О Чонхи - Огненная река

Но в те дни, когда мы так много ссорились по ночам, однажды вдруг я почувствовала кончиками пальцев признак беременности, и в этот момент я испытала такой удар, будто окончательно ушла от матери. Я не смогла признаться в том, что во мне зреет другая жизнь.

Когда я решила избавиться от ребёнка, меня бросило в дрожь, будто мои руки в крови агнца, принесённого в жертву. Я смогла это сделать тайком. Как ни странно, это было сделано слишком легко, мне казалось, что мать могла бы порадоваться этой жертве.

Когда мне дали анестезию и перекладывали на операционный стол, я явственно слышала свой голос, который повторял: «Пусть зарежут агнца и пусть возьмут от крови его и помажут на обоих косяках…» Я чувствовала безнадёжность от этой чрезмерной искусственности, от того, что я сама никак не могу почувствовать утрату. Мы больше не дети Бога… Пока убивали ребёнка в моей матке, я всё время вспоминала его слова.

В ту ночь я написала ему довольно сентиментальное письмо, таким образом пытаясь навсегда расстаться с матерью:

«Ты всегда был дорог мне. Я надеялась стать глубоко верующей и верной женой, как в старые времена… Я хотела держать на своих коленях твою седую голову, честно и верно стареть, чего же еще хотеть?»

Письмо, содержащее неискренние слова, никак не могло облегчить ситуацию. Ведь перед моими глазами всё время сверкало море, и я всё время убивала дитя, зачатое тёмными ночами. Но в чистейшей крови, пролитой из старой раны, рождался ребёнок, приходил ко мне и кричал: «Молись за человека, который так и не родился!» Я затыкала уши, чтобы не слышать этот звонкий голос. «Молись за мёртвого!» Его голос звучал так бойко и даже почти жизнерадостно, как птица, которая коснулась крылом поверхности воды и взлетела. Теперь он без остановки кричал, как магнитофонная запись. Моя грудь распахнута и отвечает на его голос, звучащий так громко, будто одновременно бьют в двенадцать гонгов, а ты подпеваешь им, как тринадцатый. Слыша твой голос, я чувствую нестерпимую ревность от того, что после моей смерти ты так же будешь приходить с букетом жёлтых нарциссов.

«Иди сюда», — я протягиваю к тебе руки. Но ты всё так же неподвижно стоишь и продолжаешь кричать, с глазами, сияющими искусственным синим светом.

Теперь ты со мной. Днём, когда солнечные лучи попадают в глубину комнаты, твои золотые волосы светятся нимбом, а высоко, на стене, вокруг изображения мадонны в чёрной рамке, кружат детские тени. Куда же я шла? Совсем заблудилась. Но солнечные лучи становятся слабее, и видение исчезает; я глазами нахожу тебя, следящего за мной из угла комнаты, и лишь тогда успокаиваюсь. Я так хочу взять тебя на руки и покормить грудью, но врач, сердито говорит: «Это кукла, которую принесли из церкви к Пасхе дети», и не разрешает мне почувствовать радость материнства.

— Тогда принесите мне штук двенадцать нейлоновых верёвок, которые прочнее и сильнее, чем пуповина.

Всякий раз, когда я вижу врача, я прошу его об этом, но утром следующего дня он делает вид, будто ничего не помнит. А мне некогда ругаться с ним. С тех пор как ты ко мне пришёл, я, получается, стала довольно занятой. Ты требуешь, чтобы я рассказывала тебе какие-нибудь истории, капризничаешь, и мне приходится повторять единственный рассказ, который я знаю, до тех пор, пока он тебе не надоест.

«В саду у Бога полно нераспустившихся цветов — духов детей, которые ещё не успели появиться на свет. Каждый цветок там — ребёнок, который вскоре родится. Но говорят, что злая старая ведьма время от времени тайком приходит туда, срывает бутоны, прячет их в складках своей юбки и исчезает. Эти цветы уже никогда не распустятся».

— И мой цветок тоже там?..

Ты задаёшь мне один и тот же вопрос, который повторяешь несколько раз. Я всякий раз замолкаю и думаю: «Где же твой цветок?»

— Мой цветок здесь. Я всегда ношу его с собой, и ведьма не сможет его сорвать.

Ты достаёшь букет жёлтых нарциссов из корзины. С них уже осыпалась пыльца, они завяли и выцвели, так что выглядят почти как тлен.

Как это ни странно, с тех пор как ты ко мне пришёл, мне больше не снится мама. Но очень редко, днём, когда сияющие солнечные лучи падают в комнату, дети, число которых, кажется, больше дюжины, кружатся по всей комнате, и я всё иду, иду по густому времени, но море, всегда появляющееся во сне вместе с матерью, преграждает мне путь. Врач заставляет меня пить снотворное, говорит, что это просто из-за яркого солнца, и задёргивает шторы, но даже с закрытыми глазами я вижу через море, как агнец умирает, проливая кровь, и постоянно мою руки.

Чиннё

У одного короля была дочь — красавица. Звали её Чиннё. И более всего на свете любила она ткать и вышивать. Картины, которые она ткала и вышивала, были прекрасны, как и она сама. Когда пришло время, король решил выдать свою дочь замуж за прекрасного принца из соседнего королевства. Звали его Гёну. И любил он пасти стада. И был он хороший пастух.

Чиннё и Гёну полюбили друг друга. И после свадьбы они проводили всё время вместе, они были так счастливы, что забыли про свои занятия. Страшно разгневался король, когда узнал об этом, и приказал разлучить молодожёнов. Он отправил Чиннё на восток королевства, чтобы она ткала и вышивала, а Гёну на запад, чтобы он пас стада. И позволено было им встречаться только раз в году — в седьмой день седьмого месяца. Прошёл год, и разлучённые влюблённые отправились в путь, чтобы встретиться, но оказалось, что страшное препятствие не позволяет им соединиться. Широкая река пролегла между ними, и не было сил у них переплыть её.

Зарыдали Чиннё и Гёну и плакали они так долго, что всё живое на Земле забеспокоилось: слёзы разлученных влюбленных превратились в бурные потоки и пролились на землю ужасными дождями. Тогда звери и птицы попросили короля построить мост через широкую реку, чтобы юноша и девушка наконец-то встретились.

Это было сделано, и Чиннё и Гёну провели счастливейшую ночь в объятиях друг друга. Но закричал петух, возвещая о наступлении утра, и им пришлось разлучиться. Так, целый год Чиннё и Гёну исполняют свои обязанности для королевства, а когда наступает седьмой день седьмого месяца, они встречаются и дарят друг другу всю страсть и любовь, что накопилась за год. Но как только кричит петух, влюблённые вновь разлучаются.

Когда я открываю окно, мой взгляд падает на то место, где с горы под углом примерно в шестьдесят градусов течёт речка. Если спуститься к ней и провести взглядом прямую линию от брёвен с чёрным наростом, переброшенных через речку, до оконной рамы, то получится неправильный треугольник, и внутри этого треугольника плавно кружатся многочисленные микрочастицы света. В речке довольно много воды, и она искрится на солнце, поэтому деревянный мостик, висящий над ней, видится настолько зыбким, что кажется, будто он качается. Старый мост либо унесло во время сезона дождей, либо его вообще не было; в общем, сейчас даже невозможно угадать, где он находился, если даже и был.

Если встать на этом мостике и развести в стороны руки, то можно будет сделать ещё не менее трёх шагов. Он сложен из брёвен, видимо, взятых со стройки, находящейся недалеко. Это деревянные брусья для строительства. Мост еле держится на берегах, и нет ничего, поддерживающего его снизу, от этого он кажется неустойчивым, и в то же время именно в этом заключена рукотворная прелесть, и из-за этого в нём чувствуется какая-то насмешка или даже издёвка.

Шаги мужчины, идущего по мосту, кажутся очень осторожными. Я точно не знаю, в какое время мужчина переходит через мост. Но утром, когда я встаю с постели и вытряхиваю одеяло и матрас, и на закате, когда открываю окно, чтобы увидеть тебя, возвращающегося домой, я всегда вижу ссутулившегося мужчину, осторожно ступающего по мосту.

Солнце садится и становится насыщенно красным. Расстояние от диска до горизонта размером с ладонь. Это значит, наступило время, когда ты должен вернуться. Я торопливо привожу в порядок лицо, высовываясь из окна, и посматривая на дорогу. Мужчина уже перешёл речку. Левой ногой он ступает на землю, а правую ногу подгибает и прыгает с моста. Это его привычка. Этот мужчина всегда последний шаг с моста завершает таким прыжком на одной ноге. Может быть, он чувствует неловкость от того, что слишком робко шёл по мостику или ощущает пристальный взгляд, наблюдающий за каждым его движении, и, будто оправдываясь, позволяет себе такую детскую шалость. Переправившись на другую сторону, он всегда проверяет пакет с документами у себя в подмышке. У него очень длинные руки и ноги. Мужчина проходит большими шагами через обозначенный мной треугольник в бурлящем жёлтом свете и идёт к муниципальным домам, стоящим в ряд, как тесто, разложенное по формочкам для печенья. У этих домов одинаковые очертания, и на чуть покатых крышах красного или зелёного цвета сидят антенны телевизоров, как стаи белых стрекоз, Одинаковые балконы, окна и низенькие ограды этих домов на фоне постепенно разгорающейся зари кажутся очень симпатичными. Я проследила за мужчиной, поворачивающим в такой прямой переулок, будто его прочертили с помощью линейки, и, когда он совсем исчез, торопливо отвела взгляд.