Загробулько, — Вы что, совсем оборзели?…, - но на том конце трубку бросили и Загробулько в холостую употребил такое пятиступенчатое многословие, в котором выразилась вся обида и отчаяние от встречи и с Бергом и с Дедом Морозом из детства, и тоска по практикантке Верочке и много чего еще. Майор в бессилии гневно обрушил трубку на рычаги. Сейчас он выглядел как попарившийся в бане лимон, такой же потный и кислый. Вифа Агнесович вышел из кабинета и направился в кабинет Варлама Каюмова. Старший следователь сидел в своем кабинете и грустно рассматривал газету.
— Что пишут? — поинтересовался майор, присаживаясь напротив коллеги.
— Ерунду всякую пишут, — не отрываясь от чтива, мрачно ответил Варлам.
— Ну?.. И что же?..
— Ты знаешь, сколько теперь газеты стоят? Смекнули гады, что остались одни на ниве информатизации общественности, вот и стригут бабло. Каждые два часа новый выпуск.
— Да ну? — удивился Загробулько, — а Интернет?
Каюмов оторвал от газеты усталый взгляд и поглядел на майора тоскливо.
— Интернет, вместе с телевидением приказал долго жить! Только газеты остались. Вот свежайший номер, только из типографии. Сто двадцать рублей, между прочим! — почувствовано, как герой любовной киноэпопеи, потерявший любимую, пожаловался следователь.
— И чего там такого пишут?
— Да бред собачий! Пишут, что звезд эстрады охватил массовый психоз, и они вместо песен своих, несут со сцены черт знает что. Кто благим матом орет, кто сказки детские читает, кто гавкает, кто крякает… Они там, — Каюмов злобно кивнул куда-то в пространство, — думают что народ совсем одурел. Пишут ахинею, и за это еще плати им! Сто двадцать рублей!..
