Мария Эрнестам - Под розой
Я ответила согласием, хотя ужасно нервничала, и мы договорились, что встретимся завтра у корабля. При расставании Джон снова протянул мне руку, и на этот раз задержал ее в своей.
— Сколько тебе лет, Ева? — спросил он.
Не знаю, почему он спросил: может, я упомянула, что в июне у меня день рождения, а может, хотел быть уверен, что мне уже можно гулять по ночам с офицерами. Куда смотрели его глаза, ведь я выглядела на свои неполные семнадцать лет. И мне пришлось воспользоваться секретным женским оружием. Похлопав ресницами, я ответила ему томным взглядом:
— Двадцать.
— А мне двадцать четыре.
Обменявшись этой жизненно важной информацией, мы расстались.
В тот вечер уши Бустера впервые услышали что-то положительное. Я чувствовала, как твердые катышки в мешочке размягчаются от моих слов.
Утром папа с мамой снова поссорились. Дело касалось вечеринки, на которую хотела пойти мама, а папа как всегда был против, и это казалось таким бессмысленным, что я не стала им мешать — оставила на столе записку, извещая, что иду гулять и буду поздно, и ушла. Я надеялась на хорошую погоду, но на улице лил дождь, а небо затянуло серыми тучами без малейшего намека на просветление. Конечно, приятнее было бы показывать Стокгольм в хорошую погоду, а еще приятнее одеться потеплее, но меня это не волновало. Внутри меня словно вспыхнуло маленькое солнце, и как я ни призывала себя к осторожности, меня несло навстречу неизведанному. Я чувствовала, как Пиковый Король забрался мне в голову, щурясь от яркого света.
Джон уже ждал меня у «Минервы». Сегодня на нем была гражданская одежда — джинсы, пиджак и черные ботинки, совсем не подходящие для мокрой погоды. Он церемонно поцеловал меня в щеку, мне стало жарко от страха и волнения, и я устыдилась собственной слабости.
Мы шли вдоль шлюза, я расспрашивала, что бы он хотел увидеть.
— Знаешь, когда рядом такая красивая девушка, неважно, на что смотреть, — ответил он серьезно.
Я предложила пойти в Старый город, и скоро мы уже пробирались в лабиринте узких улочек и переулков, пока не вышли к дворцу и дальше к Кунгсгорден. Мы болтали без умолку, словно знали друг друга целую вечность.
Когда речь зашла о войне во Вьетнаме, я, которая участвовала в демонстрации против американских бомбежек этой крошечной страны, спросила, как получилось, что Джон оказался во флоте. Я всегда считала себя мирным человеком: одно дело бороться со своими демонами, и совсем другое — с незнакомыми людьми. Да, я приняла решение убить маму, но и подумать не могла, чтобы отрезать уши кому-то, кто не сделал мне ничего плохого. Джон не поддался на провокацию. Он и сам не одобрял войну во Вьетнаме, особенно тот оборот, который она принимала в последнее время, но не отрицал права одних государств вмешиваться в дела других.
— Я думаю, эта работа для меня, — признался он, рассказав, что обожает море и счастлив был покинуть душный город и оказаться посреди бескрайних волн. — Представь, что у тебя отняли свободу. Разве ты не обрадовалась бы, если бы кто-то решил тебя защитить? — спросил он.
Рассудив, что это слишком личный вопрос, я не стала отвечать.
Джон рассказал, что его отец — профессор физики, а мама преподает живопись.
— Она завидует мне, потому что я посещаю города, где находятся самые известные в мире музеи. К сожалению, у меня редко выдается возможность их осмотреть. Не потому что не хочу, а потому что нет времени.
У Джона была сестра Сьюзен, которая жила с родителями. У него не было своей квартиры, поэтому в короткие периоды пребывания на суше он тоже жил с ними. Последние месяцы Джон много учился — готовился к предстоящим экзаменам. Раньше у него была квартира, но он ее сдал, чтобы «сэкономить деньги и избавиться от мелких хлопот», как он выразился.
Он то и дело прерывал свой рассказ вопросами обо мне, и я сообщила, что могла, о родителях, доме и даче, а еще немного приврала, добавив себе пару лет работы в фирме по торговле одеждой и пару лет учебы в университете, где якобы изучала математику. Я знала о маминой работе достаточно, чтобы ответить на возможные вопросы, но об университете не знала ровным счетом ничего. Тем не менее, на Джона мое «резюме» произвело большое впечатление.
— Ты такая целеустремленная, мне это нравится. Редко с кем получается говорить по душам, как с тобой. К сожалению, моя служба такова, что я общаюсь с людьми всего несколько часов или дней, а потом вижу их только через месяцы или даже годы. Поэтому мне приходится сразу решать, перерастет ли новое знакомство в дружбу или останется мимолетной встречей. Вот так.
На мгновение его лицо помрачнело, а взгляд словно затянуло дымкой.
— Трудно избежать разочарований… — сказал он, заглядывая мне в глаза. Я хотела спросить, что он имеет виду, но решила дождаться, пока он сам скажет. Наверное, будь мне двадцать, я была бы не столь терпелива.
Мы дошли до Нюбрукайен и остановились там, глядя на воду. Джон поразило, какая она чистая.
— Мы заходили в порт Ливерпуля пару месяцев назад — там ужасно грязно. Не хочу сказать ничего плохого о самом городе, но по сравнению со Стокгольмом там ужасно грязно и темно. А еще у вас потрясающе красивые фасады домов. Во многих городах они выглядят словно рот у старухи: красивый дом, красивый дом, уродливая новая постройка на месте воронки от бомбы, уродливый дом, потом красивый и снова уродливый. А бывает так, что все дома новые. Но ваш город просто уникальный.
Тут меня осенила идея, и мы отправились в музей, где хранился «Васа»[4]. Мы стояли молча и представляли, как волны ласкали когда-то его борта. Джона поразило, как хорошо корабль сохранился, а еще то, что нация, которая во время войн предпочитает сохранять нейтралитет, потратила столько денег и времени на реставрацию старинного боевого судна.
— Может, это потому, что он затонул, не успев принять участие ни в одной войне, и превратился в символ нейтралитета. Боевой корабль, который не сделал ни единого выстрела, — задумчиво сказал Джон.
Я не могла с ним не согласиться, хотя мне никогда не приходило в голову посмотреть на «Васу» с такой точки зрения.
Нам было легко общаться, словно мы всю жизнь только этим и занимались. Мы обсуждали вооруженные конфликты, убийство Кеннеди пару лет назад, «холодную войну»… Говорили о море. Джон рассказывал, что в плавании очень одиноко, но отставные моряки на берегу все равно тоскуют. Он пытался процитировать стихотворение о чувствах английского солдата к родине, но не мог вспомнить слова и обещал их потом разыскать. Так мы болтали, пока не обнаружили, что страшно проголодались. А после ужина поняли, что не хотим возвращаться домой.
В конце концов, я решилась позвонить приятелю, который жил поблизости. У них был дом с садом и домиком для гостей, и я иногда оставалась там на ночь. Я сказала другу, что не могу пойти домой, намекнула на семейную ссору и получила согласие пустить меня в этот домик. Джон предложил взять такси, и мы добрались туда за полчаса. Пока он курил на улице, я зашла к хозяевам за ключом. Было еще не так поздно, чтобы вызвать подозрения, и мне никто не задавал вопросов. Мама друга сунула мне в руки кулек с горячими булочками и сообщила, что в домике для гостей есть чай и кофе. Теперь мне кажется, что она обо всем догадалась, но тогда я была слишком молода и неопытна, чтобы это заметить.
Мы вошли в домик и зажгли свет. Запах там стоял немного затхлый, но мы проветрили, вскипятили чай и продолжали болтать. Я ненадолго включила телевизор, чтобы посмотреть прогноз погоды, но попала на новости и прилипла к экрану. Потом Джон рассказывал, что сидел и смотрел на меня, а я ничего не замечала, поглощенная тем, что показывали по телевизору. Он говорил, что именно эту картинку хотел сохранить в памяти: как золотисто-рыжая «леди» уставилась в экран телевизора, забыв обо всем на свете.
Часа в три ночи я налила себе четвертую чашку чая и поднесла к губам, но Джон решительно забрал ее и поцеловал меня. Мне хотелось бы написать, что у меня все поплыло перед глазами или что в ушах зазвучала чудесная музыка, но ничего подобного не произошло. У меня было ощущение, что все идет так, как и должно идти. Помню, я подумала: «Как странно — я знаю, что надо делать, хотя никогда этому не училась». Мы легли в постель, и я смутилась, но Джон взял инициативу в свои руки.
— Я… у меня есть… — начал было он и замолчал. — Давай, мы лучше просто полежим рядом. Это именно то, чего мне так не хватает, когда я в море. Близости, а не… — добавил он.
Я сыграла роль невинной и наивной девушки, хотя таковой себя не чувствовала. Мы заснули в обнимку, но вскоре Джон разбудил меня и сказал, что через час должен быть на «Минерве». Я пошла к хозяевам домика и вызвала такси, пока мама друга тактично вышла в соседнюю комнату. Джон ждал меня на улице. Прежде чем уехать, он сообщил мне названия двух кораблей, на которых собирался служить, и адрес своих родителей. Я написала ему свой, и он уехал. Я подумала, как это банально: моряк покидает девушку, чтобы отправиться в плавание. Мое темное «я» издевательски хохотало.
