Михаил Кречмар - Насельники с Вороньей реки (сборник)
Капитан Свиридов. Ножи и ламуты
Чтобы окончательно исчезло неприятнейшее послевкусие от общения с недавним «благодетелем человечества», я решил пообщаться с капитаном Свиридовым. Потому как какой-то каменной незыблемостью веяло от этого представителя нашего правопорядка.
Хихичан, даром что райцентр, – посёлок крохотный, состоящий из пяти улиц, три из которых идут с севера на юг, а две – с запада на восток. Центр, с неизменным вождём мирового пролетариата, изваянным в гипсе, застроен двухэтажными дальстроевскими бараками, среди которых стоит котельная, по более широкой окружности расположены полтора десятка хрущёвок, а внешнее кольцо замыкается гаражами и частным сектором. И именно из одного такого гаража до меня донёсся знакомый хриплый баритон.
Капитан Свиридов, естественно, ругался.
Впрочем, ругался он практически всё время, сопровождая руганью даже вполне нормальное человеческое общение. Как говорится, «в армии матом не ругаются, в армии матом разговаривают». К милиции эта фраза, на мой взгляд, относится ещё больше. Но на этот раз Свиридов ругался всерьёз.
Я заглянул в сумрачную, пахнущую соляркой, сыростью и ржавым железом бетонную коробку.
Капитан Свиридов стоял возле огромного, в половину человеческого роста, точильного круга. Тут же, рядом, торчали две тщедушные фигурки очередных злоумышленников, судя по их монголоидным скуластым лицам – поселковых ламутов.
Соотнеся ламутов, точильный круг, гараж и свиридовскую ярость, я рискнул задать вопрос:
– И чего они тут напортачили?
– Напортачили? – Свиридов повернулся ко мне. От ярости щетина на его физиономии встала дыбом, лицо приобрело цвет непрожаренного бифштекса, глаза округлились. Он не орал, а уже хрипел, изрыгая в адрес народных умельцев всё новые и новые немыслимые проклятья, тыча при этом пальцем в разложенные на верстаке предметы.
Я подошёл к столу и взял один из них.
Это был здоровенный нож, более похожий на гибрид сувенирного кинжала со средневековым фальшионом, – обоюдоострый, изогнутый и весь испещрённый странными бороздами, в которых можно было в первую очередь усмотреть деятельность резца бормашины и только во вторую – фигуры рыб, оленей, лосей и медведей. Медведи изобразителю удались хуже всего.
Рядом лежали ножны – две доски, связанные между собой сыромятными кожаными ремнями. Между досок зияла промежность, в которую, по мысли создателей, и должно было вставляться это чудо.
– Это что за предметы народного творчества? – ухмыльнулся я.
– Народного! Вот именно – творчества! – Свиридов наконец обрёл дар речи и обратил его весь на меня.
– Представляешь, Андрюха, они вчера с этим народным творчеством подкатили к рейсовому автобусу – с идеей продать его за полторы тыщи целковых! Не, я что, я не против личного обогащения. Я очень даже за… Но чтоб такое?
Полуметровый клинок сверкнул перед носами убогой парочки. Ламуты захныкали.
– Не, Андрюха, – продолжал бушевать Свиридов, – ты мог себе в страшном сне представить такое народное творчество? А?
И нож с грохотом плашмя опустился на стальное ограждение точильного круга, в результате чего клинок изогнулся под углом градусов эдак в восемьдесят.
– Во! – Свиридов с удовлетворением посмотрел на дело рук своих. – Так им хоть из-за угла резать можно. У Фомки Сундеева была берданка – из-за угла стрелять, а у вас ножик – из-за угла резать. Можете в одну команду объединиться. Тьфу, что-то вру я, – спохватился капитан. – Берданку я у Фомки отобрал для его же собственной безопасности. Так что довольствуйтесь одним ножиком…
– Ты им что, его отдать собираешься? – хмыкнул я. – Изготовление холодного оружия вроде как законом запрещено…
– Так то – оружия, – сплюнул Свиридов. – Где ты здесь оружие видишь? – Он помахал изогнутым клинком под носом теперь у меня. Я попятился.
– Оружие, – продолжал вещать вошедший в раж Свиридов, – это вот!
Я не понял, что произошло, но одновременно с его словами в толстую лиственничную колоду, стоявшую у задней стены гаража, впился и задрожал, как камертон под уверенной рукой настройщика, неизвестно откуда взявшийся нож.
– И вот!
На этот раз я успел увидеть, как что-то сверкнуло у Свиридова в руке, и тут же второй клинок затрепетал рядом с первым.
– Принеси, Андрюха, они сами по себе не кусаются.
С некоторым трудом я вытащил клинки, глубоко впившиеся в плотное сырое дерево.
– Вот они, – успокоившись, заворчал Свиридов, – настоящая зековская работа! У зека нормы времени не было, любимый ножик он мог годами доделывать. Не было у него потребности – на автобусную остановку идти и на дюжину водки менять. Нет, «на менять» у зека были ножики, но немного другие. А это – ножи «на смерть», сук резать, со своими драться, жизнь свою всеми путями оберегать. Вот этот, – Свиридов поднял двумя пальцами короткий клинок, увенчанный длинной рукоятью из наборного пластика – эбонита, с овальной стальной гайкой в навершии, – ещё сороковых годов, переходил из рук в руки. Делал его легендарный на Колыме мастер Хрипатый с прииска «Лунный». Глядите, идиоты: ничего лишнего, только клинок и ручка! Клинок почти трёхгранный, короткий, чтоб в рукав ложился, толстый – чтоб кинуть можно было без опасения. Баланс… – он сокрушённо махнул рукой. – Да вы и слова такого, небось, не знаете.
– А это, – он поднял второй – классическую «финку» с клинком-«щучкой» и широким долом посреди лезвия, – уже более новая работа, с Тальской зоны. Ну здесь уже мастер халтурил помаленьку. Эти пальцехваты на рукояти явно ни к чему, дань моде, носик спустил сильнее, чем требуется, на рукоять оргстекло пошло… Не, по-старому надо жить, по-старому… Но обрати внимание, Андрюха, – старый милиционер явно считал меня единственным в этой компании, кто способен воспринять его разглагольствования без опасения схватить умственный паралич, – спуски лезвия у всех сделаны прямые. Это потому что народ не ленился, выводил их на камне, часами, может – сутками. Сперва на одном, потом на другом, потом на ремнях брезентовых и лентах транспортёрных. Так и полируется до состояния северного сияния. Которое, кстати, не просто для красоты делается. Полированный нож входит в брюхо, как маслом смазанный. Вон погляди, сколько им лет, а в каждый можно, как в зеркало, посмотреться. Вот это – оружие.
Свиридов повернулся к отчаявшимся ламутам.
– Может, вы мне тогда скажете, что это – инструмент? – и он снова махнул гнутым тесаком перед их глазами. – Вот – инструмент!
На этот раз он извлёк из планшетки на поясе лёгкий охотничий нож – рукоять из чозениевого капа, с односторонней заточкой и прямым обухом – стандартное изделие приполярных мастеров от Оби до Анадыря.
– И делал этот инструмент Федька, ваш земляк с Зырянки. Двуслойная сталь, зонная закалка, сталь с клапана «Шкоды». Узкий, простой, лёгкий. Хоть рыбу шкерить, хоть нарту строгать…
Нож исчез в недрах планшета столь же чудодейственным образом, как и появился. Свиридов снова поднял с верстака изуродованное изделие братьев Алиных (тут я наконец вспомнил, как зовут этих ламутов) и сунул его тому, кто ближе стоял.
– Держи! Ковыряйте им в жопах у себя по очереди! Вот ведь, Андрюха, ничего я с ними сделать не могу. Оружием я это чудовище назвать не могу при всём самом горячем желании, а за халтуру сажать не имею права. Хотя надо бы. В лагере вы бы ножики строгать точно научились. Если б вас раньше не зарезали, конечно. А с такими ножами вам на фабрику надо идти работать, которые ножи в магазины делают. Там, похоже, из таких, как вы, основные мастера и получаются.
И, уничтожив таким образом незадачливых мастеров, он развернулся и зашагал прочь.
– Ты что, таким образом пытаешься направить народную фантазию в конструктивное русло?
– Не знаю я, во что её можно направить, – сплюнул Свиридов, – но, по крайней мере, такую дрянь делать они уже остерегутся. И запирать мне их, надеюсь, придётся за уже более достойные вещи.
И окончательно Лена…
Уже когда мы оказались в посёлке, я заметил, что Лена после поездки впала в полнейшую прострацию. Я с ней много не говорил, занявшись своими делами, тем более что было их, как всегда, выше крыши. Но вот уже практически перед самым отъездом, вечером, Лена сказала:
– А их нельзя оставить? Ну так, как есть…
– Уже не получится, – вздохнул я. – Поздно. Эти люди знают, что такое бензин, электричество, двигатель внутреннего сгорания. Кроме того, оставить всё как есть – это значит оставить их без лекарств. А медицинская помощь для этих людей и есть самая главная гарантия существования. Ты что думаешь, до советской власти жизнь туземцев была светла и безоблачна? Да они вымирали сотнями, достаточно было кому-нибудь подхватить какую-нибудь заразу.
– Если ты заметила, все, кто декларирует помощь туземцам, стараются оставить им какие-то материальные подарки. Электростанцию, мотор, тонну бензина. Так вот, то, что сегодня им требуется по-настоящему, – это образование.
