Лев Портной - Улавливающий тупик
Получилось как. Мы с Хобычем наконец-то выпроводили Галину Федоровну, безобразно скандалившую по поводу того, что мы, «заезжие лиходеи», споили ее мужика, то есть Василича, и поскольку его последний запой закончился сердечным приступом, то в этот раз, по ее мнению, он должен был обязательно помереть, и она утешалась лишь тем, что дело происходит летом, а не зимой, а стало быть, легче будет могилу копать. После того, как дверь за нею закрылась, мы еще слышали ругательства, адресованные нам. К уже упомянутым «заезжим лиходеям» добавились новые эвфемизмы, как то: «московские дармоеды» и «хренотень-пеликаны», а также последовала угроза — натравить на нас поутру Полкана и участкового Анисимова. Я хотел крикнуть ей вслед, чтоб она Фантомаскина не забыла, но тут с улицы донесся громкий скрип открывающихся ставен и кто-то, судя по хриплому голосу только что проснувшийся, заорал:
— Хваткина, закрой варежку! Спать честным людям не даешь!
Окрик этот возымел действие прямо противоположное. Хваткина бранилась пуще прежнего; впрочем, она забыла про нас, а ее гнев обрушился на «честных людей», живших в округе.
Мы с облегчением вздохнули, потому что ужасно хотели спать. Но так как после всех злоключений дееспособными остались только трое: я, Ира и Толик, прежде чем лечь спать, нам предстояло позаботиться об остальных. Сначала мы укрыли поношенным драповым пальто Василича, храпевшего на полу в прихожей. Между прочим, если бы не его благоверная, спал бы он в комнате, где его и сморило. Но Галина Федоровна, ворвавшись к нам, настоятельно требовала, чтобы муж ночевал дома, и аргументы ее были столь убедительны, что мы поддались на провокацию и поволокли тяжеленного, как быка, Василича на выход. И лишь когда мы дотащили его до прихожей, нам стало ясно, что домой при всем нашем старании и желании его супруги он бы не попал. Допустим, мы б выставили его на улицу — с крыльца из прихожей он скатился б легко, но дальше-то как бы мы его перли еще сто метров до их двора?! И тогда Хобыч обматерил Галину Федоровну и сказал ей, что, если она не хочет, чтоб ее муж ночевал в канаве со сломанной при спуске с лестницы шеей, пусть смирится с тем, что он будет спать в коридоре, потому что у нас не то, что до их дома, а и назад в комнату его тащить сил не осталось. Галина Федоровна еще некоторое время не могла свыкнуться с мыслью, что ее муж будет ночевать вне дома, вне семьи, отвешивала ему подзатыльники и пинала ногами, по ходу дела уговаривая нас довезти Василича до дома на тачке, но у них своей тачки не было, а Иркина тачка стояла в сарае, где была заперта незарезанная свинья, которую в хлев так и не заманили, довольны были тем, что вообще поймали. Так соседка и ушла, оставив мужа на полу и наказав нам не давать ему утром похмеляться. И несмотря на то, что мы клятвенно заверили ее, что ни при каких обстоятельствах похмелиться ее мужу не дадим, она еще по дороге домой обзывала нас непотребно, о чем я уже рассказывал.
После того, как Василич был укрыт, мы с Хобычем с позволения хозяйки перенесли на кровать с кружевными подзорами Аркашу, а рядом с ним улегся Шурик. Для меня и Толика Ира разложила постель на полу. Между прочим, она и Борьке, беспардонно храпевшему, постелила белоснежную простыню, и мы, хотя и были навеселе и тонкостей этикета особо не чувствовали, но догадались стащить с него грязные кроссовки, пыльные брюки и пропотевшую рубашку. Сама хозяйка отправилась на чердак. Я начал раздеваться, а Аркаша с сарказмом спросил:
— Мужики, вы что, действительно собираетесь спать на полу?! Если так, то сделайте мне еще одно маленькое одолжение: помогите вскарабкаться на чердак, уж я отблагодарю эту бабенку за хлеб-соль.
Мы сошлись во мнении, что это неплохая идея, но мне почему-то не казалось само собой разумеющимся, что гостеприимство хозяйки включало в себя еще и постельные утехи, а что касается Хобыча, так он вообще к женщинам относился спокойно, то есть не то чтобы он был к ним равнодушен, боже упаси, он никогда от них не отказывался, если они попадались под руку, но так чтобы из-за них на чердак лезть! — нет уж, тут увольте!
— Спать, спать, спа-а-ать, — с чувством произнес Толик, укладываясь поудобнее, — и никаких женщин.
— Сил не осталось, — добавил я, погасил свет и лег рядом с Хобычем.
— Да она и не подпустит вас к себе, — неожиданно заявил Шурик.
— И правильно сделает, — индифферентно откликнулся Хобыч на этот выпад.
Но я почувствовал себя оскорбленным, и моя мужская гордость не позволила мне промолчать.
— Зато тебя она пустит?! — воскликнул я.
— Меня пустит, — уверенно ответил Шурик.
— Ну, не иначе как ты успел ее обаять, пока в навозе кувыркался, — заметил Аркаша.
— Да уж, у местных женщин Шурик несомненно пользуется успехом, я это еще на вокзале заметил, — сонно пробормотал Хобыч.
— А правда, Саня, почему это тебя она пустит? — не унимался я.
— Потому что мне целый день не везет, — вполголоса проговорил Шурик, — а она настоящая русская женщина, она меня пожалеет.
— Ну, и че ты лежишь тут тогда?! — воскликнул Аркаша. — И ползи к ней, а мне посвободнее будет.
— А что, и пойду, — ответил Шурик.
Кровать заскрипела, зашуршало белье, Шурик перелез через Аркашу, лежавшего с краю, и пошлепал босиком по полу к выходу.
— Сашок, кончай дурить, ложись спать, — окликнул я его.
— Пошел ты! — откликнулся Шурик. — Тут такая девочка! Не пропадать же добру!
— Кончай ты, — попытался я его урезонить.
Но меня осадил Хобыч:
— Да ладно тебе, Михалыч, пускай идет.
— Да это глупо, неразумно, — не унимался я.
— А им сейчас руководит не разум, а хренотень пеликана, — пробормотал Хобыч и добавил: — Да сами они разберутся.
— Ладно, мужики, покедова, спокойной ночи, — прошептал Шурик и скрылся за дверью.
Но я не мог заснуть: я боялся, что Сашкина вылазка оскорбит гостеприимную хозяйку, заденет ее честь, и все закончится страшным конфузом. Я лежал на спине и, разинув рот, прислушивался к звукам над головою. Стоны лестничных ступенек, шлепки босых ног, скрип кровати, короткая возня и торопливое неразборчивое воркование, — я даже подумал, что Шурику впервые за прошедший день повезло, но неожиданно все эти звуки, многократно усилившись, прокрутились в обратном направлении: воркование переросло в сердитое ворчание, кровать заскрежетала, вслед за тем две пары ног стремительно протопали наискосок, и по последовавшему грохоту я понял, что Ира, действительно, пожалела нашего друга и спустила его вниз по лестнице, а не через слуховое окно.
И все б окончилось хорошо, если б отвергнутый Шурик тихонечко прокрался к кровати и, никому не мешая, лег бы спать. Так нет же, ему обязательно нужно было всех разбудить шумом и своими стонами, будто для него не только ухарство, но и фиаско служило поводом для хвастовства. Когда ж он улегся, и все решили, что наконец-то, слава богу, можно будет поспать, со стороны дивана послышался голос Бори:
— Слышьте, а где у нее туалет?
— В чистом поле, — ответил ему Хобыч.
Боря хмыкнул и отправился во двор, а мы заснули, решив, что уж пописать-то он как-нибудь сумеет без скандального происшествия.
Разбудила нас Ира. Сперва она гремела посудой за печкой, но мы, несмотря на шум, утреннее солнце и вкусные запахи, продолжали дремать. Но, в конце концов, хозяйка звонко воскликнула:
— Мужики, хорош Храповицкого давить — завтрак готов!
Мы с Толиком встали и сразу же заметили, что Борьки нет, но значения этому тогда еще не придали, решили, что он раньше нас поднялся и торчал где-нибудь на улице. Нас больше беспокоил Аркаша.
— Ты как? — спросил его Хобыч.
— Сейчас попробую, — ответил тот, спустил ноги вниз и осторожно встал. — Вроде терпимо.
— Ну, молодцом! — подбодрил его Толик, и мы пошли умываться.
На скамейке у крыльца сидел Василич. На него было жалко смотреть. Из вчерашнего крепкого мужика он превратился в аморфного увальня: его глаза были мутными и влажными, щеки покрылись щетиной, обвисли и больше походили на брыли, из правого уголка рта торчала замусоленная папироска, а из левого стекали слюни.
— Эй, ты ж не куришь! — окликнул его Хобыч.
— Спортился я, Толик, — горемычно ответил Василич. — Сижу, вас поджидаю. Слухай, Толик, дай мне сто рублей. Щас Кузьмич поедет, и я с ним — до магазина.
— Да вы лучше поешьте как следует, — предложил я.
— Да не-е, мне похмелиться надо, горит все, а то ж помру, — жалобно промычал Василич.
— Шел бы ты домой, браток, тебя ж жена ждет, — предложил Хобыч.
— Толик, дай сто рублей, ну по-человечески ж прошу! — простонал в ответ Василич и с чувством добавил: — Помру ж, елки зеленые!
И словно от досады, что помрет в самом расцвете сил, сплюнул папироску, которая было приклеилась на штанину, но, видно, посчитав этого недостаточным, упала в сапог.
