Евгений Федоров - Проклятие

Физкульт припух! В Катю нельзя не влюбиться. Катя — чудо, роковое явление! это же Россия, мистическая Россия! О, Русь моя, жена моя! До боли / Нам ясен долгий путь! / Наш путь — стрелой татарской древней воли / Пронзает грудь.

Дети вырастают и — увы! — не всегда радуют сердца родителей, частенько сильно огорчают, обстоятельства, ножка подставлена, взвыли крепко счастливые дети солнца, за что такая немилость? и вот вам, как говорится, результат: мамаша в обморок упала, сестра сметану пролила; с матерью, однако, ничего особенного, ну — истерика, зашлась немного в истерике, картинно, шумно и бесновато рвала на себе волосы, шумно, исключительно смешно махала руками, валерьянку пила, нюхнула португальский портвейн, пригубила чуть, самую малость, и этак повела всезнающим носом, неописуемым, невообразимым, неповторимым, незабываемым, правильно хлестанула добрый стакан, а молодец! хорошо пошло, утешение (Некрасов: Не было б вина на свете / Тошен был бы мне свет / И, клянусь, силен сатана, / Натворил бы я бед), совсем раскисла, отключилась, сонливость, дремота настигла, кувыркнулась в сон, осталась с открытым ртом, похрапывала, как ни в чем не бывало, на лице сладкая улыбка, какой-то сладкий, очарованный сон видит. Другое дело отец Илюши, Паша, услышал о Кате, стал смертельно белым, как мертвец, как лист белой финской бумаги, стал думать невесть что и не ошибся, просек недоброе, не видать ему, как своих ушей, омечтанного портфеля министра культуры или чего-то вроде, это точно, забудь и думать о портфеле, да можно и без портфеля прожить, перебьется, другие живут, поверил, понял, что с Илюшей дело совершенно дрянь, позор! какой позор! скандал! смеяться будут, вляпался, разгадал, что злодейка приобрела страшную, неумолимую власть над душой его сына, слопала с потрохами, околдовала, навсегда потерял сына, отрезанный ломоть, теперь его любимый сын будет плясать под дудку этой гадкой девчонки; ощутил богооставленность, его ум потрясен, унижен, и злобой вскипело сердце, смело взлетел на старого верного конька, надо понять беднягу, надо и простить, вот великая трагедия, Россия — его кошмар, не для того он в Израиль махнул, чтобы его дорогие ненаглядные детки, младая поросль, обратно в эту поганую страну вернулись, страдали, сполна и полной мерой вкусили весь ужас беспочвенности, антисемитизма, мучились, как чужаки. Идеологический зуб Паши воспалился, взыграл, естественный, простой, понятный, извинительный, простительный рецидив огненной русофобии, каскад, одержим вдохновением, опять пафос, вернулся в свою прежнюю, шалую стихию, акт пятый, и у нас, как в толковом, традиционном шекспировском театре, где быть или не быть, пять актов! мы, было бы известно, на образцы высокой, бессмертной драмы ориентированы, как в аптеке, так и тут сорок фунтов, так и пуд, срыв в кондиционную, привычную русофобию (знаем и хорошо помним Пашу с грязных пеленок, гукающим недоноском, нам более симпатичен он не избравшим средний, царский путь не теплохладным, каким он стал в Израиле, а бойцовым, одержимым бросающим дерзкий вызов силам зла, спуска не дающим, нажимающим неугомонным, но как ты тепл, а не горяч и не холоден, извергну тебя и уст моих; да, таким, придется сознаться, он нам импонирует больше, хотя в свое время, вкусы переменились, мы были травмированы его необузданным темпераментом). Нашло, наехало, привычный вывих рецидив русофобии, восшумел с новой агрессивной силой, бушует, бешеный нрав проснулся вновь, будь здоров, лик его ужасен, в образе, такой же, как когда-то, когда он рубал иконы, безмерен, безумен, ломит, за себя уже полностью не отвечает, опять пошли прежние интонации сильно выраженная трескотня, красноречие, забурлил, беспощадные проклятия изрыгает (сам, поди, понимает, взрослый, не маленький, все бесполезно, сколько ни изрыгай проклятий, любовь не семечки, зла), рыкает, мечет неуемные громы и молнии, орет окаянным голосом, истошный вопль души из глубины отчаяния, 129-й псалом Давида:

— Свинья собачья! Свинья! Грязная душонка! Сколько я в эту грязную свинью вложил! Поганец, как он мог? Здесь, на Святой земле, его место! В строю! Здесь ось вселенной, мы преодолели вечное изгойство, здесь собирается народ Книги! Подлец он, нечистоплотный, подлый предатель. Эта подлая, злокозненная Империя вот у меня в где, в печенках! Империя зла, мерзостей, антисемитизма и скверны! Неужели этому сукину сыну не ясно, что Россия это прежде всего еврейское гетто, Кишиневский погром, “Протоколы сионских мудрецов”, дело Бейлиса! А сталинская, послереволюционная, кощеева — дело врачей! И убийство Михоэлса! И, если угодно, восстановление храма Христа Спасителя! Не хочу и слышать о Кате! Какой еще ветер свободы? Да в этой земле, пропитанной каверзным духом византинизма, ничего не изменилось и не может измениться. Черная дыра! Скопище недочеловеков! Вонючий свинарник! Загляните в любую общественную уборную, на вокзале, в университете, и вы поймете, что такое Россия. В деревнях русских вообще уборных нет, под ветер ходят. “Выйду в поле, сяду с.ть, / Далеко кругом видать!” Хорошо бы вдарить, чтобы голову никогда не поднимала эта, эта! так называемая, Святая Русь, расчленить на части! Перестройка? Новые веянья? Еще прозорливый, проницательный Бялик говорил, гениально говорил, русская свинья перевернулась на другой бок и захрюкала!

Захватывающий театр одного актера, только представьте, перед вами ученый с мировым именем, масштаб, масштаб! без пяти минут министр культуры! теряет, подумайте, самоцензуру, всякие приличия, корректность, какой пассаж, встал на четвереньки, какая раскованность, свобода! начинает злобно хрюкать, полное перевоплощение, вошел в образ, поганое животное, которое не только есть, но и разводить нельзя (Голдинг, “Повелитель мух”: что мы едим, в то и превращаемся), изображает, переключена злобная доминанта на еще более злобную, черная злоба, в припадке темной, неистовой одержимости на четвереньках побежал, смешно, удачно изобразил грязное животное, похож, вылитый хряк, живот тучный, толстенный, до пола, эх, тебя бы с хреном! имитация, еврейский счастливый талант, органика, в своей тарелке, ему бы португальского портвейна, отключиться, отрубиться, а он зашелся, хрюкает и хрюкает, выкладывается, пуще добавляет блеска для художественности, остановиться не может, Россию убедительно рисует, верно ведет, кровь к голове прилила, неистовством лицо Паши остервенилось, перекосилось, на нем изобразилось священное безумие — остановись! низменный, гнусный спазм в мозгу, аварийная ситуация, сам себя в инсульт загнал, заклинило на… (сильно выражение? пожалуй, слишком! не нашли синонима, нужен гений Олеши), кровоизлияние в мозг, язык стал твердым, деревянным, не слушается, свет в ясных, голубых глазах померк, защемило, язык вывалился преогромный, преогромный, совсем как в дебильном детстве, во рту не помещается, явление природы какое-то, медицинское, разумеется, не такой коровий, как у его бабки-самоубийцы, когда та в петлю сунулась, пронзительный, интенсивный свет тьмы саданул в голову, сокрушительная яростная тьма, какой светильник разума погас! затем спокойная тьма, восхищен во тьму, в довершение всего дерболызнулся лбом об пол, навернулся, наварил рог, ничего, если бы только рог, дело хуже, много хуже… Вообще-то природа сама себя защищает, вознамерился ретироваться и сбежать от большого конфуза, прыг скорее в инсульт, как в монастырь, удрал от пытки истиной, ускользнул в густую, плотную темноту и всё затем, чтобы непереносимой, невыносимой истине в глаза не смотреть, да так и в неотмолимый семейный грех ненароком можно сигануть.

В письмах к родителям Илюша был скуп, держит дымовую завесу, осторожен, темнит, виляет — здоров, целую, пишите.

Может, всё к лучшему в этом лучшем из миров (Вольтер), не мог Паша допустить, принять позорное ослепление сына, который легкомысленно, решительно, окончательно, кощунственно, цинично, мистически раззадорился, одебелился на стремительное, лихое грехопадение, да Паша еще ничего не знал, видать, предчувствовал, что ягодки впереди, ушел, ускользнул в инсульт от правды, шестым чувством уловил какая Катя воплощенная сволота, окончательно ничего не узнает, не воспримет, у нас ситуация проглядывает, сугубая, совсем поганая, жуткая, тут такое, немыслимое, волосы дыбом встают, еще славное коленце будет выкинуто, и Паша, особенно в свете историософского плана, который он осуществил с такой целеустремленной энергией, последовательностью, чистотой и смелостью, оказался бы всеобщим посмешищем, а из этого неукоснительно следует, что инсульт своевременен! ловко ускользнул в инсульт от жизни, ее экстравагантных фокусов, дневное сознание заволокла тьма, несусветная тьма и пустота увенчали все духовные порывы. Не лицо теперь у Паши, а какая-то маска, громадная, шире лица, голубой рыбий тухлый реалистический глаз на ней и очень самоуверенная, оскорбительная для всего живого и разумного, торжествующая, счастливая улыбка, под себя спокойно, уверенно делает, не потому что встать не может и пластом лежит, а так, просто так, такой приказ мозга, все мы когда-то будем делать под себя. А ведь счастлив, такое впечатление, что архисчастлив! недолго осталось быть счастливым, скоро концы отдаст, на смерть нет управы, oна бестактна, не сентиментальничает, поминай, как звали, смерть ждет его легкая, совсем нечувствительная и безболезненная, для него самого незаметная, тихо перейдет в иной мир, скорей бы! а на Святой Руси Илюша что-то там зубрит, горюшка мало, что у родителя с гениальной головкой плохо, тьма навсегда заволокла гениальные мозги, Катя, Катя всему виной, не мир, но меч, Я пришел разлучить человека с отцом его (Мф. 10. 34, 35)! воплощенный миазм эта Катя, интенсифилирующий губительные яды; паршивец зубрит старательно, втихаря, бесшумно, в тайне от посторонних глаз, память молодая, запомнить ничего не стоит, а знать назубок надо, исповедую едино крещение во оставленное грехов, чаю воскресения мертвых и жизни будущего века.