Енё Рейто - Аванпост

Финли закрыл вещи в сейф и отдал ключи Гардону, который тут же отправился за Голубем.

…Чувствуя необыкновенный прилив сил и именно поэтому опечаленный, Аренкур стоял перед капитаном.

— Рядовой!… Тут некоторые скоты гнусно обращались с вами. Они будут наказаны. Латуре навечно пойдет в конвой, а двух унтер-офицеров я отправил в одиночку. — Немного тише Гардон добавил: — Меня предупреждали при назначении, что моя помощь может понадобиться некоторым доверенным лицам… Передо мной раскрыли карты, поскольку… у меня есть стратегическое чутье… Скажите мне, какие у вас пожелания, и я все исполню…

Голубь ничего не понял из речи капитана, но, не колеблясь ни секунды, выпалил:

— Моего друга Троппауэра послали на каторжные работы…

Гардон опять побледнел. Дьявол, еще один из секретной службы. Не хватает ему вляпаться здесь в историю, вроде капитана из Айн-Сефры… Фу, как неприятно!

— Почему вы не доверились мне раньше, май… рядовой? Этот человек наверняка уже мертв… Виной тому жестокость Латуре и в первую очередь Финли… — Капитан снял трубку. — Караул?… Пусть конвой передаст арестантам, что они не получат ни капли воды до тех пор, пока не пришлют посланного на каторжные работы легионера. По крайней мере сообщат о его судьбе… — Он положил трубку и направился к сейфу. — Мы тут хранили некоторые ваши вещи… Если угодно, вы можете взять их… Я не хотел, чтобы они попали в чужие руки.

Гардон в изумлении отступил. Отделение сейфа, где лежал клеенчатый мешочек, было пусто.

Глава двадцать третья

— К сожалению, вещи исчезли, — сказал капитан Голубю, — но если у вас есть какая-либо нужда… можете смело мне сказать…

— Мне бы, господин капитан… в первую очередь с Троппауэром…

— Ах да, этот второй солдат… — Зазвенел телефон, Гардон снял трубку. — Да? Прекрасно. Пусть конвой выделит патрульных, и они немедленно приведут его в форт. — Положив трубку, он с удивлением посмотрел на Голубя. — Небывалый случай. Солдат по фамилии Троппауэр жив. Если хотите, можете пойти встретить его…

— Ура! — воскликнул Голубь, позабыв обо всем на свете, и бросился бежать…

Троппауэр вернулся слегка похудевший, но улыбающийся и почти не обремененный одеждой. Они с Голубем долго обнимали друг друга.

— Как тебе удалось остаться в живых? — спросил Голубь.

— Очень просто. Меня не убили, — радостно сообщил поэт. — Видишь, как полезно иногда дать по морде жандарму. У меня до сих пор руки чешутся, когда вижу этого расфуфыренного Бенида Тонгута. Тот бандит с Корсики, которому я дал воды, составил мне протекцию. Он похлопотал перед одним полуголым господином, чтобы меня не убивали… Но… знаешь… Есть один щекотливый вопрос… Эти каторжники так странно себя вели…

— Неужели не слушали тебя, когда ты читал стихи?

— Нет, это дело я уладил довольно легко, но они… понимаешь… хотят бунтовать…

— Что?!

— Я толком ничего не знаю. К ним там ходил один пигмей. Они в лесу живут… К каторжникам должно прийти племя сокота. Надо только дождаться, когда Нигер спадет. Тут-то каторжники и восстанут. В форте многие солдаты об этом знают… Кобенский замешан в дело и этот Хильдебрант.

— Ну а как же с водой?… Вода ведь у офицеров.

— Должен кто-то приехать и привезти подрывника, Они взорвут трубы и получат доступ к воде.

— Что же нам делать?… Если выдать каторжников, мы можем навлечь беду на многих легионеров. Но я все-таки французский кадет…

— А я художник, а художники известны своей любовью к родине. Черт его знает, что тут можно сделать. Доносить на товарищей, конечно, нехорошо…

— Я знаю, что мы сделаем. Мы посоветуемся с одним майором. Я тут разоблачил переодетого майора. Ему можно довериться.

— Кто такой?

— Главач! — торжествующе ответил Голубь.

— Никогда бы не поверил… — удивился Троппауэр. — Сапожник Главач?… Лучше ничего не мог придумать.

Они пошли к Главачу, который горевал в столовой за бутылкой вина… Голубь подсел к нему за столик.

— Беда… — зашептал он Главачу в ухо. Тот побледнел.

— Так я и знал, что этот Шполянский продаст… — сказал он, решив, что поляк доложил о краже рубашки по начальству.

— Речь не о том. Вот Троппауэр, ему вы можете доверять, он поэт. На послезавтра планируется восстание. Что ты здесь вертишься? — накинулся Голубь на подавальщика. — Принеси лучше бутылку вина.

Темнокожий юнец отошел к стойке и стал наливать в бутылку вино.

— Не понимаю… — сказал Главач. — Чего вам от меня нужно?

— Послушайте… нам необходим вам совет. Готовится бунт, солдаты хотят захватить форт…

Мальчишка-араб принес вино и стал разливать его по стаканам.

— Нужно что-то предпринять, — напирал Голубь. — Поймите, господин майор…

— Но позвольте… — опешил Главач.

— Прошу прощения… — опомнился Голубь. И опять в ярости зарычал на подростка: — Ты уберешься отсюда когда-нибудь?

— Вы должны сказать нам, что делать, — подбодрил Главача Троппауэр.

Тот нервно потер себе лоб. Знать бы, чего им нужно. Дрожащей рукой он поднес вино ко рту и залпом выпил.

— Ну, первым делом… Кто зачинщики? И… еще… сколько тех, кто не бунтует?… — робко выговорил он в страшных терзаниях.

— Отлично. Мы узнаем, кто замешан в бунте.

— Или, — вступил в разговор Троппауэр, — найдем тех, кому можно доверять. Это уже половина победы.

— Победа! Выпьем за победу, — оживился сапожник, поскольку пользовался любым случаем выпить.

— На нашей стороне Надов и Рикайев, — начал перечислять Троппауэр.

— И еще Шполянский, — продолжил Голубь. — У человека, получавшего пенсию, должна быть преданность государству. Потом доктор Минкус, тоже хороший парень, еще этот старый рубака Пилот…

— За его здоровье! — с радостью выпил за Пилота сапожник.

— Я знаю, о чем вы думаете, — самолюбиво посмотрел на Главача Голубь и снял рубашку, поскольку жара стояла невыносимая. — Вы планируете, что мы соберем верных людей и в случае необходимости восстановим порядок.

— Что-то вроде того… — неуверенно поддакнул сапожник.

— Каторжники все на их стороне и среди легионеров тоже многие, — вставил Троппауэр.

— Я думаю, нам лучше сначала сделать вид, что мы тоже на их стороне, — сказал Голубь, — вы не согласны?

— Ну почему же… — с муками выдавил из себя сапожник, — только… надо осторожней… За ваше здоровье!

— Не беспокойтесь, — заверил его Голубь и надел рубашку. — Пойдем, — сказал он Троппауэру.

Они дружно кивнули Главачу и пошли искать Пилота.

— Умный человек, сразу видно, — сказал Троппауэр, когда они уже были во дворе.

— Что ты хочешь… Майор секретной службы… Но этому Пенкрофту-Лапорте я бы с радостью свернул шею. Только Шполянского жаль впутывать в историю… Поэтому пусть пока походит на свободе… Ты что?

Поэт смущенно потирал свой обезьяний подбородок.

— Я знаю, тебе тяжело с ними расстаться, — сказал он, потупив взор, — но все-таки прошу тебя, верни мне стихи, которые я отдавал на хранение…

Голубь молчал. Как сообщить поэту ужасную новость?

— Друг, — сказал он наконец убито. — Мужайся…

— Боже!

— Стихи были в клеенчатом мешочке, и их украли… — Они стояли, не произнося ни звука. Поэт тяжело вздыхал. Голубь попытался утешить его: — Там еще был мой бумажник… с пятнадцатью тысячами франков.

— Ах, что деньги! Негодяю нужны были… мои стихи. Какие тут могут быть сомнения, ведь он хотел убить меня из-за них… О…

По щеке Троппаузра скатилась слеза…

Они молча пошли рядом. Пилот был в спальне, в чем мать родила. Даже этого бывалого легионера измучил зной.

— Послушай, старый вояка, — начал Голубь, — тут некоторые затевают грязное дело. Не знаю, как ты, а я даже в этом подлом месте останусь верным солдатом Франции. Что ты насчет всего этого думаешь?

Пилот помедлил.

— Чего вы хотите?… Если нужно драться, можете на меня рассчитывать, но никого предавать…

— Об этом речи нет, — успокоил его Голубь.

— Только драться, — мечтательно произнес поэт, облизывая губы.

Потом друзья отыскали Шполянского, который в тот день вышел из больницы.

— Послушай, — стал объяснять ему Голубь, — ты человек государственный и обязан быть верен родине. Позор всему заплечному цеху, если хоть один из его представителей окажется недостойным носить котелок и черный галстук.

— Господа, — благородно заявил Шполянский, -вы можете положиться на меня. Моя верность вне сомнений. Я в своей жизни повесил не одного мерзавца, но только из любви к родине.

— А также доказал, — продолжил поток восхвалений Голубь, — что можешь быть солдатом, даже если все веревки оборвутся…

Минкус, Надов и выздоровевший после лихорадки Рикайев примкнули к ним. Их Голубь настроил в свою пользу признанием, что Главач — майор секретной службы и, по его сведениям, к ним следует карательный отряд. На Главача все теперь смотрели другими глазами, и многие даже с удовольствием оплачивали ему выпивку. Сапожник не понимал причины своей неожиданной популярности, но легко примирился с ней, ибо питал к вину самые нежные чувства.