Ольга Славникова - Легкая голова
В общем, народу наглядно разъясняли, кто опять во всем виноват. Следовало принимать новые усиленные меры к обезвреживанию Максима Т. Ермакова. И вот однажды, пробегая в офис мимо пикетчиков, по случаю пожаров наглядно измазанных сажей, Максим Т. Ермаков увидел то, от чего душа его буквально провалилась в пятки.
Он или не он? Целый день Максим Т. Ермаков думал, уставившись в пыльную, изрисованную пальцем, столешницу. Тот мужик стоял с отсутствующим видом, держа древко транспаранта, как держатся за поручень в метро. Слишком мелок для Вована Колесникова, слишком узкоплеч. И все-таки это был он, Вованище: его поседевшая, будто заплесневелая, щетина, его куртейка в матрасную полоску, словно перешитая из того колхозного пиджака, из которого Максим Т. Ермаков когда-то вытащил набитый долларами грязный конверт. Даже не глазами узнал его Максим Т. Ермаков, а солнечным сплетением, заплясавшим от ужаса.
Что делать? От крыльца до “Тойоты”, оставляемой из предосторожности в укромном переулке, пятнадцать минут бегом. И не очень-то побежишь в ломком пластиковом дождевике, который теперь, с наступлением весны, защищал Максима Т. Ермакова от гнилых овощей – и создавал внутри запотевший зловонный парник. Завтра Вованище наверняка придет опять. Вот головастики, знают дело, подлецы: откопали, привезли и поставили на видном месте именно того человека, который способен отравить жизнь Максима Т. Ермакова по-настоящему.
Рабочий день закончился, приободрившийся народ повалил из офисов навстречу хорошей погоде. Максим Т. Ермаков, похожий в мутном дождевике на рекламу мясного полуфабриката, плелся одним из последних. Вован стоял на прежнем месте и курил, закусив неровными, как камешки, зубами, кривую папиросу; транспарант, другой конец которого вздымала повыше горбоносая седая дама, в профиль напоминавшая старую белую ворону, со стороны Вована заметно провис. Максим Т. Ермаков, сделав глубокий вдох, приготовился рвануть бегом – и вдруг с удивлением обнаружил, что ноги, ставшие легкими и плохо управляемыми, сами несут его прямо к Вовану. Это было ужасно, это было невозможно; примерно за десять метров до врага Максим Т. Ермаков уловил шершавую, будто оса, молекулу знакомого народного одеколона – и с каждым шагом рой густел, грозно гудел, затекал в надувшийся мозг, точно там было их осиное гнездо.
Растерявшиеся пикетчики, по большей части немолодые женщины в черных газовых шарфиках, подались назад; транспарант, щелкнув, натянулся, стало видно, что на нем написано: “Ермаков, из-за тебя погибли наши дети!”. Вован выплюнул папиросу, его набрякшие глаза – кровь с соленой синевой – уставились Максиму Т. Ермакову куда-то в переносицу.
– Что, Вова? Здравствуй, раз пришел, – произнес Максим Т. Ермаков, почти не слыша сквозь осиное гудение собственного голоса. Рука, выпростанная из дождевика и протянутая врагу, была от ужаса словно в колючей шерстяной перчатке.
Вован заморгал, удивленно покосился на свою темную клешню и, придерживая древко транспаранта под мышкой, протянул ее вперед, словно все-таки не был до конца уверен в ее существовании. Пожатие получилось кривым и болезненным; клешня Вована, совсем не такая громадная, как помнилось Максиму Т. Ермакову, с пальцами короткими и желтыми, будто окурки, все-таки обладала жесткой силищей, от которой у Максима Т. Ермакова слиплись костяшки.
– Как живешь, Вова? – бодро спросил Максим Т. Ермаков, выдавливая улыбку.
В ответ на это плесневелая морда Вована дернулась такой затравленной злобой, что сразу стало понятно: жизнь у Вованища не сахар.
– А я тебе денег должен, помнишь? – Максим Т. Ермаков улыбнулся так широко, что почувствовал упругое сопротивление собственных ушей.
– Ну, – настороженно подтвердил Вован, и голос его, шершавый и севший, все-таки был тем самым, что десять лет назад вгонял Максима Т. Ермакова в холодный пот.
– Поехали ко мне, отдам, – предложил Максим Т. Ермаков с отчетливым чувством, будто видит самого себя в каком-то странном сне.
Кровавые, как рыбий потрох, глаза Вованища заворочались в глазницах.
– С чего вдруг такое счастье? – просипел он, ежась.
– Да просто деньги есть, – честно ответил Максим Т. Ермаков, вспомнив, что дома, точно, лежат доллары, “серая” часть зарплаты, позавчера полученная в конверте.
Теперь уже сам Вованище заметался, как бы зашатался на месте, пытаясь ступить заношенными кедами налево, направо, вперед, назад.
– Пошли, – решительно бросил Максим Т. Ермаков и двинулся мимо полуразрушенного строя пикетчиков к запаркованной “Тойоте”.
Еще немного помедлив, Вован, словно намагниченный обещанными деньгами, последовал за Максимом Т. Ермаковым – причем горбоносой белой вороне пришлось семенить за ним с протестующим криком, пока Вованище не догадался просто бросить на землю свое древко транспаранта. Минуя фээсбэшный фургончик, разрисованный на этот раз рекламой турагентства, с двумя условными пальмами, похожими на зеленые настольные лампы, Максим Т. Ермаков со злорадством заметил, как вытянулись физиономии дежурных социальных прогнозистов.
Сразу стало понятно, что с Вованищем будут одни мучения. Он двигался неуверенно, враскачку, каждая его нога норовила на один шаг вперед сделать полшага в сторону. Максим Т. Ермаков сперва подумал, что Вован отчего-то не хочет ехать за своими деньгами, а потом догадался, что это у него такая походка: будто двигают, переваливая с угла на угол, тяжелый шкаф. В “Тойоте”, на комфортабельном переднем сиденье, Вован снова сделался небольшой и усохший; видно было, что он не езживал в автомобилях такого класса. Сбив с панели на пол пачку сигарет, Вован, пристегнутый ремнем, весь изъерзался, пытаясь выудить пропажу в неравной борьбе со своими нескладными коленками, торчавшими вверх наподобие противотанкового ежа. Максим Т. Ермаков вел “Тойоту” машинально, думая: “Зачем я все это делаю?”. Салон машины жужжал, полный почти уловимыми для глаза роящимися точками; у Максима Т. Ермакова было ощущение, будто он везет на пассажирском сиденье тикающую бомбу – однако бомба, извлеченная из толпы пикетчиков, фактически украденная из-под носа социальных прогнозистов, теперь на какое-то время принадлежала ему.
В подъезде дежурные, видимо, уже извещенные коллегами о поведении объекта, попытались испепелить Максима Т. Ермакова горящими взглядами, но объект живо втолкнул украденного Вована в душную квартиру. Вован, озираясь, скинул свои опорки; носки его оказались бумажного, несколько разного, серого цвета, из дыры глядела красным буркалом толстая мозоль. На кухне Вован сразу забился в угол, втянул голову в плечи по самые уши, похожие сейчас на овощи из горячего борща.
– Кофе? – светски предложил Максим Т. Ермаков, берясь за чайник.
– Деньги.
– Как скажешь.
В комнате Максим Т. Ермаков достал из-под стопки белья пачечку долларов, отсчитал двадцать пять тряпичных “франклинов”. Потом, словно кто толкнул его под руку, добавил еще пять.
– Вот, держи. Даже с некоторым процентом, – гордо объявил он, вернувшись на кухню.
Вован принял неожиданное богатство двумя руками, заметно дрожавшими. Долго не мог успокоиться, тер в пальцах каждую бумажку, будто надеялся, что от трения одна сотня расслоится на две. Наконец, упаковал доллары во внутренний карман куртейки, застегнул их там на какую-то мелкую увертливую пуговку.
– Вот теперь и выпить можно, если, конечно, нальешь, – проговорил он подобревшим страшным голосом. – Кофе ты себе оставь, мне бы чего-нибудь… – Тут Вован мечтательно возвел глаза к потолку, точно предполагая, что оттуда к нему на шелковинке спустится бутылка водки.
Максим Т. Ермаков, почесывая затылок, отправился к бару. Минуту выбирал между виски, водкой и коньяком. Затем, ведомый наитием, сгреб все брякнувшие бутылки, точно дрова, в охапку. Зачем беречь, если самому Максиму Т. Ермакову все эти элитные жидкости – пустые хлопушки? Держал запас в основном для девок, но девки сейчас не главное. У Вована при виде такой богатой выпивки морда озарилась словно бы солнечным светом. Максим Т. Ермаков, решивший ничего не жалеть, настрогал колбасы, вскрыл мясную и рыбную нарезку, изничтожив, таким образом, весь запас, доставленный накануне одной из старательных путан.
Вован употреблял алкоголь толково, с надлежащим почтением к стопке. Он наполнял ее до краев, с горбом, нес, сам сгорбившись над нею, к приоткрытому рту и резко замахивал в горло: была в этом особая плавность и пластика, напоминающая рывок веслами в бурной водной пучине. На параллельную стопку Максима Т. Ермакова, ходившую реже и не опорожнявшуюся, Вован из вежливости почти не обращал внимания, только иногда тянулся к ней с бутылкой “маленько освежить”. Да, жизнь вышла говно. Отмотал два года от звонка до звонка. Кто зону не топтал, не поймет. Мать померла, пока сидел. С аппендицитом ходила неделю, боялась, денег много возьмут в больничке. Везде боялась платить, думала, с нее в магазине за макароны спросят миллион. Дура, хоть и мать. Потом, когда повезли на “скорой”, узнала перед смертью, что аппендицит вырезают бесплатно. А он, Вован, весь срок без передачек, на одной баланде. Ну, откинулся с зоны, работал там-сям. После зоны какой институт? Курсы только закончил. Одни, другие. Где на курсах хорошая стипендия была, туда и шел. С последней работы выгнали за правду. Правды в глаза никто не любит. Он, Вован Колесников, так и сказал старшине: мол, ты, Валерий Палыч, козел. А как не козел? У него и фамилия была Козлов. Ну, выперли сразу, типа за нарушение техники безопасности, зарплату за три месяца не выдали, мол, денег нет у станции. Хочешь, говорят, бери списанным снаряжением, свое дело откроешь. А какое там снаряжение? Не то что техника безопасности – чистое самоубийство. Клеено-переклеено, дыра на дыре. Бери, говорят, не жалко! Ага, нашли идиота…
