Наталия Медведева - Мама, я жулика люблю!
На ужин все бабы идут с пакетиками. Маслица в пюре добавить, в супчик сметаны, огурчик соленый к котлетке. Все из пакетиков, супругами их подвязываемых к веревочкам во время не приема передач. Еда мне кажется вполне съедобной. Те, кто здесь не первый день, морщатся. Разговоры в столовой скромнее, чем в курилке. О том, какой продукт хорошо влияет на потенцию, анекдоты про несчастную сосиску и тертую морковь.
После восьми тридцати «шляться» по коридорам запрещается. Все заваливаются в койки, и начинаются девичники. Таких откровений, такой ненависти не позволят себе на сеансах с психиатром! Фрейд, где ты?! Понятно, что все ведь из-за ебли, вот мужиков и поливают. Но как! А отношение к сексу… Это просто каторга для них! Может, оттого что им сейчас больно? — успокаиваю я себя. Мы с девчонкой помалкиваем, уткнувшись в книжки. Разговаривают «старушки». Но какое чтение?…
— Так я нашла у него слабинку — веночка у него, прямо у яик. Я руку просуну, повожу ей пару разиков — и он тут как тут — готовенький. А так всю ночь мудохать может, ни сна тебе, ни отдыха.
Вот идиотка, ей хочется, чтобы он кончил поскорей, отстал бы от нее. А что за муж у нее такой, если за столько лет (она замужем двадцать) не смог возбудить ее, удовлетворить?
— Хорошо, что ваш такой сговорчивый. У моей приятельницы дочь замуж вышла. Видный парень, в загранку ходил. Одета она была с ног до головы. Но он в этих загранках, видно, не только по тряпишным магазинам ходил, понахватался там всякого. И ей как-то, вернувшись, она матери-то, приятельнице моей, рассказала, стал свой хер, извините, в рот совать! Приятно ему, мол, будет. Девчонка, бедная, испугалась, а он не отстает — я, мол, тебя люблю, и ты, если меня любишь, то сделай мне приятно. Она удрала прямо ночью к матери. Вся в слезах. Мамаша ее, конечно, этого так не оставила и в суд на него подала…
Не сговариваясь, мы с девчонкой хохочем. Меня, правда, интересует юридическая сторона вопроса.
— И что же суд?
— Да какой там суд?! Этот сукин сын повесился!
Ни хуя себе! Вот что значит — «в извращенных формах»! И суд дело принял! Осудить его, значит, могли. Всех моих знакомых тогда могут судить не за фарцовку и тунеядство, а за то, что им приятно, когда у них хуй сосут!
— Да приятельница ваша и дочь ее варвары и убийцы!
Это девчонка не выдержала.
— А что же она, по-вашему, должна была его хер вонючий в рот себе засунуть?!
— Да как вам не стыдно только? И что за выражения вы употребляете? Оральный секс во все века существовал. Посмотрите на китайские гравюры. Вы и про остров Лесбос никогда, наверное, не слышали! Почитали бы книжки, пока здесь лежите и делать вам нечего…
Молчавшая до этого баба на самой дальней кровати вдруг достает бигуди из сеточки. Слюнявит пальцы, смачивает ими пряди волос и бигуди накручивает. И вкрадчивым голосом к девчонке обращается.
— Лесбос — это там, где… лизунчики жили, да? Уж извините, не знаю, как их правильно назвать. Вы, я вижу, образованная… Так у меня во дворе живет одна такая. Она, правда, не с себе подобными, а с кошечками. У нее есть шесть кошек.
Я сразу вспоминаю Колину девушку из Мухи. У нее, правда, собаки были на рисунках.
— Так сосед ее подглядел как-то, да и не раз, думаю, подсматривал, он малость того… странный мужчина. Так вот, он и говорит — развалится она на диване, юбку задерет и на это свое место бесстыжее — сметану. А кошечки тут как тут. Вот она их и приучила сметанку там у нее лизать. Они ведь любят сметанку. Язычки у них шершавенькие, лакают они быстренько, так что ей должно быть очень приятно… сосед сказал.
Очень забавно, хотя верится с трудом. С такими кошечками в цирке можно выступать. Вот какая баба — про пизду сказала «бесстыжее место», а про то, что «шершавенькие… быстро», и это — приятно — она знает, это не бесстыже. Сама, наверное, мастурбирует в свободное от работы время… бигудинкой, ха-ха, шершавенькой! По Невскому часто гуляет одна «шикарная телка», как выразился бы… ну, Дурдом, к примеру. С двумя доберманами. Людка утверждает, что она ебется с ними. Они такие оскалившиеся, гавкают на всех, рычат. Хотя если она действительно с ними ебется, то, может, они из ревности такие. Страшные. Мужики пострашнее могут быть. Никогда не забуду, как в «Баку» тащили девчонку за волосы. Недаром такое название — звери одни туда ходят! Команда Феоктистова. Сам он внизу стоял, ждал, пока ее притащат. И никто даже не вступился. Странно, что с нами они так всегда мило и джентльменски даже обходились. Знали, наверное, наш возраст. Боялись.
— Примерная жена, как говорится, не то что теперь.
Прослушала начало, но «не то что теперь» явно относится к нам — ко мне и девчонке. Ее соседка, та, что бигуди накручивала (уже накрутила. На ночь, в больнице…), сладким голосом узнала и ее имя, и где она учится, и теперь пытается разглядеть название книжки, которой девчонка, Неля, прикрывается, когда ей невмоготу слушать.
— Ну, случилось с ней, влюбилась. В какого-то научного деятеля. С портфелем, в очках, все как полагается. Долго она не решалась на сближение. Потом не выдержала, решила — дам разок и на этом роман закончу. Мужа она своего боялась очень. Тот работящий был человек. Но какой там разок. Этот научный деятель такое с ней сделал, что ей прежде и не снилось. И кажный день она к нему стала бегать. К этому, научному. С мужем спать перестала. Тот некоторое время терпел, думал, ну, пройдет у бабы дурь. А она свое — не могу с мужем ни в какую, он дикарь и хам необразованный и ничего, мол, в любви (это она о сексе так говорила) не понимает. А дикарь этот, работящий, возьми и узнай все. Подкараулил их как-то и ворвался в квартиру, где они по-научному развратничали, и порешил его ножом кухонным. Научного. Насмерть.
Какое болото все эти истории! Порешил, повесился… Мы в каком столетии живем? Цивилизация, еб вашу мать, расщепление атома!..
— Ну вот — муж сидит, любовник на кладбище, она теперь вообще не… понимаете? Уж чего ей этот научный там делал? Она мне — вы не поймете, вас это оскорбит… Ишь ты — сама-то из Саратова без году неделя, а я, мол, не пойму! Да я коренная ленинградка!
Мы меняемся с Нелей книгами. Я ей даю сборник Ахматовой, который еще Валентин спер с Печатного Двора, она мне — «Мастера и Маргариту». Непонятно, запрещена эта книга или нет? В магазине, конечно, не купишь. Но там и Пушкина не купишь. Булгакова вроде не ссылали в лагеря, не расстреливали, и все знают о летающей Маргарите. О чудном дьяволе! О, сатана, здорово!
30
Как же рано они будят! Я-то думала отоспаться здесь. Нет, уже в семь утра — «вставайте, бабоньки!». И, как на смертную казнь, так же рано, кому-то на аборт. Доктор тоже рано встает, как и палач. Когда солнышко январское еле-еле, как лампочка сорокаваттная; когда воздух за окном, как проспиртованный, крепкий… На казнеубийство.
Сразу после завтрака мне на осмотр к врачу. Вот они — шесть пизд, включая и меня, раскинули свои ляжки, развалились в креслах, которые здесь кровати. Сразу шестерых осматривают в одном кабинете. Хорошо, что шесть разных врачей. А если бы один? Вот бы ему кино — ух ты, рыженькая, воспаление придатков! Тореадор, смеле-э-э-э-е! Кармен! эрозия шейки матки! Нежная розовая блондинка — не миновать тебе аборта!
Женщины в таком количестве, да еще вывороченные наизнанку — и изнанка эта больна, — должны действовать депрессивно и даже отвращение вызывать. Врачи этого не скрывают. Ругаются. Женщины, правда, тоже хороши — никто даже не помылся перед осмотром. Вонючие, залезли на кресла. Надо мной стали смеяться, когда я пыталась задом на раковину залезть, чтобы помыться. Сказали, что сломаешь и, мол, и так сойдет.
Врач вставляет в меня холодный металл и, переговариваясь с врачом-соседом, тыкает в меня палочкой. Анализ берет, мазок. Какое жуткое ощущение. Ведь этого же места касался Александр своими длинными пальцами. Его член касался, упирался в это место. В матку! И я охуевала, рыдала под ним от восторга. А теперь чувствую, что я ничего не чувствую. Омерзительная палочка, обернутая на конце ватой.
Все у меня в порядке. Но сделаем, мол, анализы, то да се. В общем, имеется в виду, что подержат меня в больнице по просьбе уважаемой Маргариты Васильевны.
Курилка в том же коридоре, где и операционная. Я бегаю туда и стреляю сигаретки. Мать, видно, не сказала Александру, что я здесь. Иначе бы он пришел под окно, сигареты бы мне принес. Я бы их в мешочке на веревочке подымала… В третий мой забег в курилку я не успеваю еще прикурить, как раздается дикий вопль. Животный крик. Через несколько минут слышно, как дверь операционной открывается. Женщина в больничном халате, значит — на аборте, выскакивает в коридор. Дверь остается открытой. Мы все видим.
Старая нянька с отвисшими щеками несет сверток из простыней. Несет, выставив его вперед, отстраняясь от него. Подальше от себя. Женщина в больничном халате к ней:
