Эрик Хансен - Титаник. Псалом в конце пути
— Ну-ну. Перестань, — сказал он ласково. — Ничего страшного. — Девушка никак не могла успокоиться. Джейсон погладил ее по грязной руке.
— Хочешь есть? — спросил он. Она все еще плакала, но глаза уже просветлели. Девушка улыбнулась.
Джейсон встал, надел брюки, рубашку, достал хлеб и джем. Потом приготовил чай. Тем временем девушка оделась — одежда ее уже высохла — и заколола волосы.
Они сели за маленький столик, Джейсон расспрашивал ее о том о сем, как будто она была обычная гостья.
— Сколько тебе лет, Эмма?
— Наверное, шестнадцать.
— Ты даже не знаешь?
— Не-ет… — протянула она. — Я об этом не задумывалась.
— А твоя мать знает?
— Она умерла.
— О…
— Но при жизни она никогда не говорила об этом.
— Мне очень жаль…
— Мама была добрая. На свой лад. Но у нее было столько забот.
— Каких?
— У нее было еще пятеро. Сам понимаешь…
— Много ртов…
— Да. Я была старшая. Так что мне ничего не оставалось, как поскорей начать зарабатывать самой.
— А твой отец?
— Мама говорила, что он играл на скрипке на каком-то пароходе. На очень большом пароходе.
— Он был музыкантом на пароходе?
— Да, который плавал в Америку. Но я не знаю, правда ли это.
— Ясно. — Джейсон налил ей еще чаю.
— Поесть хорошо, — сказала она.
— Ты проголодалась?
Она кивнула.
— Но Бетти говорит, что быть голодной не стыдно. Она всегда так говорит. Бетти — это моя подружка.
— Она права. А ты часто бываешь голодной?
— Ну-у… Случается. Но я не подбираю на улице куски хлеба и капустные листья. Уж лучше поголодать.
Джейсон видел, что ей хочется о чем-то спросить его, но она не решается. Она вдруг стала его стесняться.
— Ты хочешь что-то спросить?
— Да. Ты музыкант? — Она посмотрела на футляр со скрипкой.
— Нет, я студент. То есть был студентом. Еще несколько месяцев назад.
— Студент, — повторила она. Джейсон подумал, что она впервые услышала это слово. — Студент… — еще раз повторила она, словно издалека.
— Да, я должен был стать врачом. Но я и на скрипке играю.
— Ты умеешь играть? — Она тут же вернулась к действительности. — На ней? — Она показала на скрипку. — Вот здорово! Не знаю ничего красивее! Ты слышал когда-нибудь, как играют в пивных и в мюзик-холлах?
— Да.
— Правда, там красиво играют? Я как-то раз была в мюзик-холле. Там один шикарный джентльмен в черном блестящем костюме… в таком фраке… играл «Воздух Лондондерри», он играл один. Так здорово! — На лице Эммы появилось мечтательное выражение, и оно точно осветилось слабым сиянием.
Джейсон вынул скрипку и, не настраивая ее, заиграл «Воздух Лондондерри». Пока он играл, Эмма сидела не шевелясь, с закрытыми глазами. И хотя сначала Джейсон отнесся ко всему этому не слишком серьезно, постепенно он воодушевился. Она была хорошая слушательница. Смычок легко и плавно касался струн. Джейсон видел, как мелодия заполняет Эмму и светится в ней, и ему вдруг стало удивительно легко и радостно. Он доиграл и отложил скрипку.
Долго стояла тишина. Наконец Эмма открыла глаза:
— Я сейчас видела того шикарного скрипача из мюзик-холла.
Джейсон был разочарован. Но она загадочно улыбнулась:
— У него были пышные черные усы и на макушке лысина. Только с боков росли густые темные волосы. — Эмма на мгновение задумалась, потом проговорила: — В его музыке было золото, так потом сказала Бетти. Золото. Понимаешь… — она опустила глаза, — мне нравится думать, что, может быть, это был мой отец. Что он больше не плавает на пароходах. Ведь это возможно! — Она умоляюще посмотрела на Джейсона. — У него был такой толстый нос… — Эмма снова заплакала. — У меня тоже такой нос. — Она всхлипнула.
Джейсон подошел к ней, ему захотелось ее утешить. Он тихонько погладил ее по плечу, по спине. Она сидела сгорбившись, и он через блузку ощущал ее острые позвонки. Постепенно она перестала плакать.
— Поиграй еще немножко.
Но Джейсон знал, что она опять начнет плакать. И с удивлением заметил, что и у него самого начало щипать в носу.
— Нет, — сказал он. — В другой раз. — Он не знал, что еще сказать. Эмма не настаивала.
— А ты мог бы тоже играть на большом пароходе? — помолчав, спросила она. — Как мой отец? Я уверена, что ты играешь гораздо лучше, чем он.
И лучше, чем скрипач в мюзик-холле. — Она счастливо улыбнулась ему. И Джейсон понял, что стал для нее Богом, рыцарем в сверкающих доспехах.
— Я бы не побоялась плыть по морю на пароходе, если бы ты все время играл для меня, — сказала она.
— А ты плавала когда-нибудь по морю? — спросил он.
— Я нет… А вот Бегш один раз была в Брайтоне и видела, как выглядит большой пароход. А ты плавал?
— Нет, — признался Джейсон. — Я тоже не плавал.
— Бетти сказала, что пароход был очень большой. И весь сверкал. Ей было даже немного страшно.
— Чего же?
— Ну, сам понимаешь, море, океан. — Последнее слово она произнесла очень торжественно.
— Эмма, я хочу кое-что дать тебе. — Джейсон достал последние оставшиеся у него полкроны. — На эти деньги ты должна купить себе чулки и башмаки. Обещаешь? И, может быть, перчатки и что-нибудь на шею. На Петтикоут-лейн ты купишь все это подешевле.
Он протянул ей монету. Она не поблагодарила, но во все глаза смотрела на него и на его руку с монетой. По правде говоря, он и сам не понимал, зачем сделал это.
— Обещаешь? — снова спросил он. — Ты понимаешь, о чем я говорю?
Теперь лицо у нее было почти испуганное.
— Да. — Она кивнула. — Обещаю…
Перед тем как Эмма ушла, Джейсон спросил, что с ней случилось вчера вечером. Она была уже у двери, но остановилась, мысленно глядя на картину минувшего дня. Она молчала.
— Ты не помнишь? — спросил Джейсон.
— Помню. — Она серьезно взглянула на него. Глаза у нее были серые. — Помню. Но не хочу говорить об этом.
Они попрощались. Уже спустившись по лестнице, она крикнула ему снизу (так громко, что миссис Буклингем не могла не слышать ее):
— Помни, ты должен играть на таком пароходе!
Так и случилось. Так Джейсон начал свой путь к тому, чтобы игрой на скрипке зарабатывать себе на жизнь. Что-то переменилось в нем в тот вечер, когда он посетил крысиную травлю и спас замерзавшую в снегу девушку. Через несколько недель он начал играть на улицах и в разных заведениях; сперва с переменным успехом, потому что у него не было опыта и он немного стеснялся; потом дело пошло на лад. Ему нравилось играть. И все время он видел перед собой цель: он должен стать судовым музыкантом.
Через год Джейсон встретил того пьяного русского.
Такова была история Джейсона Кауарда.
* * *— Простите, мистер Джейсон… Мистер Джейсон…
Джейсон обернулся. На него смотрели испуганные глаза Давида.
— Что? — дружелюбно спросил он и глубоко вдохнул морской воздух. — Чем могу служить?
— Я… Алекс и Джим послали меня за вами. Мы подходим к Шербуру, и…
Джейсон снова повернулся к морю. Верно, берег был уже виден.
— Да, конечно. Но у нас еще много времени.
— Да, но Алекс… Петроний… и…
— Что там еще случилось?
— Петроний говорит, что он бык, страшно мычит, и остановить его невозможно; Алекс рвет и мечет, к тому же что-то случилось со Спотом: он лежит на своей койке, и мы не можем его разбудить. Он бледен как смерть и на вопросы не отвечает. Джим и Жорж пытались дать ему нюхательной соли, Жорж даже облил его холодной водой, чтобы привести в чувство.
Джейсон прикусил губу. Он стоял и смотрел в сумерки. Все мечты и воспоминания растворились в воздухе, погрузились в море и исчезли за кормой.
— Ну что ж, все, как обычно, — тихо проговорил он.
Давид молчал, но Джейсон чувствовал на себе его взгляд.
— Ладно, — сказал он и отошел от поручней. — Сейчас я приду и все улажу. Не бойся. Ты ел что-нибудь?
— Нет, — ответил Давид. — Сперва Петроний задержал меня, он пытался объяснить, что значит быть быком, и рассказывал о муках, которые быки претерпевали, когда их приносили в жертву в катакомбах в гомеровские времена. Потом Джим и Жорж хотели до обеда прогуляться со мной по всему пароходу, но нам пришлось заниматься Спотом, а там Алекс начал…
— Да-да, понимаю. — Джейсон вздохнул, положил руку Давиду на плечо, и они пошли к трапу. — Послушай, Давид, — сказал Джейсон, — что бы ни случилось, ты не должен по их милости оставаться голодным. Нам предстоит играть весь вечер.
— Хорошо, — ответил Давид, не поднимая глаз.
— Может, тебе хочется вернуться домой, в Вену?
— Да. Нет! Я хочу сказать…
Джейсон с улыбкой смотрел на Давида.
— Знаешь, что я думаю? — спросил он вдруг, словно дразня Давида. — Думаю, ты решил сбежать от нас, когда мы придем в Нью-Йорк.
