Том Роббинс - Вилла «Инкогнито»

– Он назван по имени греческого бога сна Морфея, – последовал комментарий Дерна Фоли.

– Фоли совершенно прав. Сколько несчастных, сраженных тяжким недугом, могут получить несколько благословенных часов сна благодаря…

– Кончай, Стаб! Сам же знаешь, что филиппинцы сделают из твоего… из твоего «не совсем морфина» героин!

Стаблфилд нарочито громко прищелкнул языком.

– Охолони, Голдуайр! Сколько страсти ты вкладываешь в столь простое слово! Чего ты истеришь? – Он снова зацокал языком – так близорукая курица стучит клювом по омлету. – Героин! Химический демон! Кристаллы Сатаны! Наркотик, вызывающий такое же привыкание, как никотин, и почти столь же опасный…

– Никотин, – раздумчиво вставил Фоли. – Назван в честь Жака Нико, французского божества, покровителя рака легких. – В богах он разбирался отменно.

– Это софистика! – возмутился Дики. – Их нельзя сравнивать.

– Пожалуй, нельзя, – согласился Стаблфилд. – Если б мы поставляли филиппинцам не опиаты, а никотин, я бы испытывал те же нравственные муки, что и ты. Конечно, от смертоносного тезки мсье Нико в медицинском смысле проку мало. Тогда как преступный эликсир, наш аморальный тоник… Нет, уж лучше я умолкну, не то изойду альтруизмом. Ведь нас прежде всего интересует выгода. Сколько еще бабок потребуется, чтобы вернуть этому старому дому былую роскошь…

Стаблфилд защищался изо всех сил, но это нельзя списать исключительно на попытку – как говорят психологи – рационализировать собственное поведение. Мы не можем не отметить, что героин – одно из самых эффективных обезболивающих, известных современной медицине. Он обладает уникальной способностью облегчать боль, с которой не может справиться даже морфий. А ведь сколько жертв рака мучаются от неослабной, изматывающей боли! Многие десятилетия милосердные американские врачи умоляли разрешить им вводить героин смертельно больным, однако политики пресекали все их попытки, твердя о привыкании к наркотикам. Правда, эти мудрецы так и не объяснили, чем опасно привыкание для тех, кому все равно остается жить месяц-другой. Некоторых конгрессменов беспокоило, что героин, если его разрешить, будут воровать из больниц и продавать на сторону, или же им начнет баловаться медперсонал (такова непоколебимая уверенность Вашингтона в неотразимом воздействии этого белого порошка на человека); другие же опасались, что это послужит дурным примером детям, однако логику такого объяснения обычный ум понять не в состоянии.

Кто его знает, какими именно причинами руководствуются политики? Возможно, на них оказывает давление мафия, заинтересованная в том, чтобы наркотики оставались под запретом и, соответственно, не падали в цене. Или же на них наседают религиозные фанатики, в «христианских» душах которых не осталось ни капли сострадания, одни только суеверия. Как бы то ни было, но тысячи смертельно больных людей вынуждены проводить последние дни в нечеловеческих муках, хотя протяни руку к шприцу – и им будет даровано облегчение, возвращено достоинство и предоставлено право осмысленно попрощаться с близкими.

Итак, в конце семидесятых некая лаборатория на окраине Манилы стала производить из приобретаемого нелегальным путем сырья героин для медицинских целей и снабжать им одну подпольную клинику на Филиппинах и две в Индии. В этих клиниках, точнее, в хосписах, умирающим пациентам делали для облегчения их страданий инъекции, и многие из тех, кому было суждено умереть в жутких муках, умирали с улыбками на устах. К 2001 году в Азии, Латинской Америке и на островах Полинезии действовало уже тринадцать подпольных клиник.

Манильская лаборатория была главным поставщиком азиатских хосписов. Как-то раз сотрудник этой лаборатории, биохимик, занимающийся закупкой сырья, прибыл на базу в Таиланде именно в тот момент, когда туда прилетел и «Умник-2» с грузом чанду. Стаблфилд и Дерн завели с филиппинцем беседу (он хорошо говорил по-английски, тогда как вокабуляр тайских контрабандистов был крайне примитивен) и узнали про его миссию. Через час благодаря бескрайней широте личности Стаблфилда и отменному качеству фань-нань-наньского чанду они заключили сделку.

Как упоминалось выше, Дики Голдуайр выступал против. Его мучила совесть даже по поводу опия-сырца и чанду, а тут уж он окончательно уперся.

– Вы же не можете быть на сто процентов уверены, – заявил он своим товарищам, – что ни миллиграмма этого героина не окажется в каком-нибудь притоне или в венах рок-звезды.

Дерн поднял глаза от бутылки пива «Лао», которую рассматривал так пристально, словно уже вошел в телепатический контакт с тигром на этикетке. Он в конце концов поддался очарованию анимизма.

– Ты стал выражаться как то самое правительство, от которого сбежал, – сказал он.

Стаблфилд изъяснялся куда поэтичнее.

– Да, – согласился он, – белая река макового сока извилиста, у нее множество притоков, и лишь малая их толика течет по поверхности. Мы не можем быть абсолютно уверены, что некая часть нашего вклада не выйдет из предназначенного ей русла. Нам остается только верить и надеяться.

– Вот именно. Надеяться, что ни один отчаявшийся мальчонка не сдохнет от передоза, употребив товар, поставленный вами.

– А сколько лихих парней гибнет – и будет гибнуть – на машинах, которыми торгует твой отец? Во зло может быть употреблено что угодно. Более того, все, даже юные и бедные, должны нести ответственность за свои поступки. Социальная система, отрицающая это, способствует атрофии интеллекта и стагнации духа.

Предыдущей ночью Дики опять посещал школу кошмаров, где сполна намучился от несделанных заданий и заваленных экзаменов, а эта беседа только усугубила его состояние. Он чувствовал, что в словах Стаблфилда присутствует здравый смысл, но его было недостаточно, чтобы совесть Голдуайра умолкла. Поэтому он собрал свои пожитки, в том числе и дрянную украинскую гитару, на которой впоследствии сочинит «Встретимся в Когнито», и аккуратно сложил их в углу, чтобы Дерн при случае перевез все на вертолете в деревню. Потом пожал руку Дерну, покряхтел в медвежьих объятиях Стаблфилда и отправился к наводящему ужас тросу над пропастью.

Не успел он дойти до двери, а его приятели уже возобновили спор о том, почему героин настолько популярен, хотя, как подсказывает здравый смысл, употребление таких наркотиков ведет к саморазрушению. Стаблфилд настаивал, что, пока существуют методы, позволяющие человеку разлагать собственное эго и убивать время – не проводить его, не тратить попусту, а аннигилировать, – люди будут стремиться к этому, невзирая на риск. Экстаз от существования исключительно в настоящем, которого большинство достигает посредством оргазма, мистики получают через медитацию, шаманы испытывают, входя в психоделический транс, а истинные художники ловят, с головой погружаясь в творчество, есть, утверждал Стаблфилд, суть трансцендентности, высвобожденное состояние предельной простоты, к которому невольно стремится каждый. Трансцендентность – это в буквальном смысле рай на земле, и любой наркотик, обеспечивающий билет в рай, будет рано или поздно употреблен, даже если в конце поездки путешественника ждет ад.

Дерн, цитируя буддистские тексты и Книгу Бытия, возражал, что дорогу в рай земной нам перегораживают не время и эго, а страх и желание. В представлении человека о времени одно плохо, считал Дерн, – оно всегда нацелено на летальность исхода, а также на вечно неопределенное будущее, и тем самым усугубляет его страх смерти и неведомого. Отхлебнув пива, лысеющий летчик заявил, что эго, освобожденное от невротического груза жадности и честолюбия, становится благом, а не препоной. Если бы мы только могли отбросить страхи и желания, наши угомонившиеся эго помогли бы нам удержаться в своем перманентном, портативном Эдеме. Наркоман, подсевший на героин, никуда не рвется, ни к чему не стремится, ни за что не цепляется и именно ради этого наивысшего спокойствия, ради того, чтобы избежать мерзостей нашего общества, а заодно и личной ответственности, засаживает в вену иглу. Так сказал Дерн.

Дики был вынужден слушать этот диалог, пока собирал вещи, но, попрощавшись и направляясь к двери, он пробормотал:

– Интересно, который из этих богов – Бог Собачьей Чуши?

Конечно же, это вырвалось у него помимо воли: будь все как обычно, он и сам бы принял участие в диспуте; кроме того, он и не подозревал, что товарищи его услышат. Но, увы, всегда бдительный Стаблфилд крикнул ему вслед:

– Да все, Голдуайр, все до единого. Собачьей Чушью не ведает никто конкретно, иначе бы они передрались за это право. Боги терпят человеков исключительно за талант нести собачью чушь. Все остальные наши качества наводят на них скуку.

«А как же любовь? – хотел было крикнуть напоследок Дики. – Человек ведь наделен способностью любить». Но дверь за ним уже захлопнулась.